Читаешь себе фик, читаешь, и вдруг натыкаешься на "“You should wear that today,” he says before sauntering off to the shower in his boxers and ratty Paper Street Soap Company T-shirt."
И вот где-то на этом месте я взвыла))))
Значит, не только мой мозг упорно сводит Бартона и Fight Club.
(Серия Black Snake Moan archiveofourown.org/series/21754)

P.S. Поправка - ближе к концу фик окончательно становится энцешной версией файт клаба...

P.P.S. Я не знаю, откуда взялись эти кинки, никогда не была любителем, а теперь я долбанутая извращенка, наверно. Но черт побери. Это самый жесткий фик на моей памяти - AND IT'S SO FUCKIN' HOT

@темы: творчество чужое, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Как приручить сокола

Название: Как приручить сокола.
Фандом: Marvel
Пейринг: Коулсон/Бартон
Рейтинг: G
Автор:  Йож во фраке
Содержание: по заявке "Клинту жутко не везет в личной жизни. С тех пор, как он стал работать на ЩИТ, ему никак не удается завести ни с кем отношений, потому что все его пассии то внезапно отправляются в долгую коммандировку, то переводятся в другие службы, то дают ему от ворот поворот с невнятными предлогами, а то и просто исчезают из поля зрения по причинам, выяснить которые не позволяет его уровень доступа. В один прекрасный момент директору Фьюри надоедает постоянная текучка кадров вокруг Бартона и он лично приказывает Коулсону решить проблему. Коулсон очень компетентный агент, и может решить любую проблему, даже если сам ее и создал. Даже если до Клинта, как до жирафа, доходит очень медленно."
(лежит тут agent-archer.diary.ru/p178650112.htm)


1.

Фьюри нервно постукивал карандашом по кипе сваленных перед ним бумаг и гипнотизировал глазом висящие над дверью часы. Часы показывали уже пятнадцать минут двенадцатого, а Клинта Бартона по-прежнему не было на рабочем месте. Более того, не было его и перед Фьюри – кающегося, опускающего в пол виноватые глаза и стремящегося загладить свою вину. Нет, опоздания сотрудников вовсе не являются главной насущной проблемой всего ЩИТа – у директора было множество более важных дел – однако сотрудником этим был, на минуточку, Клинт Бартон.
Опоздания Клинта становились всё чаще и не подвергались никакой систематизации. Директор готов был поспорить, что причиной тому не сон – когда Бартон наконец добирался до базы, выглядел он как дворовый мартовский кот, порядком пообтрепанный, с лихорадочно блестящими глазами, и наглости вдвое больше обычного. Фьюри всё-таки чувствовал себя значительно спокойнее, когда Бартон болтался где-то рядом и под надежным присмотром. Потому что когда Фьюри думал о возможных последствиях его приключений в рабочее время вне стен ЩИТа, у него начиналась чесотка. Таких, как Бартон, надо держать при себе и не подавать им даже намека на то, что они свободные люди в свободной стране.
Потому что обычно у таких людей весьма странные представления о свободе.
Фьюри попытался было сосредоточиться на лежащих перед ним отчетах, но бегущие друг за другом буквы никак не хотели складываться в слова, а, сложившись, казались лишенными всякого смысла. Перед глазами у директора стояла картина с прошлого понедельника - он застал Клинта за демонстрацией секретных документов старшему атташе по культуре Бразилии Изабел Лахири. Мисс Лахири прибыла в ЩИТ для консультации по усиленной охране ценного музейного экспоната, а получила карты системы военизированных подразделений под Нью-Джерси. Вызванный на ковёр Бартон оправдывался крайне неубедительно. Если «Да они ей и даром не сдались» вообще можно назвать оправданием.
Нет, Фьюри отнюдь не следил за личной жизнью сотрудников – у директора было множество более важных дел – однако сотрудником этим был Клинт Бартон.
Нет, правда.
Один раз вся база уже подверглась нападению из-за его чрезмерной впечатлительности.
Стрелка доползла до одиннадцати сорока, и Фьюри, кинув карандаш на стол, потянулся к переговорнику.
- Клинт Бартон не появлялся?
- Нет, сэр.
- Ни на одной проходной?
- Ни на одной, сэр.
- Пытались с ним связаться?
- Пытаемся до сих пор, сэр, пока безрезультатно.
Дьявол бы его побрал.
- Как свяжетесь, передайте ему, чтобы немедленно явился ко мне, - зачем-то повторил он уже в третий раз за утро.
- Так точно, сэр, - терпеливо отозвались в динамике.
Фьюри достаточно хорошо знал Клинта, чтобы где-то на этой стадии уже начинать нервничать, ожидая с минуты на минуту сообщений о том, в чем засветился агент ЩИТа на этот раз. В прошлый раз его переправили из полицейского участка на юге Бронкса – лучника вместе с шестью темнокожими взяли за уличную драку. Один Клинт против шестерых здоровенных негров. Ну не браслет же слежения на него вешать, прямо смешно. Агенты ЩИТа обязаны выходить на связь по первому требованию, если только они не находятся в критических обстоятельствах.
Когда кто-то говорил об этом Клинту, он неизменно отвечал "Это были самые критические обстоятельства в моей жизни!".
Динамик снова ожил:
- Сэр, агент Коулсон прибыл с отчетом об операции на Статен-Айленде.
- Пусть поднимается ко мне, - с облегчением отозвался Фьюри. Если и есть на свете что-то, способное заставить Бартона притормозить свой бешеный темп жизни и хоть немного подумать, то это Коулсон. Бог знает, как ему это удается. Клинт неизменно выражает своё мнение в самой доступной форме при любом полученном приказе, но приказы Коулсона он хотя бы исполняет.

Фил Коулсон всегда выглядит безупречно – это аксиома. Правда, у этой безупречности есть несколько стадий. Вошедший через несколько минут к директору Коулсон пребывал в той стадии безупречности, которая свидетельствовала о грузе ответственности, двух бессонных ночах и как минимум одном рукопашном поединке. Над виском темнела свежая царапина, костяшки пальцев сбиты, под кожу въелся порох, но костюм почти не пострадал, неизменный галстук на месте, и даже в таком виде Коулсон выглядел приличнее, чем многие слоняющиеся по базе в мирное время штатские.
Он кивнул Фьюри вежливо и отстраненно. Фьюри мог его понять.
- Сэр, я уже направил отчет по всей форме в электронном виде, а в печатном...
- Забудь. Сядь, - мотнув подбородком в сторону стула, Фьюри приподнялся и взял протянутую ему папку.
Коулсон сел с выражением простой человеческой благодарности на лице.
- Ты только что приехал?
- Меня уже поставили в известность, - кисло улыбнулся Коулсон.
- Ну и где опять шляется твой подопечный? На нем висят три отчета, тестирование стрел нового образца, инструктаж для младших агентов и еще до черта всего. Старк хочет, чтобы он проверил переделанную броню. Беннер хочет, чтобы он вернул ему его карту допуска к архивам НИИ генетики, на кой черт она вообще ему сдалась? Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но больше он никого не слушает, ты же знаешь.
На усталом лице куратора отразилось всё, что он думает по поводу такой высокой чести.
- Сэр, я еще пару часов назад был даже не в черте города...
- Да я знаю. Он тебе не...
- Нет, он не соизволил поставить меня в известность насчет своих планов. Последний раз он отчитывался передо мной двое суток назад.
- Что сказал?
- Что ставит под сомнение целесообразность и эффективность его присутствия в числе агентов такой уважаемой и заслуживающей доверие организации.
- Фил.
- "В гробу я видел вашу контору".
Фьюри глубоко вздохнул и потер широкой ладонью широкий лоб.
- Ладно, - сказал он после некоторого молчания, закрывший было глаза Коулсон вздрогнул и заморгал. - Отправь кого-нибудь из ребят к нему на дом.
- Я сам съезжу, - покачал головой куратор, поднимаясь.
- Фил...
- Бросьте, сэр, вы же сами всё знаете. Неизвестно, в каком он состоянии, неизвестно, что он может выкинуть. Меня он хотя бы слушается. Я в порядке.
- Хорошо, но потом чтобы сутки мне на глаза не попадался, - предупредил Фьюри. - Отдохни и не вздумай работать. Если тебе нужна медицинская помощь...
- Нет, сэр.
- И передай ему, что я тоже ставлю под сомнение целесообразность и эффективность его присутствия в числе агентов.


2.

Лифт тихонько тренькнул, сообщая о прибытии на восьмой этаж, от расползшихся в стороны дверей вперед убегала выцветшая ковровая дорожка. Коулсон потер виски и отдал себе мысленный приказ взять себя в руки. Стены чуть-чуть шатались, как будто здание плавилось прямо у него на глазах, в голове что-то отдаленно шумело, ныли полученные в драке синяки, но всё это были мелочи по сравнению с предстоящим. Общаться с Клинтом в периоды его загулов было более чем проблематично - даже для него, не говоря уже об остальных. Как с домашним львом, за которого никто не может поручиться, что в один прекрасный день он не вцепиться своему же хозяину в глотку. Хозяину всегда кажется, что он контролирует зверя – пока не становится уже слишком поздно.
Открыв квартиру копией ключа, которую ему выдал лично Бартон в особо трогательный момент признательности куратору, Коулсон отшатнулся назад от застоялого запаха алкоголя, табака и пота.
Да уж.
Наши лучшие кадры.
Твоя ручная нерешаемая проблема.
Справившись с новым всплеском выжигающей головной боли, Коулсон шагнул в темноту квартиры. Ноздри уловили в общем коктейле запахов сладковатый привкус какой-то травы. Еще лучше. Клинт часто пил и много курил, но до наркотиков вроде бы пока не опускался. Всё это вместе пахло серьезным разбирательством на работе и не менее серьезными последствиями.
Свет был выключен – и в прихожей, и в просматриваемой через открытую дверь спальне. Окна зашторены, дневной свет едва проникает сквозь красные ребристые занавески. В глубине комнаты играет музыка, хриплый голос что-то бормочет под гудящие басы и оглушительные ударные. Сделав первый же шаг, Коулсон запнулся о какой-то моток проводов. В полуметре от него валялась старая зимняя куртка Клинта, чуть дальше темнело что-то совсем уж непонятное. По всему полу стелились обрывки бумаги, в воздух стояло зыбкое марево.
Казалось, кто-то специально собрал в одном месте всё то, что Коулсон на дух не переносил.
Хотя почему "кто-то".
«Welcome to the soldier side,
Where there is no one here but me» - выводил невидимый солист, слова выплывали из спальни и будто зависали в воздухе, почти осязаемые в нездоровой застоялой атмосфере. В висках в такт пульсировала ноющая боль. Куратор осторожно прошел по квартире, заглядывая в комнаты. На кухне запах еще противнее, что-то явно сгнило. Светлый тон апартаментов угадать было невозможно – стол в пятнах и пепле, в блюдце окурки и остатки, кажется, помидора; грязная посуда выпирает из раковины и расползается по столу, на плите - застывшая пена накипи. Бутылки. Целые ряды бутылок. В ванной – гора грязного белья и почему-то рождественский пластмассовый венок с омелой, на кафеле бурые высохшие разводы. Обычно такие остаются, когда смываешь кровь.
Прислонившись к стене, Коулсон закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти.
Бартона не взяли в заложники, он не был смертельно ранен, пробиваясь сквозь ряды террористов-боевиков, его не украли для опытов азиатские подпольные хирурги – он просто загулял. Нагло, неприкрыто нахально, бросая эту нахальность в лицо ему, Фьюри, ЩИТу, Америке и всему миру. Облегчение смешивалось с раздражением. Раздражение смешивалось с болью. Боль смешивалась с желанием.
Как всегда.
Когда Коулсон шагнул в спальню, под подошвой что-то хрустнуло. Опустив взгляд, он увидел разбитый стакан, на бежевом ковре рядом темнело расплывчатое пятно. Музыка стала громче, дорогая стерео-система разливалась монотонной песней про крышу в огне. Приглядевшись, Коулсон обнаружил под грудой скрученных на диване пледов босую ногу.
На это зрелище его тело среагировало совершенно неподходящим образом - до боли сжалось сердце.
- Ублюдок, - пробормотал Коулсон, рассердившись то ли на него, то ли на себя. Впрочем, сердиться на него он так и не научился.
Вопреки всему, Клинт оставался большим ребенком, которому никак не удавалось приспособиться к окружающему миру. Он как будто так и не научился контролировать свои действия и приводить их в порядок с общепринятыми стандартами, как ребенку не удается справиться с собственным телом. У Клинта всегда всё как-то слишком, как-то чересчур. Мальчик, играющий во взрослого. Инопланетянин, имитирующий человеческую жизнь.
Клинт взрослый, наглый, самоуверенный, грубый, живой, дерзкий, сильный, отчаянный, опытный – и всё равно Коулсон каждый раз чувствует себя не куратором боевого агента, а воспитателем детского сада.
Впрочем, с учетом его нездорового отношения к подопечному, в воспитателях он бы продержался недолго.
Сняв пиджак и пристроив его на спинку заваленного книгами стула, он расстегнул пуговицы на манжетах, засучил рукава рубашки и чуть ослабил галстук. Рывком распахнул шторы, по глазам полоснул яркий солнечный свет, за спиной раздалось невнятное мычание. Добравшись до ручки, Коулсон открыл окно, впуская в комнату свежий весенний воздух – ветер всколыхнул занавески, поднял с пола мелкие бумажки и захлопнул открытую дверь шкафа. Мычание усилилось. Тупая боль в голове чуть отпустила – городской пейзаж, всего несколько минут назад казавшийся опостылевшим, теперь был просто спасением.
На столе валялся большой розовый медведь, под ним обнаружился телефон Клинта с шестнадцатью непринятыми вызовами и проигрыватель. Обрубив очередное “burn motherfucker”, Коулсон стащил с дивана пледы на пол. Клинт лежал лицом вниз в старых джинсах и красной задравшейся до середины спины футболке.
Клинт лежал лицом вниз и выглядел до неприличия беззащитно с этой своей полуголой спиной.
- Агент Бартон, кто сказал вам, что вы сокол? Вы свинья.
Клинт чуть приподнялся, с заметным трудом повернул голову и посмотрел на куратора. Короткие волосы парадоксальным образом взъерошены, припухлые глаза сощурились от яркого света. Он попытался что-то сказать, но изо рта вырвался только хрип, и Клинт закашлялся, приподнимаясь на локтях. Коулсон уже подбирал подходящие слова, чтобы в полной мере выразить его отношение к ситуации в целом и капитану Бартону в частности, но вдруг почему-то подошел и опустился на диван рядом с Клинтом, вжав того в спинку. Приподнялся, вытащил из-под себя пульт от телевизора и сел обратно.
Бартон был таким горячим, что Коулсон невольно забеспокоился, не подхватил ли он простуду.
Бартон был невыносимо горячим.
- Мне очень стыдно, - прохрипел лучник, отворачиваясь обратно к стене.
- Я надеюсь. Ты нарушил правила и распорядок…
- Плевал я на них, - буркнул Клинт в подушку. – Мне стыдно, что вы застали меня… так. Таким. Послали бы… кого-нибудь.
Послать кого-нибудь другого приводить в чувство загулявшего профессионального агента. Прекрасно.
- Меня не посылали, я сам пришел, - зачем-то сказал Коулсон, крутя в руках пульт. На обратной стороне обнаружилась почти стершаяся наклейка с Халком Хоганом.
- Добро пожаловать, ага. Чувствуйте себя как дома.
- Клинт, что случилось?
Бартон вяло дернул головой и надолго замолчал. Коулсон скользнул взглядом по мускулистым плечам, по узкой оголившейся талии, потом заставил себя отвести глаза и уставился на плюшевого медведя. При ближайшем рассмотрении оказалось, что у медведя не хватает одной лапы.
«Надо, наверно, встряхнуть его как следует и отправить в ЩИТ к Фьюри, - в заторможенном сознании мысли ползли как стадо ахатин. – Или плюнуть на всё и поехать домой, пусть посылают кого-нибудь другого, он не опасен…» Привычная решительность отступила под гнетом бессонных ночей, литров кофе, постоянных выбросов адреналина в кровь и тепла от тела Бартона. Тело было обжигающим и твердым. Воплощение жизни и энергии. Даже сейчас, даже здесь Клинт был живее, чем все остальные вместе взятые. Самодисциплина еще держала Коулсона от того, чтобы не сдаться этому теплу и усталости и не заснуть прямо тут, но ни двигаться, ни говорить, ни даже думать ему не хотелось. Большая часть его уже склонялась к мысли, что ничего из этого не имеет ровным счетом никакого значения.
Тепло от поясницы расползалось по всему телу.
Если закрыть глаза, то этот момент можно будет назвать самым уютным и домашним моментом за последние несколько лет его жизни.
- Я почти влюбился, - нарушил тишину Бартон, и зависающий Коулсон даже не сразу вспомнил, что он спрашивал. Вспомнив, подавил вздох. Опять разбитое сердце.
Клинту катастрофически не везло в личной жизни. Он не выглядел как человек, ищущий серьезных отношений, но им неизменно руководила трогательная потребность найти кого-то более-менее надежного – кого-то, кого он мог бы поставить в своем личном мире на место хотя бы временного спутника. Эта не вяжущаяся с его образом деталь характера всегда искренне удивляла Коулсона. Он даже не верил, пока не удостоверился сам, что на все кажущиеся мимолетными увлечения Клинтом поначалу всерьез возлагались наивные надежды на длительность и надежность. Со стороны Бартон выглядел легкомысленнее Казановы, начиная каждый месяц, если не каждую неделю, с нового имени. Ему просто не везло, причем не везло капитально.
Кто там был в этот раз? Знойная ослепительная бразильянка на госслужбе? До Лахири Клинт спал с какой-то рыжеволосой кудрявой секретаршей с дурацким именем из отдела связей с общественностью, и секретарша успела поставить об этом в известность всех без исключения, прежде чем её перевели на другую базу за три тысячи километров. До секретарши Клинт встречался с профессиональным иллюзионистом, приглашенным в качестве консультанта по запутанному делу, связанному с ограблением банка. Иллюзионист оказался слишком коварным даже для фокусника – смылся чуть ли не со всеми сбережениями Клинта. Выведать всю необходимую информацию для него, гипнотизера и псевдотелепата, не составило никакого труда. Бартона учили защитным методикам воздействия, всех агентов учат, но он ему доверял. Доверие – ключ от любых ментальных стен. Заставьте человека вам доверять – и бродите по его голове беспрепятственно, будь он хоть обученный от проникновения во сны миллионер, хоть сам Джеймс Бонд. Помимо номеров кредиток и банковских счетов у Клинта в голове была еще масса другой информации, утеря которой грозила бы уже не только ему, но и стране в целом. Коулсон тогда взял на себя смелость не рассказывать об инциденте Фьюри. Страшно было даже представить, что он сделал бы с Бартоном.
Клинт обжигался, обижался, зарекался и вновь увлекался. Ему, одиночке по натуре, словно внезапно стало страшно в своем абсолютном одиночестве. Немало этому способствовала работа – сколько бы ни говорили про неуязвимость и отсутствие привязанностей, кто-то должен символизировать спасаемое человечество, к кому-то надо возвращаться домой.
Коулсон еще раз окинул взглядом захламленную комнату.
У Клинта нет даже собаки.
- И где она теперь?
- Понятия не имею, - отозвался из подушки Бартон. – Подозреваю, что у мужа.
- Ты не знал, что она замужем?
- Сэр, при всем уважении…
- Ты не проявляешь никакого уважения, - призвав на помощь к предсказуемой вспышке ревнивого раздражения все оставшиеся силы, Коулсон встал с дивана. – Ты валяешься кверху задницей и ноешь, нарушая протокол, субординацию и свои прямые обязанности. Ты по-прежнему числишься в штате боевых агентов, и, что бы ни происходило в твоей личной жизни, это не повод игнорировать свои обязанности!
Клинт кое-как повернулся и неверяще посмотрел на Коулсона. Убедившись, что тот не шутит, он кряхтя поднялся на колени и сполз с дивана. Выпрямился, покачнувшись. В прозрачных витках дыма, подсвеченных солнцем, он выглядел странно нереально – силуэт на полароиде, кадр из бюджетного арт-хаусного кино. Скула отливает синим, футболка спереди порвана. Видимо, снова ввязался в драку. Как мальчишка.
Коулсону хотелось уложить его обратно на диван, прикрыть пледом, положить руку на лоб и сказать ему «Спи». Или отвести в ванну, поставить под воду и смыть всю грязь, всю усталость, все разочарования, а потом уже уложить на диван, или увезти к себе домой, на свою кровать – и сказать «Спи».
Или не говорить.
Забавно, что почти вся жизнь Коулсона состояла из действий прямо противоположных его желаниям.
- Агент Бартон.
- Да, сэр, - выдавил Клинт, которому от вертикального положения, кажется, стало только хуже. Коулсон стоял между ним и окном, его черная тень перекрывала нижнюю половину лучника. Тот поднял руку, пытаясь заслониться от безжалостного солнца и увидеть лицо куратора.
- Приведите себя в порядок. Через час будьте любезны отчитаться перед директором Фьюри и извиниться за своё поведение.
- Есть, сэр.
Повернувшись, Клинт побрел в сторону ванной и умудрился запнуться три раза еще до выхода в коридор. Выглядел он как брошенный на улице щенок, которого прогнали под дождь из очередной подворотни. Интересно, если он поможет ему дойти до ванной, это будет нарушением субординации?
Если он поможет ему раздеться?
Как может быть такой деструктивный элемент быть настолько желанным для его четко структурированного сознания?
Из ванны раздался стук упавшего контейнера для грязного белья и смачный мат Бартона – видимо, контейнер упал на ногу. Вода зашумела одновременно с ожившим в кармане Коулсона телефоном.
- Сэр?
- Скажи мне честно, насколько всё плохо? – без предисловий поинтересовался Фьюри.
- Ну… - Коулсон окинул взглядом комнату и поднял глаза на люстру. На плафоне висел хлыст и черная ковбойская шляпа. Боже праведный, откуда у Клинта в доме хлыст?..
- Ясно, - мрачно отозвался директор. – Фил. С этим надо что-то делать.
- Согласен, - Коулсон отвернулся и облокотился о подоконник, высовываясь наружу. Снаружи были гармония и порядок городской суеты, гудки машин долетали даже до восьмого этажа.
- Вот ты этим и займись.
- Да, сэр… Подождите, что?
- Я сказал, агент Коулсон, разберитесь с личной жизнью своего подопечного, если он не в состоянии сделать это сам, - повысил голос Фьюри. – Мне надоел этот балаган, мне надоело бояться за сохранность секретных данных, агентов, всей базы и меня самого, в конце концов.
Всей базы, всей Америки и всего мира. Да, теоретически Клинт был способен и на такое.
- Подождите, сэр, вы серьезно предлагаете мне найти Бартону кого-нибудь, кто…
- Кто был бы надежным и проверенным, кто смог бы контролировать его, кого он стал бы слушаться. Кого-то, к кому он привязался бы настолько, что ему больше не понадобится искать кого-то другого. Кому не надо будет выведывать у него секретную информацию или переманивать на сторону, чьё влияние на него было бы не в ущерб его работе. Кого-то, кто смог бы при случае чего постоять за себя, не подставить его под удар и не ставить его перед выбором. Я понятия не имею, существует ли такой человек в природе, но если он есть – тебе надо его найти. Вряд ли кому-то другому удастся это сделать.
Коулсон невидящим взглядом уставился на бледный журавлиный силуэт портового крана у горизонта.
Может быть, это всё галлюцинация от усталости и отсутствия сна.
Может быть, ему всё это просто послышалось.
- Коулсон?
- Да, сэр. Я понял, сэр.
Телефон сложился с легким щелчком, Коулсон сунул его в карман и машинально поправил галстук.
Что ж.


3.

В ресторане было светло и людно, живой оркестр на небольшой угловой сцене играл ненавязчивый джаз. Люди звенели столовыми приборами, разговоры складывались в неразборчивое бормотание. Клинт явно чувствовал себя неуютно, однако люстры, пальмы и смуглого саксофониста рассматривал с изрядной долей любопытства.
- Напомните еще раз, что мы тут делаем? – отвернувшись от оркестра, поинтересовался он с напускной беззаботностью.
Два дня назад, когда Клинт привел себя в более-менее божеский вид, Коулсон довез его до базы и, ответив решительным отказом на просьбы Бартона подняться с ним, отправился домой отсыпаться. Правда, заснуть удалось далеко не сразу. Коулсон сильно удивился бы, если бы удалось. Слишком долго он пытался стереть личные эмоции профессионализмом, чтобы в одночасье успокоиться, получив подобное задание. Практически официально оформленный приказ от вышестоящих инстанций.
Сводничество. Прекрасно. Лучше не придумаешь.
Карьера состоялась.
Коулсон перезвонил Фьюри и поинтересовался, не будет ли страшно, если под руку попадутся агенты из ЩИТа. Директор ответил, что ради спокойствия Клинта и всех остальных он при необходимости сам готов залезть к нему в постель, лишь бы это сработало. Иначе говоря, к черту запрет о внеслужебных отношениях.
Коулсону просто выдали карт-бланш на то, от чего он безуспешно пытался избавиться – правда, пытался без особого энтузиазма. Вариант «найти Клинту кого-нибудь другого» был отметен сразу, решительно и с некой долей отчаянной наглости. Сознание оправдывало это жалким «никого лучше ты всё равно не найдешь».
Никто другой не выдержит Клинта.
Клинт не выдержит никого другого.
Фьюри хочет кого-то, кто смог бы контролировать Клинта? Фьюри его получит.
- Когда вы последний раз были в хорошем ресторане, Бартон? – ответил вопросом на вопрос Коулсон, стараясь, чтобы это прозвучало как можно нейтральнее. Клинту и без того было некомфортно, надо было успокаивать его на подсознательном уровне – взглядом, позой, интонациями. В голосе металось слово «приручать», отдававшееся тугой тяжестью в низ живота.
Общаться с Клинтом было тепло и спокойно.
Общаться с Клинтом было как ходить по канату.
- Два с половиной месяца назад, - ответил Клинт, крутя в пальцах ножку бокала с аперитивом. – С этим наркодиллером, Конелли. Операция «Разгром». Вы же меня и курировали.
- Я имею в виду, вне работы.
- А зачем? – выполнив норму по рассматриванию обстановки, Бартон больше не поднимал глаз от бутылочки с оливковым маслом.
- А зачем тут все эти люди?
- Вот мне тоже всегда было интересно. Ну не есть же они сюда приходят, в этих нарядах, платьях, костюмах, галстуках… Я уже не помню когда последний раз надевал рубашку – я имею в виду, для себя, не по работе. А сейчас мне кажется, что на меня все пялятся из-за того, что я без пиджака.
- У нормальных людей поход в ресторан – это способ проведения досуга.
- Нормальные люди не стреляют из лука по террористам, не летают на гигантской платформе с пропеллером и не пьют на спор со скандинавским богом, - скривился Бартон. – И потом, что это за досуг такой – притворяться, что ты пришел поесть? Я понимаю театр, концерт там, даже музей могу понять. Но сидеть, разговаривать с теми же, кого ты и так видишь каждый день? Ждать час, пока тебе принесут какую-нибудь дорогостоящую козявку под соусом? Делать вид, что действительно чувствуешь её вкус? Нет, сэр, я могу сколько угодно делать это на операциях на благо родины, но это совсем не моё.
Рыжеволосый официант с ловкостью ниндзя выставил перед ними заказанные блюда и растворился в воздухе. При выборе Клинт только махнул рукой, и Коулсон сделал заказ за него – стейк в винном соусе, мясо по-французски с шампиньонами под пармезаном. Себе попросил то же самое, мысли были заняты другим.
- Ладно, эта штука не заслуживает, чтобы её называли «козявкой», - признал Клинт, критически осмотрев тарелку. Манящий острый запах мяса медленно расплывался вокруг. – Спасибо.
- На здоровье. Послушай, я хочу с тобой поговорить.
- Оу. Ненавижу эту фразу. Обычно ничего хорошего за ней не следует. Когда хотят просто поговорить, об этом не предупреждают, а говорят сразу. Дайте угадаю – Фьюри надоело моё поведение и меня переводят в какой-нибудь заштатный отдел на бумажную работу?
- Клинт, тебе надо определяться – либо ты достаточно дерзок, чтобы нарушать правила и не обращать внимания на последствия и реакцию, либо ты добропорядочен и послушен и пожинаешь плоды такого поведения. А то ты дерзок, когда речь идет о нарушении, а на ковре каждый раз выглядишь как нашкодивший ребенком перед строгими родителями. Как начитавшийся Уэлша подросток, который решил быть бунтарем, не обладая должной толстокожестью.
- Да мне всё равно, что обо мне подумают, - раздраженно мотнул головой Бартон. - Просто…
- Что?
Клинт нерешительно посмотрел на Коулсона, и тот вдруг почувствовал, что что-то есть, здесь, сейчас, в эту самую секунду – что-то метнулось через стол и мягко толкнуло его в грудь. «Не скажет» - решил Коулсон, боясь, как бы его не выдали глаза. Клинт чуток к подобным проявлениям. Гораздо более восприимчив к мимике и жестам, нежели к словам.
- Я сам толком не знаю, - помолчав, всё-таки заговорил Бартон, смотря куратору за спину. – Этот ребенок… Только вы его видите. Я знаю, потому что я действительно себя так чувствую с вами. Вы вызываете уважение. Не то уважение, которое заслуженное и раздутое, а… подсознательно как-то. Доверие. Желание слушаться приказов. Наверно, вы просто очень профессиональный руководитель.
- Это не мешает тебе вести себя со мной как порядочный засранец.
На этот раз Клинт усмехнулся уже веселее, в глазах вспыхнули знакомые искорки.
- Издержки характера. Ладно, раз уж сказал… если честно, это мешает. Я привык, что мне всё равно, мне не нравится чувствовать себя таким уязвимым. По крайней мере, я могу вам доверять. Мне правда плевать на Фьюри и остальных, в конце концов, это моя жизнь, и я не хочу тратить её, оглядываясь на окружающих.
- Это твоя жизнь ровно до тех пор, пока ты не начинаешь смешивать личное и профессиональное, - подождав, пока Клинт соберется отвечать, Коулсон добавил тоном ниже, кидая пробный шар. – Если только ты не придумаешь, как их органично совместить.
- Я не запарывал еще ни одной операции и исправно исполняю свои обязанности, - упрямо буркнул Клинт, шар со свистом пролетел мимо. - Если вы хотите уволить меня за два-три опоздания – увольняйте.
- А секретные документы?
- Она всё равно чуть не заснула, пока их смотрела, - фыркнул Бартон. – Бросьте, это же хлам. Неужели вы действительно думаете, что я мог бы сдать что-то реально важное?
Коулсон сжал пальцами виски.
- Клинт… Если руководство присвоило конкретному документу статус секретного, его реальная важность уже не имеет никакого значения, потому что статус секретного подразумевает его секретность! Ты знаешь, что такое секретность, Клинт?
Бартон смотрел исподлобья, прочитать удивительного цвета глаза было невозможно. Коулсон мысленно приказал себе сбавить обороты и наконец обратить внимание на стоящую перед ним тарелку.
- Ладно, допустим, до сих пор нам везло. Тебе везло. А если в следующий раз на тебя выйдет кто-то, заинтересованный в получении этих данных?
- Ну я же всё-таки не такой идиот, каким кажусь…
- Ты можешь ничего про него не знать. Профессионалы умеют втираться в доверие, там сам должен это понимать лучше меня. Представь, если в определенных кругах о тебе пойдет слава как о легком способе достать секретную информацию посредством… эмоциональной привязанности?
Черт. Вот это было лишнее. Клинт сжался и выставил вперед локти, закрываясь.
- Ближе к делу, Коулсон. Что вы от меня хотите? Чтобы я прекратил свои поиски вечной любви и посвятил всё свободное время вышиванию и макраме?
- Чтобы ты осторожнее выбирал объекты своей привязанности. Чтобы ты подумал и смог бы сформулировать хотя бы для себя, что конкретно ты ищешь, кто на самом деле тебе нужен.
- «Выбирал»? – сощурился Клинт, еще один шар улетел в небытие. – «Объекты»? Нет, серьезно? Сэр, я не знаю, как вы строите отношения, но у меня это происходит весьма спонтанно. Я просто понимаю, что я хочу сблизиться с этим вот конкретным человеком, я хочу общаться с ним, хочу видеть его, слышать его, заниматься с ним сексом, в конце концов.Вы предлагаете мне собирать досье на каждого, кто мне понравится? Прогонять его по базам данных? Смотреть, не стоит ли он на учете в Интерполе?
- Клинт…
- Нет, подождите, а вы как делаете? – перебил его лучник, внезапно наклоняясь вперед через стол. – Вы сами как поступаете? Выбираете, в кого влюбиться?
Вот тут Коулсон дал слабину – посмотрел на Клинта в упор, открыл рот, но почему-то так ничего и не сказал. Правильным было бы что-нибудь вроде «Я контролирую свои чувства в достаточной степени, чтобы подходить к отношениям с умом и чтобы они не мешали работе». Правдой было бы «С момента моего поступления на службу в ЩИТ у меня не было никаких отношений».
Угадай из-за кого. Ха-ха.
Это должно было быть их свиданием. Первым свиданием. Личные отношения Клинта должны были быть поводом для разговора о его личной жизни.
- Я так и знал, что вам нечего будет сказать, - Клинт стал печально водить по тарелке нанизанным на вилку шампиньоном. - Знаете, а как вам такой вариант – каждый раз я буду называть вам очередного «объекта», а вы будете одобрять или запрещать, а?
- Очень смешно.
- Вы хотите, чтобы я научился контролировать свои эмоции?
- Вряд ли у тебя это получится. Скорее чтобы ты нашел кого-то, кто смог бы делать это за тебя. Кто знал бы тебя не хуже, чем ты сам себя знаешь. Кто мог бы предугадывать твои действия, кому ты действительно был бы дороже всех прошлых увлечений и кто не бросил бы тебя ни спустя неделю, ни спустя месяц, ни спустя год и даже спустя несколько лет.
Один ли это был огромный шар или несколько шаров поменьше – все они улетели вослед предыдущим, плавно обогнув Клинта по касательной.
- Несколько лет… Мои самые долгие отношения длились семь месяцев. Я чуть не женился.
- И что случилось?
Коулсон сам прекрасно знал, что случилось. Её отравил за день до свадьбы один очень влиятельный человек, не добившийся от неё сексуальной благосклонности. Коулсон ненавидел себя за то, что был в какой-то степени рад этому. Человека потом убили в уличной перестрелки. Наташа рассказывала, что Клинт лично пришел на похороны и простоял два часа под дождем, не сводя глаз с закрытого черным балдахином гроба.
Вроде бы у неё были светлые волосы и веснушки, вроде бы она вся была в этих веснушках, даже руки.
- Её убили, - коротко ответил Бартон, давая понять, что развивать тему ему не хочется.
«Сочувствую» было бы самым большим лицемерием из возможных, поэтому Коулсон просто наклонился ближе и понизил голос:
- Агенты боятся привязываться к кому бы то ни было, потому что у нас под ногами нет твердой почвы, как у большинства остальных людей. Потому что у нас нет будущего, завтра мы можем быть дома, можем быть на другом конце земли, а можем и не быть уже нигде, если не повезет. Это естественно для любого, кто думает не только о себе.
- Бросьте, все знают, что я эгоист.
- Нет, Клинт, ты совсем не эгоист. Просто подумай, что есть люди, которые могут постоять за себя. Которые живут такой же жизнью.
- Веселая получится парочка, - усмехнулся Клинт, очередной шар улетел мимо цели с почти слышным свистом. – Один на одном конце земли, другой на другом, видятся раз в год, столкнувшись во время погони за двумя разными преступниками. Съемка рапидом и поцелуй на лету.
- Если вы не работаете вместе, - пошел ва-банк Коулсон. Клинт поднял удивленные глаза:
- Вы про Наташу, сэр? Нет, она прекрасный друг и замечательный напарник, но в интимном плане слишком любит всё контролировать.
- Ты не любишь, когда тебе связывают руки?
- Я не воспринимаю это от женщины.
Коулсон затаил дыхание. Почему нельзя передать всё взглядом, как-нибудь телепатически, без лишних слов, на уровне эмоций? Клинт был слишком близко – и физически, и морально, и Коулсон чувствовал себя так, как будто его накрывают одна за другой невидимые невесомые теплые волны, и его крутит, тащит, утаскивает куда-то вглубь, откуда всё труднее выбираться на воздух.
- А от мужчины?
- Если он имеет на это право.
Это уже не просто волна, это целый девятый вал.
Коулсону показалось, что вот он, его удачный бросок – но тут рядом возник официант, Клинт отвел глаза, и магия рассыпалась, оставив его оглушенного и уязвимого на целом поле дорогого ресторана с разговаривающими, жующими, глотающими и лязгающими приборами о тарелки людьми.
Открыв бутылку портвейна, официант наполнил бокалы под двумя молчаливыми взглядами. Когда он ушел, Коулсон взял бокал и отсалютовал:
- За твоё личное счастье.
Клинт недоверчиво посмотрел на него и криво усмехнулся.
- Если бы я не знал вас, решил бы, что это свидание. Ресторан, вино, свечки эти…
- Тебя пугает такая перспектива?
Клинт закатил глаза и отмахнулся. Значит, показалось. Значит, снова мимо.
Кажется, это будет сложнее, чем он предполагал.


4.

Спустя неделю тщательно продуманных действий Коулсон подвел промежуточные итоги.
Удачи. Чего-то он всё же добился. Клинт стал разговорчивее – в смысле настоящих разговоров, а не его привычной бессмысленной раздражающей всех болтовни; чаще улыбался – в смысле настоящей улыбки, а не гримасы «да, я такой, и что?». В беседах перескакивал с темы на тему, бросал предложения, хватался за новые, что-то спрашивал и продолжал говорить, не дожидаясь ответа. Кажется, никто раньше не слушал его так долго, терпеливо и внимательно, никто не интересовался подробностями его жизни просто так, из человеческого любопытства, а не для заполнения форм личного дела в графах «персональные характеристики». Темы варьировались от детских переживаний до деталей боевых операций. Клинт открывался медленно, шаг за шагом – сначала недоверчиво, словно боялся сказать что-то лишнее. Может быть, боялся слишком привязаться. Может быть, потом понял, что доверие перевешивает подозрительность, или поверил в свои силы оставаться независимым. Факт оставался фактом – через день вечером Клинт зашел к нему в офис и с нарочитой беззаботностью предложил сходить поужинать. Коулсон приказал себе не придавать этому особого значения и не радоваться раньше времени – обычное дело, поужинать после работы.
Но черт побери, Клинт предложил сам.
Сам.
Неудачи. Свою проблему он сформулировал довольно быстро: Клинт воспринимал его как начальника, которому с какого-то перепугу захотелось сблизиться с подчиненным. Под этим градусом никакие другие плоскости его личности не воспринимались в принципе, и это здорово мешало. Если бы Коулсон знал об этом раньше, он бы не был столь осторожен во фразах и взглядах – Клинт всё равно ничего не замечал.
Он хотел было пойти в более культурное заведение, но Бартон безапелляционно потащил его в японский ресторан и заказал ему двойную порцию собу ясай яки.
- Один мой знакомый однажды сказал, что я – самый невозможный ублюдок из всех, кого он когда-либо встречал, - поведал ему Клинт после оживленного рассказа о гениальных махинациях с банкоматами, наматывая удон на палочки.
- Не могу не согласиться.
- А потом он нагнул меня на своем столе, зажал рот и отымел так, что его секретарша потом хихикала, глядя на мою походку.
- И в этом тоже, - среагировал Коулсон раньше, чем понял, что сказал. Внутри всё сжалось то ли от страха, то ли от предвкушения – это был уже не шар, это была абсолютная капитуляция. Однако Клинт то ли не услышал, то ли не придал должного значения, и продолжил как ни в чем не бывало:
- Она была сволочью, эта секретарша. Всё безуспешно пыталась его совратить. А потом просекла про меня и попыталась совратить меня. Её даже было в чем-то жаль, хотя она была ничего так, пробовалась то ли в модели, то ли в актрисы…
После этого Коулсон стал думать, как проявить свою реальность и разбудить в лучнике хоть каплю человеческого восприятия, которое выходило бы за рамки «ты человек, я человек, она человек, а это просто мой босс». Минус работы агента был в том, что они исполняли уже все возможные роли, и, что бы он ни придумал, всё уляжется в устоявшийся шаблон. Пока Клинт будет видеть Коулсона, он будет видеть только того Коулсона, которого знает, и никого больше.
Поэтому он позвонил Наташе.
Та уже три недели исполняла роль танцовщицы кабаре по прозвищу Sweet Pea в полукриминальном заведении, куда имел привычку заходить один широко известный в узких кругах поставщик нелегального оружия, падкий на рыжеволосых сильных девушек. Звучащая на фоне зажигательная ламбада почти перекрыла голос Наташи.
- Что у вас там? – крикнул он. Наташа что-то прокричала в ответ, потом музыка значительно стихла – видимо, ушла в другую комнату.
- Репетируем. Вечером ожидают крупное собрание, Ситвелл и так весь на нервах, а к нему еще приписали какого-то агента из местных, мастер выводить из себя. Они меня по внутреннему коммуникатору чуть ли не каждые десять минут дергали, пришлось отключить их канал. Вы по этому поводу?
- Не совсем. То есть совсем не по этому, - Коулсон вдруг растерялся, представив, как его вопрос будет звучать для занятого агента при исполнении. Растерянность была для него чувством непривычным и от того крайне неприятным.
- Боже мой, сэр, я впервые слышу в вашем голосе нерешительность. Это, если честно, пугает. Что-то случилось?
- Скажи мне… что любит Клинт?
Он ожидал недоуменной паузы или язвительных уточнений, но Наташа среагировала моментально и на удивление радостно:
- О, поздравляю!
- С чем?..
- Он любит, когда его кусают за шею. И царапают кожу. И вообще, оставьте на нем как можно больше отметок, он это…
- Наташа! – одернул её Коулсон, не давая словам визуализироваться и значительно снизить его способность к адекватному мышлению и формулированию.
- Что? – по тону Наташи было совершенно непонятно, шутит она или говорит серьезно.
- При чем здесь это?
- А… Я думала, остальное вам и так известно из его личного дела. Я даже не удивилась бы, окажись там и эта информация.
- Агент Романова…
- Я поняла, поняла, - она помолчала, словно прикидывая, говорить или нет. – «Basher Tarr». Местечко в районе Ньюкерк-авеню, на тридцать первой улице. Каждое нечетную субботу там собираются байкеры. Стритрейсеры и любители мотофристайла.
- Этого в личном деле нет, - признал Коулсон.
- Я надеюсь, что и не будет, иначе Клинт меня потом съест. Еще я надеюсь, что вам действительно это нужно, потому что это его последний рубеж. Да, учтите, что некоторые из присутствующих там не в ладах с законом, поэтому со стороны туда попасть трудно. Минуту… - трубка уткнулась в ткань, Наташа прижала телефон к груди. Издалека долетели глухие слова: - Я сейчас, сейчас, это Микки... Да, никак не отстанет… Ты же знаешь, что я не могу так… нет, спасибо. Спасибо, я разберусь сама. Да.
Выждав еще несколько секунд, она заговорила в телефон на тон тише:
- Запомните имя – Серена Коган. Она может быть вам полезна. Это вы тоже вряд ли узнаете от кого-то другого.
- Спасибо, - искренне сказал Коулсон. – Если честно, я слегка удивлен…
- Что выдала всё без лишних вопросов? Если бы дело касалось работы, вы бы искали эту информацию по другим каналам и уж точно не стали бы звонить мне при исполнении. Если бы дело касалось работы, я бы вам ни слова не сказала, уж поверьте.
Наташа поняла.
- Коулсон?
- Да?
- Ему никогда не говорили, что он красивый.
Коулсон замер с открытым ртом. В голове вдруг ничего не осталась, гулкая пустота разлилась от макушки по всему телу. От одного простого предложения внутри как будто всё переместилось и установилось обратно не на свои места. Наташа, чья интуиция давно стала притчей во языцех, молчала.
Наташа всегда всё понимала.
- В каком… - начал было Коулсон, но осекся, поняв, что мыслей в голове не осталось. - То есть… У него же было столько…
- Для большинства женщин он мускулистый член на ножках. Для большинства мужчин тоже. Фил, он… Он как щенок, тычется под разные ладони – подставленные или просто опущенные. Люди идут мимо, кому-то захотелось погладить щенка, а щенок снова надеется, что его возьмут домой. Большинство этих, которых «у него было столько», не думают ни о чем серьезном. Правда, у него большие проблемы в плане отношений. Когда обрадованный вниманием щенок забирается на руки, они смотрят удивленно и думают, как бы поделикатнее спихнуть его на пол, потому что погладить, проходя мимо – это одно, а домой брать – это совсем другое. Потому что им не нужна шерсть на коленях и не нужно вот это вот слюнявое облизывающее лицо создание, доверчивое и любвеобильное. Он так ничему и не научился, Фил. Я пыталась его убедить, что он красивый, действительно красивый. Что он достоин настоящей любви, без недомолвок, без условий, чтобы, я не знаю… чтобы не опускаться до таких вот людей. Он просто искренне верит, что получает то, что заслуживает, и не знает, как заслужить большее. Но очень старается.
В груди заболело, и Коулсон внезапно понял, что не дышит – легкие пытались напомнить о себе. Резко втянув носом воздух, он запрокинул голову назад и закрыл глаза.
- Я ответила на ваш вопрос, сэр? – тихо спросила Наташа.
- Да. Да, спасибо. Удачи тебе.
- И вам, - эхом отозвалась Наташа, но Коулсон уже был слишком занят своими мыслями, чтобы этот короткий посыл дошел до его сознания.
Кто-то трахал его на столе до потери сознания, даже не удосужившись сказать ему, что он красивый.
Нет, если формулировать так – звучит глупо и неубедительно. Начнем с того, что кто-то вообще трахал его на столе. Признайся хотя бы себе в том, что тебя раздражает именно это.
Коулсон посмотрел на дурацкий настенный календарь с картинкой толстого пушистого кота – подарок Стива на Новый Год, сердце кровью обливается каждый раз, когда приходится отрывать листы с прошедшими месяцами. У него оставалось пять дней.
- Поздравляет она меня, - поделился Коулсон с толстым котом. – С ума сойти можно.


5.

Тут всегда было жарко – от собравшихся людей, от участников, от урчащих моторов машин и мотоциклов, жарко от фаеров, прожекторов и огней жонглеров, жарко от эмоций, нервов, алкоголя и сигарет. Тут всегда было громко – огромные динамики, рассчитанные на концерты на открытом воздухе, динамики поменьше, местные динамики у каждой клетушки-раздевалки, колонки на каждом столе с копеечными товарами, за каждой стойкой – от их низких звуков звенят друг о друга, мелко вибрируя, бутылки с пивом. Рычат моторы, кричат болельщики, кричат зрители, организаторы и продавцы – каждый попадающий сюда словно считает вечер пропавшим зря, если не наораться до хрипоты.
Под трассу оборудовали гигантский ангар посреди промзоны – раньше здесь ремонтировали самолеты, потом место забросили, крыша прохудилась, половина провалилась внутрь. Когда предприимчивые организаторы убрали одну из стен, осталась только половина ангара, и всё равно в самый разгар ночи свежего воздуха катастрофически не хватало. Места амфитеатром выстроились вдоль стен в двенадцать рядов, стулья когда-то были голубыми, теперь же их цвет угадать было невозможно– каждое сиденье расписано граффити в несколько слоев, как и все остальные горизонтальные, вертикальные и наклонные поверхности, куда только могла дотянуться рука с баллончиком. Кто-то из особо рисковых когда-то с помощью самодельной обвязки и страховки забрался под самый потолок и нарисовал на торцевой стене гигантский гибрид осы и мотоцикла. Рисунок был сделан столь профессионально, что постоянно попадал в списки самых высокохудожественных граффити в мире и стал негласным символом Basher Tarr.
Под осой находился единственный выделенный сектор – для тех из низших слоев общества, кто поднимался чуть выше остальных. Здесь обитались хозяева – два темнокожих брата, по слухам, зарабатывающих в основном поставками кокаина – сюда же приглашали их прямых клиентов, заслуженных преступников, высокопоставленных лиц, не желающих привлекать к себе внимание, их любовников и любовниц. Тех уважаемых пришедших, кто в силу своей деятельности страдал паранойей и не мог находиться в толпе. Тех, кто напрашивался сам, надеясь на надежные контакты – мотокросс был во многом просто красивой оберткой, поводом для встреч. Собирающиеся здесь редко следили за ходом игры – чуть выше были столики, отдельный бар и даже звуконепроницаемые отсеки для действительно серьезных разговоров.
Клинт Бартон был здесь из-за Серены. Невысокая – Клинту по плечо – плотная, с копной темных кудрявых волос – ей было около сорока, может, больше, может, меньше, определить возраст по женщинам её типа весьма трудно. Широкое лицо, острый подбородок, огромные влажные глаза с длинными ресницами и полные губы – её чувственная красота уже порядком подвяла от порочного образа жизни, но всё равно неизменно привлекала мужчин. При том, что в её фигуре, в походке, в голосе, в каждом её движении неуловимо сквозило что-то мужское, почему-то не контрастирующее с женственностью, а лишь усиливающее её обаяние.
Каждый раз, когда Клинту не удавалось скрыться в куда более близкой ему толпе простых смертных, она утягивала его наверх («для твоего же блага»), поила коктейлями («не пей эту муть, которую продают внизу») и не отходила ни на шаг. Как-то раз Серена сказала ему, что у неё дома целая коллекция страпонов. В прямом смысле. Она их коллекционирует. Сказала без всякой задней мысли – в этом вся она. Серена владела небольшой, но весьма прибыльной сетью массажных салонов, где к услугам посетителей были массажисты всех полов, возрастов, цветов кожи и рас. Салоны выгодно отличались от прочих тем, что массажисты действительно знали до тридцати видов массажа каждый.
У неё была привычка по-хозяйски класть руку ему на талию и нагло раздевать своими огромными глазами. Клинт сперва был уверен, что у Серены на него какие-то планы, но та лишь предложила вскоре после их знакомства пойти к ней на службу, объяснив это тем, что у неё не хватает «мальчиков твоего типажа». Получив вежливый отказ, по-мужски хлопнула его по плечу и заказала ему мохито. Кажется, ей просто доставляло удовольствие говорить с ним и держать в непосредственной близости.
Впрочем, отсюда хотя бы открывался куда лучший вид на трассу, чем из других секторов. И коктейли тут вкуснее, не поспоришь.
Клинт стоял на импровизированной смотровой, положив руки на теплый металл парапета. Серена, обычно в вольготной позе занимающая два, а то и три места в секторе, стояла рядом с ним, приобняв его за талию. Справа на смотровой выстроились еще несколько человек – из тех, кто уже давно не проявлял никакого интереса к происходящим внизу событиям. На всех остальных секторах наблюдалась та же картина – посетители, у которых чаще всего находились более важные дела, чем мотокросс, не отрывали глаз от поля. Причина тому была нетривиальной и невозможной до абсурда.
Роман Найгель был общепризнанным чемпионом уже больше года. Серьезно, этот парень профи – он делает двойное сальто, обороты Сарана, обороты на 360 градусов и даже Атаку Харта. Rock solid, канкан и nac-nac для него просто семечки, изящные украшения для трюков посерьезнее. Глядя на него, создавалось впечатление, что на земле он чувствует себя некомфортно, зато в воздухе он просто бог. Он приходил нечасто, неизменно вызывал фурор, и после каждого его выступления ведущий бросал клич в зал, агитируя публику и зарегистрированных участников – «Кто рискнет потягаться с Королем Трассы?»
«Кто возьмется за неподъемную задачу?»
Найгель выполнял Двойной Захват, Frisby Air и Heel Clicker.
«Неужели никто не покажет британцу, что и мы кое-что умеем?»
Найгель сдержанно улыбался, оглядывая бушующий ангар.
«Ну же, парни, есть среди вас смельчаки?»
Смельчаки находились редко и, как правило, сокрушительно падали на первом же трюке, ломая руки, ноги, шеи и спины. Соревнования проходили банально – Найгель делает прыжок, вызвавшийся должен его повторить. По одному прыжку за раз, по очереди, если кто-то сможет сделать пять подряд – его очередь задавать трюки для повтора. За все шесть месяцев из шести рискнувших самым лучшим результатом было три удачных прыжка подряд – с четвертого водителя увезли на скорой с проломленным черепом. Водителем, кстати, была Элизабет Эббот, в этом году ей исполнилось сорок восемь, и через месяц она снова оседлала мотоцикл.
И вот теперь сотни пар глаз уставились на очередного смельчака, только что побившего её рекорд. Четвертым трюком был Захват Крыла, Fender Grab – Найгель кинул его играюче, не проявляя никаких признаков беспокойства. И парень на черно-серебристой Ямахе повторил его так же легко, как повторил до этого Скалолаза, сальто с Кан-каном и Кэнди-бар с приземлением. Клинту даже показалось, что его шлем касался крыла на пару секунд дольше, чем у Найгеля. Клинту даже показалось, что его приземление было чище. Чище, чем у действующего чемпиона нескольких штатов.
- Вот сукин сын, - восхищенно выдохнула Серена вместе с взорвавшейся овациями публикой. – Ты видел? Нет, ты видел? Кажется, наш Ромео серьезно теряет позиции.
Ведущий и по совместительству комментатор кричал что-то в микрофон, голос едва прорывался сквозь музыку, шум и гам, сквозь аплодисменты и топанье ног. Изящно развернувшись у первого трамплина, Ямаха вернулась к стартовой позиции и встала рядом с Kawasaki Найгеля. На водителе был черный шлем и костюм с серебристыми вставками в тон мотоциклу – ни одного лейбла, ни одного яркого пятна. «Синоби» - подумал Клинт. Восхищение в нем мешалось с любопытством.
Найгель сорвался с места еще до того, как остановилась Ямаха, и пошел на широкий круг для лучшего разгона перед финальным прыжком. Плавно вырулив на прямую к самому высокому трамплину, он прибавил скорость и взлетел с каким-то остервенелым отчаянием. Мотоцикл начал выходить на сальто, ноги вперед через руль – безукоризненный Bar Hop, обратно, поджать к груди, выгнуться – профессиональная Кордова. Мотоцикл почти закончил оборот, надо было уже возвращаться в седло, но Найгель вдруг отпустил руки и, зацепившись ногами на руль, практически лег спиной вдоль мотоцикла – образцовый Lazyboy. Клинт с рухнувшим куда-то вниз сердцем вдруг понял, что это предел, заигрался, из такого не выходят, что сейчас колеса стукнутся о землю и Найгель вылетит метров на шесть, а то и на десять – но в последнюю секунду тот успел согнуться обратно и подхватить руль.
Грузное приземление, песок из-под колес, оглушительный рев.
Клинт понял, что зааплодировал машинально – вместе с публикой, вместе с Сереной и парнем на Ямахе, крича что-то одобрительное, потому что подобные игры со смертью нельзя не оценить. Такого они не видели еще ни разу, хотя, казалось, за шесть месяцев Найгель успел продемонстрировать всё, что умел.
- Он сдастся, - уверенно сказал Клинт.
- Нет, этот не из таких, - отстраненно ответила Серена.
Поднявшись на исходную в яркий круг слепящих глаза софитов, Найгель как ни в чем ни бывало снял шлем и сделал оппоненту пригласительный жест рукой в сторону трассы.
- В каком смысле? Ты его знаешь?
- Тссс. Смотри.
Оппонент, отсалютовал Найгелю двумя пальцами от шлема, взялся за руль и поехал вниз.
- Я же говорю. Не из таких.
Ямаха, взревев мотором, пошла на разгон к трамплину.
- Глупо, - пробормотал Клинт. – Глупо калечиться из-за собственной гордости.
- Кто бы говорил. Кто сломал руку в двух местах, пытаясь сделать тот Disco Canс малого…
- Тссс. Смотри.
Музыка стиха – выключили, чтобы не отвлекать водителя, как в цирке в детстве Клинта оркестр затихал во время смертельных номеров. Такой чести тут удостаивались единицы. Затихла публика, впервые за всё проведенное здесь Клинтом время вдруг стало абсолютно тихо – так тихо, что разносящийся эхом шум мотора вдруг показался неприлично громким.
Колеса оторвались от трамплина, мотоцикл будто завис в воздухе, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят. Быстрый Bar Hop, просунутые между рулем и руками ноги оказались вытянутыми куда дальше, чем у Найгеля; рывок – одним резким движением поджать колени к груди, и ЧЕРТ ЧЕРТ ТВОЮ МАТЬ - то ли подумал, то ли закричал Клинт, хватаясь за поручни до боли в костяшках – парень на Ямахе выпрямил ноги и вышел в прямой, идеальный Dead Body. До земли оставалось не больше пяти метров. «Не успеет» - мелькнуло в голове.
«Успеет».
Движения отточены, размерены, выверены до мелочей. Плавный рывок вниз, зацепиться ногами за руль и откинуться назад, руки в черных рукавах всплеснули в свете софитов, вытягивая назад весь корпус. Дотянуться до руля не успел бы даже Флеш, парень лишь начал возвращаться в сидячее положение, когда мотоцикл мягко шмякнулся о землю и покатился по наклонной с насыпного холма. Водитель сидел в седле, высоко подняв в воздух руки в черно-серых перчатках.
Ангар взорвался.
- Lazyboy без рук?! – вопила рядом Серена. – Lazyboy без рук?! Этот парень вообще слышал про гравитацию?!
Клинт пожирал глазами мотоциклиста, слов для описания его состояния не находилось. Потом нашлись, но все они были неприличные. Победа Ямахи была однозначной, кажется, про это пытался сказать ведущий, но его никто не слушал. Поднявшись на стартовую площадку, водитель протянул Найгелю руку, тот с чисто британским хладнокровием пожал её и кивнул в знак признания превосходства.
Серебристые детали костюма и мотоцикла сияли в свете софитов мелкими искрами.
- Я влюбился, - выдохнул Клинт.
- Я думаю, не ты один, - отозвалась Серена. – А говорят, сказок не бывает. Парень вылез из ниоткуда, пришел, черт побери, увидел, черт побери, и победил. Прости, детка, мне надо сходить за моими деньгами.
- Ты что, успела на него поставить? – изумился Клинт, смотря ей вслед.
- Сотку, двенадцать к одному, - подмигнула, развернувшись на ходу, Серена. – Неплохо, правда?
Клинт рванул к ней.
- Стой! Откуда ты… Откуда ты знала? Ты его знаешь? Серена!
Та невозмутимо пошла вдоль рядов к выходу, где сидели держатели местной кассы тотализатора. Проход был слишком узкий, чтобы перегнать её, поэтому Клинту пришлось тащиться следом, дергая её за плечо и настойчиво требуя поделиться информацией.
- Детка, нафига тебе это нужно? – крикнула Серена, не оборачиваясь – ближе к выходу шум от рядом стоящих трибун был куда громче.
- Посмотри на него! Что значит «нафига»? Я хочу с ним познакомиться!
- Да зачем тебе?
- Серена, в конце концов, это нечестно! А если это моя судьба?
- Милый, он больший натурал, чем мой восьмидесятилетний дедушка.
- Откуда ты знаешь? Он что, из твоих клиентов?
Спустившись на нижний ярус, Серена обернулась и наклонила Клинта к себе, чтобы прокричать ему в ухо:
- Может быть да, может быть нет, но тебе там ничего не светит, поверь мне!
Похлопав его по плечу, она развернулась, но Клинт поймал её за рукав:
- Это же ты привела его, да? Из-за тебя его взяли, не проверяя? Там все были удивлены не меньше публики, вряд ли они слышали о нем что-то раньше. Слушай, я редко о чем-то тебя прошу, но сейчас мне это действительно нужно. Пожалуйста.
Серена наклонила голову, смотря на него снизу вверх. Потом вдруг лукаво улыбнулась и протянула руку:
- Пари?
- Сколько хочешь! – с облегчением откликнулся Бартон, хватая её ладонь.
- Сможешь соблазнить его – с меня три бутылки Шато-Марго.
- Ого! Ты на мелочи не размениваешься.
- Я же сказала, у тебя с моим дедушкой больше шансов.
- У тебя нет дедушки.
- Неважно. Когда тебя пошлют, отработаешь неделю в одном из моих салонов, идет? Я даже оставлю тебе всю выручку. Я добрая.
- Если меня пошлют.
- Нет, милый, как раз «когда».
- Ладно, - тряхнул головой Клинт. – Идет. Я настойчивый и обаятельный. Скажи парням у гримерок, чтобы пропустили меня.
«Гримерками» называли три выделенных для спортсменов помещения, выходящих в общий коридор, который шел к стартовой площадке и затем переходил в наклонную дорожку, выводящую уже на саму трассу. «Парней» отбирали лично хозяева, попасть в гримерки или даже на стартовую без их согласия не могли даже те, кто участвовал в заездах в другие дни – о безопасности выступающих организаторы заботились почти так же хорошо, как о безопасности гостей вип-сектора. Только сегодняшние участники, один на один друг с другом и мотоциклами. Часто подбором парней занималась Серена, так что Клинта пропустили безоговорочно и даже не сказали, чтобы он выметался через пять минут, без чего обычно не обходилось ни одно посещение.
В гримерке размером со стандартный гараж было тихо и спокойно – от резкого перехода к тишине в голове едва слышно зазвенело. Клинт сжал сглотнул, открыл рот. Казалось, что даже давление здесь другое, уши заложило.
Ямаха обнаружилась у стены под старым плакатом Вишеза, шлем и перчатки – на серебристом седле. Водитель стоял у вырезанного окна с неинтересным видом на кирпичную стену и свалку старых холодильников под светом блеклого фонаря. На звук прокатившейся по полозу роликовой двери не обернулся.
Клинт собирался что-то сказать – поздороваться, наверно, представиться, наверно, выразить восхищение, поблагодарить… Но затылок стоящего у окна показался ему знакомым. Даже слишком знакомым.
- Нет.
Водитель обернулся.
- Нетнетнетнетнет, - замотал головой Клинт, отступая назад. – Только не ты.
Только не он. В черно-серебристом спортивном костюме, узкие бедра, прямая спина, острый внимательный взгляд. Влажный от пота лоб, на запястьях красные следы от захватов перчаток.
- Черт побери, кто угодно, но только не ты!

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Tap out

Название: Сдавайся.
Пейринг: Коулсон/Бартон
Оригинал: archiveofourown.org/works/410526
Автор: BeBunny
Переводчик:  Йож во фраке
Бета:  Чёрный Ватаняр
Рейтинг: NC-17
Содержание: Когда становится ясно, что Клинту требуется новая задача, Коулсон предлагает ему спарринг. С весьма неожиданным для Клинта результатом.
Разрешение на перевод получено.

"Тон-нг!"
Из-за cлишком тяжёлого наконечника траектория новых стрел заметно отличалась. Не то чтобы это было серьезной проблемой, но Клинт уже выстрелил – сколько раз? шестьдесят? – и так и не почувствовал, что пристрелялся. Крутанув в пальцах один из образцов, он почувствовал, как гель неслышно булькнул внутри, смещая баланс, и вздохнул – если он сейчас подтвердит, что стрелы пригодны для боевых действий, отделу науки всё равно придётся еще серьёзно над ними поработать. Набросав пару уравнений, Клинт сопроводил их карикатуркой, показывающей, что нынешний вариант годится в качестве якоря для пиратского корабля. Нет, на самом деле всё было не настолько плохо, но и не так хорошо, как хотелось бы.
Положив на тетиву очередную стрелу, он привычно подался назад, вставая в стойку.
- Агент Бартон.
Клинт ослабил тетиву, опуская лук, и повернулся:
- Сэр?
- Как дела?
- Ну, их еще надо дорабатывать, я могу кое-что предложить, но вот эта жидкая сердцевина реально сбивает весь баланс. Я не уверен, что они...
Коулсон жестом прервал его.
- Как у вас дела, Бартон?
- Сэр?
- Вы провели тут уже четыре часа кряду, занимаясь одним и тем же.
Клинт бегло взглянул на часы над дверью. Действительно четыре.
- А… Ну, получаю удовольствие от работы.
- Это не так.
- Да, сэр.
- Так займитесь чем-нибудь еще.
Клинт провёл рукой по волосам и почесал в затылке.
- Мне особо нечем больше заняться. Старк тренируется в городской среде, я разобрался со всеми документами, и не смотрите на меня так, я клянусь, они уже лежат на вашем столе.
- В вашей защите есть пробелы, над которыми стоит поработать.
Клинт приподнял брови – конечно, у всех есть свои уязвимые места, но это был первый раз, когда Коулсон счёл нужным указать на что-то конкретное. Недостатки его манеры боя в первую очередь были связаны со снаряжением - без стрел с дальнего расстояния особо не навоюешь. Старк обещал разработать для него какую-то репульсорную винтовку, но она никогда не сравнится с его луком ни в бесшумности, ни в скорострельности, ни в точности – в этом Клинт не сомневался.
- В защите, агент, - мягко уточнил Коулсон, - не в нападении.
- Нападение и есть моя защита, - парировал Клинт. - Я думал, вы с этим согласны.
- Я изучал видеозаписи вашей высадки на геликоптер, пока вы были под контролем Локи.
- ...сэр?
Клинт прекрасно осознавал, что в его голосе прозвучало подозрение. И он, и окружавшие его люди до сих пор старались по возможности не упоминать о событиях, предшествовавших вторжению читаури на Манхэттен. Коулсон следовал этому правилу даже строже остальных, и то, что он поднял эту тему, было отнюдь не в его характере.
- Несмотря на то, что мы все, безусловно, рады, что у агента Романовой получилось привести вас… в чувство, она слишком легко одолела вас в той драке.
- Сэр! Это же была Наташа!
- Даже если так, вам придётся ещё не раз сражаться врукопашную, и, как мне кажется, дополнительная отработка защитных приёмов пойдёт вам только на пользу.
- Я изучал множество боевых искусств и стилей, и владею ими на уровне, соответствующем военным и соревновательным стандартам. У меня никогда не возникало с этим проблем.
- Раньше.
- Вообще-то у меня достаточно неплохие шансы выстоять против неё в спарринге, и всегда были.
Коулсон кивнул – очевидно, он изучал и записи из спортзала, должен был - но, похоже, не собирался сдаваться.
- Вы слишком хорошо знаете друг друга, вам известны все её «чистые» приёмы, ей – все ваши. Ничего нового спарринг с ней вам не даст. Вам нужен новый партнёр.
Клинт мысленно перебрал всю команду. Стив и Тор слишком сильны, и, чего бы Коулсон ни хотел от него добиться, с ними он этому явно не научится. Ему нужен кто-то равный по силе и способностям. Подошел бы Тони, он неплохо боксирует, но, с другой стороны, этим всё и ограничивается – он реально опасен только в костюме. Коулсон прав насчет Наташи, они действительно знают друг друга слишком хорошо, их спарринги стали похожи на танец, и все действия теперь доведены почти до автоматизма. Бэннера не стоит и упоминать.
- Агент Форестер? - предложил Клинт.
Ему самому не очень нравился этот вариант. У Форестера прекрасная реакция, но он предпочитает заставать противника врасплох, действуя вразрез с его стратегией, а у Клинта, если честно, со стратегиями хреново.
- Я.
А вот теперь Клинт удивился.
- Вы, сэр?
- Почему нет?
Действительно, почему нет - Коулсона в действии он видел, и не раз. К лёгкой неловкости, которую он ощутил, примешивалась отчётливая нотка любопытства.
- Я думаю, можно… попробовать.
- Отлично. Завтра?
Клинт издал неопределенный звук.
- Если вы свободны.
Коулсон сдвинулся с места.
- Э... Сэр.
Коулсон коротко кивнул и, махнув картой мимо электронного замка, вышел. Только после этого Клинт заметил рядом со своим блокнотом сэндвич и бутылку содовой.
- Спасибо, агент Коулсон, - повеселев, произнёс он, открывая бутылку.
Содовая была ледяной.

Зрелище Коулсона не в костюме немного обескураживало.
Стоя у мата в палево-серой футболке и спортивных штанах, он выглядел удивительно безобидно. В уголках губ затаился намек на улыбку, и Клинт приказал себе не поддаваться обманчивому впечатлению.
Когда он ступил на мат, Коулсон последовал за ним. Они не составляли план тренировки, собираясь импровизировать на ходу, и после трех минут бездействия Клинт решил, что пауза затянулась.
Наплевав на предчувствие и мрачное понимание, что это плохой ход, Клинт замахнулся на Коулсона. Кулак лишь рассёк воздух – куратор отклонился, уходя, и резко потянул его за руку, лишая остатков равновесия. Клинт крутанулся, потеряв ориентацию в пространстве.
- Вы дерётесь как наёмный головорез, - прокомментировал Коулсон. - Вы способны на большее.
- Дасэр, - хмуро пробормотал Клинт.
Он уже понял, что привычный подход здесь не пойдет, и сосредоточился на наблюдении за Коулсоном: за тем, как он обходил его, за тем, как уверенны были его шаги - прямой, прямой, перекрестный. Он повел назад плечом, словно собирался ударить, но вместо этого сделал стремительную подсечку, целясь в очередной перекрестный шаг Коулсона. Упав на мат, тот моментально перекатился и рывком поднялся в боевую стойку, но на его лице по-прежнему было лишь вежливое удивление, как будто кто-то только что выдал шутку, которую Коулсон счел несмешной.
- Хороший ход, Бартон.
- Спасибо, сэр, это прием из арсенала подпольных бойцов без правил.
- Я знаком с ними.
- Даже не сомневаюсь.
Коулсон сделал выпад, и Клинт его видел, но удар внезапно прилетел как раз с той стороны, куда он пытался уклониться – челюсть полыхнула яркой болью от соприкосновения с кулаком.
- Этот, например.
- Приму к сведению, сэр, - процедил Клинт. Он потер челюсть, подвигал ей, почти чувствуя наливающийся синяк, но удар был недостаточно сильным, чтобы сломать кость или выбить зубы. Коулсон произвел именно то впечатление, которое хотел.
- Вы смягчили удар?
- Возможно.
К следующему выпаду Клинт уже был готов. Уйдя от него в сторону, он нанес сильный удар в затылок, однако Коулсон, не остановившись ни на секунду, метнулся на него и ударил локтем в грудь. От мощного толчка Клинт потерял равновесие и завалился на мат, Коулсон вмиг оказался сверху, норовя поймать Клинта в захват. Тому удалось перевернуться на живот, прежде чем Коулсон окончательно пригвоздил его к полу, оседлав его бёдра и зажав запястья.
Клинт дернулся, пытаясь вывернуть руки из болезненного захвата. Особых успехов он не добился - Коулсон сместился, перенося вес тела так, чтобы погасить сопротивление. Почувствовав, что это уже серьезно, Клинт попытался пнуть куратора, но тот был слишком далеко.
- Бартон, вам придется продемонстрировать что-то лучше, чем это, - Коулсон перехватил запястья Клинта одной рукой, а другую поднял к его голове и приставил два пальца к виску.
Сомнений в том, что это означает, не было - вместо руки мог быть пистолет. Клинт опустил голову и уткнулся лбом в мат, признавая своё поражение. Коулсон чуть сдвинулся, и ОЧЕРТНЕТ, ДАЖЕ НЕ СМЕЙ!
- Вы что-то сказали, агент Бартон? - как ни в чем не бывало спросил Коулсон, даже не представляя, какое впечатление он производит на его подлое предательское тело.
- Отпусти.
- Простите?..
- Просто отпусти меня, Коулсон, - прошипел Клинт. Как только давление с рук и спины пропало, он пополз прочь с мата, как будто тот был раскаленным. Молча взяв свою сумку, он направился прямиком к двери, прекрасно понимая, что Коулсон не мог не заметить не вызывающий сомнений бугор под тканью спортивных штанов.
Просто замечательно, блять.

Когда его спустя пару дней вызвали в офис Фьюри, он даже не сомневался, для чего именно. Коулсон был слишком деликатен, чтобы упомянуть о самом инциденте, и Клинт, стоя по стойке смирно перед директором и смотря рассеянным взглядом куда-то влево от его плеча, только вяло задавался вопросом, кого теперь Фьюри назначит ему в партнеры - после того, как Коулсон от него откажется. Клинту оставалось только надеяться, что тот не уволится с концами. Всё-таки это хорошая работа.
- Вы уже четыре дня пропускали тренировки, - сказал Фьюри.
- Да, сэр.
- Не хотите сказать мне, почему?
- Да, сэр.
Не дождавшись продолжения, Фьюри со вздохом опустился в большое кожаное кресло за офисным столом.
- Я не удивился бы, будь это выходка Старка, но вы - агент ЩИТа, Бартон, и к вам, как вы знаете, предъявляются соответствующие требования.
Клинт кивнул и опустил глаза в пол.
- Вам что, скучно? Потому что как бы я ни хотел отправить вас куда-нибудь прямо сейчас, у меня нет ничего подходящего для вашего уровня подготовки. Я думал, отдых пойдет вам на пользу.
Клинт вздохнул. Началось.
- Вы продолжите тренировки в рабочем порядке, вам ясно, агент?
- Да, сэр. К кому мне идти?
- К агенту Коулсону, не делайте вид, что вы забыли. Я знаю, что он не так сильно вас ударил.
Что?..
- Да, сэр. Сегодня, сэр?
- Да, сегодня. Неужели вы думаете, что я позволю вам слоняться тут целый день и раздражать персонал своим присутствием?
- Нет, сэр.
- Вот именно, черт возьми, так что чтобы через десять минут был в спортзале, Бартон. Свободен.

Идя по коридору, Клинт чувствовал, что просто горит от стыда. Коулсон уже ждал его, с тем же слегка заинтересованным выражением лица, в той же палево-серой футболке.
- Заходите, Бартон.
Клинт подошел ближе и встал перед куратором с вызывающим видом, словно нарочно пытаясь его спровоцировать, чтобы тот хоть что-нибудь сказал. Это было нарушением субординации, но он ничего не мог с собой поделать.
- Сегодня мы поработаем над более конкретными задачами, - сказал Коулсон, Клинт кивнул в ответ. - Вам будете учиться выбираться из захватов.
- Да, с... что?
- Вы меня не расслышали?
- Я слышал вас, сэр.
- Хорошо, тогда на мат, Бартон, лицом вниз.
Чертчертчерт... злоебучий...
- Да, сэр.
Направляясь к центру боевой площадки, он бросил на Коулсона быстрый взгляд - тот смотрел внимательно и задумчиво. Опустившись, Клинт сцепил руки за спиной на том же месте, где они были во время предыдущей тренировки. Подошедший Коулсон налег сверху, взяв запястья в цепкий захват. Сглотнув, Клинт мысленно приказал себе оставаться спокойным - может быть, если удастся избежать тесного контакта, он сможет держать себя в руках; может быть, его тело не сдаст его со всеми потрохами.
- Так, не старайся меня скинуть силой на этот раз, попробуй почувствовать слабое место в захвате.
Клинт изогнулся всем телом, пытаясь оценить ситуацию. С прижатыми к полу бедрами ничего не поделать, зато он уловил, в каком месте соединяются большой и указательный палец Коулсона на его запястьях - не так уж много простора для движений, но может хватить. Толкнувшись назад туда, где давление было сильнее всего, он почувствовал, как Коулсон сдвигается, следуя за его рывком - именно это Клинту и было нужно. Он дернул руками, разводя их в противоположные стороны, и запястья выскользнули из пальцев Коулсона. Свобода рук вернула ему преимущество в силе и уверенность в себе, и Клинт, не теряя времени, уперся руками в мат, резко оттолкнулся назад, сбрасывая с себя Коулсона - и неожиданно оказался свободен. Оба, отлетев друг от друга, поднимались с матов.
- Хорошо, молодец, - кивнул Коулсон. - Гораздо лучше.
Тяжело дыша, Клинт пытался сосредоточиться на тренировке. Может быть, всё будет в порядке, если он не будет отвлекаться.
А может быть, и нет.
- Ладно, Бартон, обратно в центр.
Клинт послушно вернулся и замер в ожидании.
- На колени, - приказал Коулсон.
Клинт вздрогнул.
- Сэр... я...
- На колени, агент, - повторил куратор. В голосе не было ни угрозы, ни злости, вообще никаких изменений - словно это был рядовой приказ.
Клинт опустился на колени.
- Совсем не трудно, правда? Руки за спину.
Вот теперь сознание Клинта упорно норовило уйти как раз туда, куда ему не следовало. Он почувствовал, что в паху наливается тугая тяжесть, в штанах становится тесно, и понял, что вряд ли это удастся долго скрывать.
- Серьезно, сэр, я думаю...
- Вы здесь не для того, чтобы думать, Бартон, - оборвал его Коулсон. - Вы здесь, чтобы делать то, что я вам скажу.
Клинт стоял на коленях молча, не двигаясь, боясь даже вздохнуть. Коулсон медленно обошел его, и Клинт почувствовал себя непривычно беззащитно, словно был выставлен напоказ. Что-то не так, это не похоже на обычную проверку, Коулсон чего-то добивается. Его трудно прочитать, но Клинт привык интуитивно чувствовать такие вещи.
- Вы покинули тренировку без разрешения во вторник, - сказал куратор.
Это была просто констатация факта, Клинт не уловил никакой интонации, никакого скрытого за словами смысла. Но за это его уже отчитывал Фьюри, и Коулсон это знает, и какого черта вообще его отчитывают не лицом к лицу, как обычно? Если только Коулсон не пытается его опустить, что было ещё более маловероятно.
- Да, сэр, - ответил Клинт, чувствуя осторожность в своём голосе и зная, что Коулсон тоже её уловит.
- Не хотите сообщить мне, что случилось?
- Нет, сэр, - он не знал, что еще можно было ответить.
- Я почему-то так и думал.
Коулсон опустился на колени за его спиной, и Клинт вдруг почувствовал резкое давление на запястья и на шею. Чужая рука настойчиво опускала его всё ниже, пока лоб не коснулся мата. Клинту стало жарко от тепла чужого тела, прижимающего его, подавляющего, вжимающего в пол, и он внезапно осознал, что все его чувства перекрывает волна желания продлить это как можно дольше. Еще до того, как Коулсон приказал ему выбраться из захвата, ему стало ясно, что у него нет никакого желания это делать.
- Освободись.
Клинт попытался вырваться, и это привело только к тому, что Коулсон налег сильнее, впиваясь пальцами в шею, прижимая его голову к мату. Возбужденный до крайности Клинт как сквозь туман с облегчением подумал, что его поза пока не позволяет Коулсону это заметить. Потом Клинт подумал, что скоро ему будет уже наплевать.
- Освободись, - поступил повторный приказ.
Клинт чувствовал, что чуть ли не стонет в пол, поверхность мата намокла от его пота, от скольжения саднила кожа щеки. Он снова рванулся назад, пытаясь сбросить с себя вес чужого тела, но, стоило ему чуть расслабиться, вновь оказался прижатым к полу.
- Освободись.
- Не могу, сэр, - выдохнул Клинт.
Коулсон отпустил его, но Клинт даже не попытался встать - он сделал несколько глубоких вдохов, хватая воздух ртом, пытаясь успокоить бьющееся в бешеном ритме сердце.
- Поднимитесь на колени, Бартон.
Клинт послушался, чувствуя, как ткань штанов трется о возбужденный член.
- Не можете, агент? Или не хотите?
Этого Клинт не знал. Коулсон вышел из-за спины, и Клинт вдруг с охватившей низ живота дрожью понял, что тот возбужден не меньше его самого. Пока Коулсон обходил его, он оцепенело смотрел вперед, наблюдая краем глаза за тем, как слегка покачивается его член при каждом шаге.
Куратор со вздохом остановился перед ним.
- Я думаю, и то, и то. Ты не можешь разорвать захват, но можешь слушаться приказов. Не думаю, что это хорошее сочетание.
Клинт сглотнул.
- Я никогда не позволил бы себе путать... - он запнулся, потому что да, позволил. Он должен найти способ взять себя в руки, сколько уже было тренировок, сколько рукопашных боев, схваток, поединков, и ни один из них не вызывал в Клинте такую же реакцию, как схватка с Коулсоном – не до такой степени.
- Я думаю, дело в вас, сэр.
Коулсон усмехнулся.
- Ты думаешь, это потому, что именно я контролирую тебя? - от Клинта не укрылось, как Коулсон подчеркнул слово "контролирую".
Он попытался сосредоточиться на техниках защиты сознания на допросах, которым его учили.
- Может быть и так, сэр.
Черт, он флиртует, он флиртует совершенно машинально, даже не собираясь этого делать!
- Да?
- Да, сэр, - уважительное обращение словно приобрело привкус шоколада на языке.
- Забавно.
Коулсон чуть отступил, чтобы выход попал в поле зрения Клинта. Тот понял, что это означает, но не сдвинулся с места.
- Ваши приказания, сэр?
Коулсон шагнул ближе, так что теперь Клинту стоило лишь слегка наклониться вперед, чтобы коснуться его.
- Держите руки за спиной, пока я не скажу, агент.
Подавшись бедрами вперед, Коулсон скользнул тканью по лицу Клинта. Тот облизал губы и наклонился ближе, нагревая хлопок горячим дыханием, прижимаясь открытым ртом к спрятанному под тканью члену. Ему хотелось помочь руками, чтобы избавиться от мешающих штанов и взять его в рот, но нарушить приказ его не заставил бы даже табун диких лошадей, так что в конце концов Коулсон стянул их сам.
Издав тихий удовлетворённый звук, Клинт коснулся горячей кожи языком. Не имея возможности укрепить равновесие с помощью рук, он попытался податься вперед как можно дальше, насколько позволяла поза. Не удержался от повторного стона, почувствовав, как сильные пальцы прошлись по волосам и слегка потянули, поощряя. Клинт чуть качнул головой назад, в ответ чужая ладонь грубо прижала его ближе.
- Я понял, - сказал Коулсон. - Просто делай что говорят.
И не думая спорить, Клинт еще раз описал языком круг, прежде чем рискнуть пойти дальше. Чтобы избежать рвотного рефлекса, он попытался расслабиться, пропуская Коулсона глубже, еще глубже, тяжело дыша носом. Когда губы коснулись волос у основания члена, он почувствовал греющую душу гордость.
- У тебя неплохо получается, - заметил Коулсон. - Но, я думаю, в личное дело сведения об этом таланте можно не вносить.
Клинт попытался подавить смех, но было слишком поздно, и он рывком отстранился назад, чтобы не задохнуться. Ослабив давление на затылок, Коулсон отпустил его и легко пробежался пальцами по волосам. Проведя большим пальцем по распухшей нижней губе Клинта, он стал медленно водить рукой по члену, не отпуская голову Клинта. Тот следил, не отрываясь, как двигаются его пальцы, как ближе к головке он усиливает хватку, иногда чуть поворачивая руку. Когда дыхание Коулсона стало сбиваться, Клинт всеми силами пытался удержать себя от животного желания умолять позволить ему пользоваться руками.
Коулсон кончил молча, не давая Клинту закрыть рот, пятная губы, язык и щеки белым. С неожиданной для подобающего состояния быстротой он вновь оказался сзади на коленях, и поймал Клинта в прежний захват раньше, чем тот успел среагировать - заломив одну руку, он снова вжал его лицом в мат. Спустя секунду Клинт понял, что вторая рука у него осталась свободна.
- Разрешаю заняться собой, агент, - прошептал Коулсон на ухо, и Клинт не сразу попал рукой под пояс, пытаясь добраться до члена как можно быстрее. Умудрившись приподнять бедра над полом, он стянул тренировочные штаны настолько, насколько позволяла поза прижимающего его Коулсона. Ему не потребовалось много времени, чтобы кончить – тяжело дыша, вздрагивая бедрами, пока капли спермы летели на мат.
Коулсон подержал его еще немного, давая время прийти в себя.
- Уберите за собой, агент, у вас есть полчаса, чтобы принять душ и подняться ко мне в офис для отчета.
Клинт даже не попытался скрыть своё состояние.
- Да, сэр, - хрипло пробормотал он.

@темы: творчество своё, творчество чужое, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Флешмоб.

Вы мне топ-10 из мира культуры (произведений или людей), я вам фото и краткие рассказы о том почему я это люблю).
От  Джулс - иностранные актёры.
Маленькие фото кликабельны.

1. Том Харди
Мне не объяснить это ничем, кроме как банальным женским природным интересом - сказать, что он мне нравится, значит не сказать ничего))) В своё оправдание могу сказать, что играет он действительно великолепно.


2. Рис Иванс
Потому что он талантлив до чертиков, потому что его персонажи становятся живее самих себя, потому что в его Гэвина и Эдварда трудно не влюбиться, потому что он вечный хулиган, ведущий беспутный и рок-н-рольный образ жизни))) Я уже молчу про вышедшего в ноосферу Адриана и да, Джед, пугающе настоящий Джед, сыгранный до крови и до мозга костей.


3. Кристоф Вальц
Кто сказал Вальц? (с) Я не знаю, что тут можно написать. Это - Вальц. Это - тот самый удивительный коктейль таланта, обаяния и стервозного характера, когда человек выстреливает прямо в сердце. Вальц, с первого взгляда на которого я поняла, что этот человек еще долго не оставит меня в покое. Ну и еще это причина моих теперь уже, видимо, пожизненных ахав в сторону божественного Ланды, да :3


4. Роберт Дауни-мл.
Само собой, куда же без обаятельнейшего.
Что характерно, любимые фильмы с ним - отнюдь не "ЖЧ" и "Холмс". Ставлю на "Солиста" и "Помутнение". Его персонажи типа "Помутнения" стоит всех "ЖЧ" и "Холмсов" разом)) И "Поцелуй навылет" - более чем замечательная штука.


5. Джереми Реннер
Казалось бы, банально, но удивительная штука - 90% его ролей составляют психопаты, преступники, невротики, наркоманы, педофилы, маньяки и т.д. По крайней мере, составляли, пока он не стал просто еще одним мускулистым актером на роли "мускулистых героев без особого внутреннего мира". Степень его вживания в роли всех этих асоциальных субъектов достойна аплодисментов. Да, и еще он обаятельный, и глаза у него щенячьи =)) Могу добавить, что i loved him before it was cool.


6. Кларк Грегг
Из тех, кто поднимает настроение одним своим видом и вызывают прилив безудержного счастья одной улыбкой. У него умные и лучистые глаза, он остроумен, непосредственен, легок и очарователен. Об остальном долго рассказывать. Слишком много личного))


7. Гэри Олдман
См. пункт 5. Без шуток, крайне схожая ситуация. С той лишь разницей, что Олдман до сих пор остается в этом амплуа)))
Его разнообразие, безумие его персонажей, его личное обаяние и Талант - не знаю, как можно его не любить.


8. Марк Стронг
Его можно было бы любить хотя бы за дядю Арчи, Гарри Старкса, Джейкоба Стернвуда, Хани и Джима Придо, за каждого из них по отдельности, но у него есть еще Султан Омар и Септимус, и тот же Блэквуд, и Годфри, и еще, и еще... В Стронге есть великолепная сила и властность в сочетании с проницательным умом и агрессивный напор в сочетании с каким-то космическим спокойствием.


9. Питер О'Тул
В первую очередь - за красоту. Потому что по моим понятиям, он божественно красив.
Во вторую очередь за то, что мне, например, реально страшно от его генерала в "Ночи генералов".


10. Кристофер Экклстон
А его в первую очередь за талант. Безумные глаза Виндичи в "Трагедии мстителя" до сих пор лидируют в моем хит-параде реалистично безумных глаз персонажей. Его эмоциями веришь без малейшей задержки. Его Доктор - лихое беззаботное безумие в веселых тонах. Персонаж в "Броске кобры" - прямая ему противоположность, от него в "Угнать за 60 секунд", помнится, я еще дня три отойти не могла))) И да, он действительно нравится мне внешне, нравится целиком :3


Бонусом добавлю Кристиана Камарго, потому что этот мужчина удивителен, и мне очень трудно объяснить, почему =))

@темы: flash

---

Night Radio

Название: Night Radio
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Boat That Rocked
Пейринг: Гэвин/ОС
Рейтинг: до NC-17 не дотягивает, всё же R
От автора: зарисовка на тему.
Бен - ведущий ночной узкоспециализированной передачи)) В моем воображении у него еще черный пояс по карате, приключенческий склад ума и темное прошлое, но это уже к делу не относится.

Бен:

внезапно!

на самом деле я не люблю Камбербетча.

Кто не знает Гэвина?

Гэвина знают все.

Бен сел, закинул длинные ноги на стол, поднял тоскливо болтавшиеся на проводе в двух сантиметрах от пола ярко-оранжевые наушники и привычным движением одел их на голову, придавив волосы. В эфир лился успокаивающий голос Джона Ли Хукера, оставшийся вместе с сетом из других восьми композиций по наследству от ушедшего из студии двадцать минут назад Марка. Подмахивая носком ботинка в такт, Бен, не вставая, дотянулся до стопки пластинок, прикидывая, чем порадовать публику сегодня. Отложил четыре, кинул грустный взгляд за стекло – Гарольд с первого дня был положительно настроен на присутствие в ночных эфирах, но через пару таких ночей его желание плавно сошло на нет, что он попытался оправдать недосыпом, отчаянно краснея и отводя взгляд. Ничего, мы всё понимаем. Мальчику расти и расти. В конце концов, тут и одному справиться элементарно.
Ему всё чаще казалось, что ночью на корабле не просто все засыпают – ночью корабль пустеет. Невероятным образом все куда-то пропадают, уплывают, улетают, да бог знает – и только он в гордом одиночестве сидит на этом стуле и вещает на всю Британию про древнее значение цвета индиго, например. Или делится биографиями великих музыкантов или прочих культурных деятелей с нестандартной точки зрения. Или задиктовывает специально придуманные для развития артикуляции скороговорки. Конечно. Именно артикуляции.
С последним аккордом Джона Ли Хукера музыкальный палец едва заметно коснулся переключающего рычажка – и Бен услышал в наушниках свой собственный голос:
- Доброй ночи всем, кто дожидался, и знает, чего именно они дожидались. Поздравляю вас, мои дорогие, вы дождались. Ближайшие три часа я буду мысленно с вами, устраивайтесь поудобнее, закрывайтесь одеялами, прячьтесь под подушки, и позвольте вашим сокровенным чувствам выйти наружу…
Завершив тираду как можно проникновеннее, Бен плавно подвел в эфир «Georgia On My Mind» и, откинувшись, позволил себя закрыть глаза и расслабиться. Самым трудным для него до сих пор остается начать, проблема самопредставления была почти излечена бесконечным участием в эфирах, организацией предприятий, ведением интерактивных программ, активистскими движениями – но повышенное сердцебиение и бегущий по венам адреналин по-прежнему мешали контролировать старт.
Рассеянно прислушиваясь к Рэю Чарльзу, Бен с радостью чувствовал возвращающееся спокойствие и уверенность в себе. Конечно, давать такие треки в три часа ночи – верный путь к тому, что половина аудитории заснёт уже через двадцать минут, однако не «Tu vuo`fa`l`americano» ставить же, в самом деле.
Почувствовав интуитивно чье-то присутствие, Бен открыл глаза – прислонившись плечом к косяку, его с откровенной усмешкой разглядывал Гэвин. Убедившись, что микрофон выключен, Бен снял наушники:
- Чем обязан, ваше величество?
- Я принес тебе бананы, - Гэвин продемонстрировал виртуозное умение держать связку бананов одним пальцем. Бен закатил глаза и скрипнул зубами. Первый эфир с экспериментальным поеданием бананов, видимо, еще не скоро забудется.
- Ты обо мне думаешь, как это мило. Конечно, что же мне еще делать ночью в одиночестве в этой пустой студии.
- Заодно зашел пожелать спокойной ночи.
Бен скосил глаза на часы.
- Не поздновато?
- Ну ты же пока не собираешься ложиться спать.
Бен промолчал. Его превосходно отточенная интуиция уже подавала какие-то сигналы. До сих пор к нему никто из экипажа не приходил желать спокойной ночи. И уж тем более Гэвин, от которого вообще можно ждать что угодно.
- По тебе тоже не скажешь, что ты в постель, - заметил Бен, скользнув взглядом по узким вытертым джинсам и бежевой легкой летней рубашке. Он до сих пор так и не понял – Гэвин умудряется быть таким великолепным в своей естественной распущенности, или эта великолепная распущенность – результат филигранно отработанного годами умения складывать её из мельчайших деталей?
- А я не в постель, - ответил Гэвин, засунув руки в карманы. – Я к тебе.
Бен вскинул брови.
- В постели, знаешь, ли, скучно. Из женщин на корабле только Фелисита, моё обаяние на неё не действует.
- О, так я тебя волную, - усмехнулся Бен, попутно пытаясь вспомнить по играющему в наушниках пассажу, далеко ли до конца. – Я польщен.
- Серьезно, приятель, - Гэвин взял стул и уселся с другой стороны стола в своей обычной позе – то есть точнее будет сказать «улёгся», скрестив руки на груди и сверкая из-под челки любопытными глазами. – Мне интересно. Тебе это реально в кайф?
- О, ты даже не представляешь, в какой, - понизив голос, поведал ему Бен, наклоняясь вперед и практически ложась грудью на заваленный дисками стол. – И если бы твой образ лишенного всяких границ наркомана и развратника был бы чуть менее придуманным, ты бы сам в этом убедился.
Гэвин открыл рот, но Бен резко поднял палец, призывая к тишине, включил микрофон и одел наушники обратно:
- Неподражаемый Рэй Чарльз открывает наши ночные посиделки, мои особенные слушатели. Чтобы ни у кого не возникло вопросов, сразу скажу – у него нет никаких причин на присутствие в этом эфире. К моему искреннему сожалению. Поэтому прежде чем я расскажу вам то, что, поверьте мне, еще ни одну ночь будет будоражить ваше воображение, я порадую вас более обоснованным выбором.
Щелчок – и с вновь опущенных с ушей наушников зазвучала тонизирующая «I Want To Be Loved». Каждый всё равно услышит именно то, что он хочет услышать – человеческая природа всегда стремится найти подтверждение своим мыслям в малейших деталях окружающего мира. Ответом на все претензии и возмущения Бену всегда служило универсальное оправдание – слухи и есть слухи, а мы просто ставим музыку. Хорошую музыку.
Гэвин терпеливо дождался возможности высказаться.
- Ты мне не веришь, - вывел он вердикт, смотря на Бена исподлобья. Бен флегматично пожал узкими плечами, заинтересовался аккуратными ногтями на левой руке:
- Тебе трудно не поверить, твоё поведение говорит само за себя. Внешне всё идеально, - и демонстративно замолчал.
- Договаривай, красавчик, - поторопил его Гэвин, с больным интересом в глазах наклоняясь вперед.
- Гэээвин, не заставляй меня говорить очевидные вещи, - укоризненно покачал головой Бен, выдерживая взгляд. – Ты же сам себя забыл в погоне за своим же образом. От тебя уже ничего по сути и не осталось. Все твои модели поведения прописаны за тебя – тебе ничего не остается, как следовать им, потому что шаг влево – и ты выпадаешь из так старательно выстроенной картинки. Хм, это определенно забавно – строгое подчинение правилам игры в отсутствие каких бы то ни было правил, да?
По лицу молчащего Гэвина трудно было прочитать, о чем он думает. Бен уже мысленно стукнул себя по голове за эти слова, добавил извиняющимся голосом:
- Прости, ночью тянет на размышления. Я столько времени провожу здесь в медитации, что скоро познаю смысл жизни.
Он вывернул наушники динамиками наружу и сделал громче – включать колонки на спящем корабле было самоубийству подобно, как он уже убедился, натрудившиеся за ночь диджеи своё право ночного отдыха готовы были защищать кулаками.
- Да ты просто профессионал, - выдал вдруг не очень понятную реплику с не очень понятной улыбкой Гэвин, а затем вдруг встал и стал обходить стол. Интуиция Бена напоминала о своём присутствии.
- Это что такое? – осторожно спросил он, следя за приближающимся кумиром радиослушательниц. Да и радиослушателей, уж кому, как ни Бену, об этом знать. Гэвин подошел к столу, словно собирался проходить дальше, Бену пришлось опустить ноги и чуть отъехать на стуле. Он всё еще надеялся, что Гэвин просто идет за какой-нибудь пластинкой. Или поправить какой-нибудь регулятор. Или…
Но Гэвин, добившись своего, не собирался больше никуда идти.
- Я просто проверяю твою выдержку, - совершенно невозмутимо, с прежней усмешкой в глазах, ответил он, опускаясь на колени.
- О да, детка, - расслабленно рассмеялся Бен, убедившись, что это всего лишь одно из проявлений многогранного юмора, если это можно так назвать, Гэвина. В самом деле, как остроумно. Не на того напал. За долгую жизнь Бен вполне себе научился отвечать на подколки тех, кто «в курсе».
Между тем Гэвин, разведя ноги охотно подыгравшего Бена в стороны, деловито положил левую руку на бедро, а правой взялся за ширинку свободного покроя брюк. Причем с такой спокойно решительностью и каким-то привкусом превосходством, что Бен почуял неладное и толкнулся, чтобы кресло отъехало назад:
- Эй!
Но Гэвин крепко держал, еще и приблизился, посмотрел снизу вверх, сказал просто и властно:
- Не дергайся.
Бена кинуло то ли в жар, то ли в холод – мгновение длиною в целую вечность он смотрел на золотые в мягком ночном свете волосы и загорелую кожу, в оцепенении от нелепости ситуации не в состоянии ни оттолкнуть, ни сказать что-то такое очевидное, чтобы Гэвин снова стал обычным Гэвином, хрипло рассмеялся и поднялся. В этот момент молчаливой дуэли взглядов без малейшего движения еще можно было что-то сделать, но внезапно наступившая в эфире тишина полоснула по действительно профессиональному слуху, и Бен, моментально забыв про всё, переключил микрофон и поднял наушники:
- Итак, это были “The Rolling Stones” – если кому-то вообще нужно это уточнение, - слова нашлись не сразу, Бен попытался вернуться в привычную колею. Это было трудно, потому что воспользовавшийся ситуацией Гэвин с ловкостью вора-карманника уже расстегнул хитроумную застежку, на которую сам Бен тратил по меньшей мере минуту, и залез внутрь цепкими пальцами. Бен почувствовал, что пульс стремительно учащается и впервые в жизни проклял свою чувствительность. Попытки отползти или отмахаться руками ни к чему не привели – точнее, привели, но стало еще хуже.
- И, опять же, если кто-то еще не в курсе, почему я ставлю именно эту… Ох! – не удержался от вздоха Бен, тут же зажав себе рот. Стащивший резинку трусов Гэвин проигнорировал пинок и продолжал свое темное дело, от ощущения теплых сильных пальцев защекотало в животе. – Простите… Именно эта композиция звучала в короткометражном тематическом фильме Джеймса Картрайта «Задворки подсознания», считайте это наводкой…
Теряющий самообладание Бен представлял, что будет, если сейчас начать в эфир распинаться про «вы можете себе представить, как от вида оказавшегося перед вами на коленях мужчины с безупречной до этого репутацией натурала, сосредоточенно рассматривающего ваш стоящий член, встаёт еще больше». Аудитория может себе представить, без сомнения. Интересно, сколько мастурбаций он бы спровоцировал, если бы рискнул.
Золотая голова наклонилась, Бен почувствовал чужие губы и понял, что надо как можно быстрее заканчивать вещание. Набрав в легкие воздух, он проговорил скороговоркой:
- А между тем наступает время нового трека, и я предоставляю слово Дэвиду Боуи.
Было не до многословия – он запустил «Space Oddity» и, сдернув наушники, откинулся на спинку, протянул с чувством:
- Сука…
Что-то делать уже было поздно – вцепившись руками в подлокотники, окунувшись в тягучую музыку, Бен незаметно для себя пытался открыться еще шире, закрывая глаза, не в силах заставить себя смотреть вниз, неприлично поражаясь, какая глубокая у Гэвина глотка, испытывая неожиданное смущение от своей худобы, которой обычно так гордился – и всё это вместе. Рефлексы заставляли выгибаться, напрягая мышцы до предела, он еще держался и молчал, но дыхание сбивалось. В голове металась зацепившаяся в сознании мысль о том, что минет должны делать именно люди с превосходной артикуляцией, хотя он вот лично не уверен, что даже он сможет повторить что-то похожее…
Похоже, Гэвину не понравилось его молчание, похоже, он еще продемонстрировал далеко не всё – губы, язык, зубы, пальцы, Бена вдруг как током пробило, он не удержался от протяжного вздоха и больше уже не мог заставить себя заткнуться. Стало абсолютно всё равно, что кто-то может случайно проснуться, случайно услышать или случайно зайти, стало главным заставить себя не тянуться руками к этой золотоволосой голове, чтобы взять своё до конца.
Хотя к черту, он сейчас с ума сойдет от напряжения.
Кажется, корабль качает, или это качает только его – так, что в горле пересыхает от возбуждения.
Кажется, пошла следующая песня.
К черту, сейчас всё к черту, сейчас!..

После сокрушительного внутреннего удара, вздрагивая от малейших прикосновений, кое-как открыл глаза, пытаясь вернуться в адекватное состояние – обнаружил, что пальцы сами по себе зарылись в белобрысую шевелюру, растяжке раскинутых ног может позавидовать любой акробат, и от вида невозмутимо вытирающего лицо тыльной стороной ладони Гэвина невыносимо хочется курить. Зафиксировав мозгом, что в эфире всё еще что-то играет, Бен схватил со стола сигареты – так, что ненароком смял пачку. Зажигалка не слушалась трясущихся пальцев – после пяти холостых щелчков вставший Гэвин с издевательски заботливым лицом отобрал и с легкостью зажег Бену сигарету. Бен судорожно затянулся, едва не закашлявшись, и только потом рискнул посмотреть Гэвину в глаза:
- Черт возьми, ты лжец. Какого черта ты говорил, что никогда не спал с мужчинами? Такое невозможно сделать без тренировки.
- А ты говорил, что мои модели поведения прописаны заранее и я не смогу свернуть, - отбил Гэвин, упираясь ладонями в ручки стула и наклоняясь вперед так близко, что едва не касался челкой. Голос низкий, хриплый, губы красные, в глазах всё то же выражение.
Нет, ну это же блять что же это…
Тишина. Надо что-то говорить.
Отпихнув Гэвина, Бен потянулся к микрофону, попутно застегивая брюки. Потом осмыслим.
Щелчок рычажка был настолько естественным движением, что Бен не сразу понял, в чем дело. Когда понял, осознание обрушилось с эффектом похлеще опрокинутого на голову ведра ледяной воды.
- Блядь!
Вот так вот первое бранное слово официально прозвучало именно во время его эфира. Да какое первое. Что он тут успел наговорить. Да ладно он, а…
- БЛЯДЬ!!!
Отошедший Гэвин перевел удивленный взгляд с микрофона на заливающегося Бена, затем обратно на микрофон. В глазах зажегся огонек понимания, и без того вытянутое лицо вытянулось еще сильнее.
- Ах ты сука…
- О да, Гэвин, - сквозь смех проговорил Бен, наклоняясь ближе к микрофону – умение быстро адаптироваться он всегда считал одним из своих преимуществ. – Скажи это еще раз, чтобы тебе снова услышали все. А то, боюсь, мне никто не поверит, если я скажу, что буквально минуту назад в этой самой студии… Впрочем, ты же уже сказал. Вы всё слышали, мои любимые слушатели. Это было потрясающе, поверьте мне.
Окаменевший неморгающий Гэвин веселил Бена еще больше.
- Я тебе обещаю, милый – никто из наших коллег об этом не узнает, ведь сейчас они все спят. Вся Британия узнает, а они нет, - полностью пришедший в себя Бен подмигнул Гэвину и потянулся за следующей пластинкой. – А оставляю вас наедине с вашими фантазиями, милые мои, и представляю вам новинку этого сезона, молодые и неопытные, но, уверяю вас, с весьма большим будущим…
Запустив песню, Бен выключил микрофон, думая, не будет ли Гэвин драться. Гэвин постоял еще пару секунд, потом, не говоря ни слова, пошёл к выходу. У самых дверей остановился, обернулся, улыбнулся – и Бен с облегчением узнал того самого Гэвина, с которым они привыкли обмениваться колкостями на палубе, Гэвина, сводящего с ума фанаток и фанатов, Гэвина, только что подарившего ему один из лучших минетов в его жизни.
- В одном ты был прав, сволочь – судя по тому, как ты стонал, это будет их будоражить еще не одну ночь.

@темы: творчество своё, Mr. Nice

---

This is a men's world

Джулс, не ходи сюда)))
Ну то есть ты и так вряд ли пойдешь, но всё же.

Название: This is a men's world.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Жойдик/Бозин
Жанр: RPS, PWP
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: ООС, объясняющееся личными заглюками и буйной фантазией. Допускаю, что эти ребята вообще не имеют ничего общего с настоящими))

- А ведь она ненавидит нас, - задумчиво пробормотал Бозин, подводя правый глаз.
Сидящий рядом Жойдик прореагировал не сразу – он был занят сравниванием получившихся бровей и вопросом, научится ли он вообще когда-нибудь с первого раза делать правильно, если за столько лет не преуспел. По сравнению с левой бровью правая уходила наверх под углом, проходившим как раз между «Руки у тебя всё-таки кривые, ну да ничего, сойдет» и «Дима, твою мать, быстро иди перекрашивайся». Ближе ко второму. Чертыхнувшись, Жойдик потянулся за ватным тампоном, потом сообразил:
- Кто?
- Мадам.
Жойдик помолчал – обсуждать нюансы сюжета и взаимоотношений на двухсотом по счету спектакле было по меньшей мере странно. Всё, что можно, было уже обговорено, а остальное и не должно было выносится на свет. Но Бозин отложил карандаш и повернулся к нему чуть ли не всем корпусом, явно ожидая ответа, а от пристального взгляда Соланж, путь даже недорисованной, Жойдику всегда становилось неуютно. Потерев переносицу, он пожал покатыми плечами:
- Вообще-то нет. Она без служанок не проживет и дня.
- Поэтому она нас и ненавидит, - тут же ответил Бозин.
- Это они придумали, когда искали повод для своей ненависти к ней, а ей на них плевать. Да что ж такое! – он в сердцах кинул карандаш на гримерный столик и чуть было не испортил уже уложенные волосы. Глубоко вдохнув, взял себя в руки. - Ты можешь меня не отвлекать?
- Давай помогу, - Бозин взял карандаш, развернул подвижный стул Жойдика так, чтобы он оказался к нему лицом, и, придерживая подбородок пальцами, стал с легкостью профессионального гримера рисовать на лбу плавные ровные линии. Поддавшись внезапному порыву, Жойдик закрыл глаза. Было в этом что-то природное, космическое и животное – в этом простом действии и художественных неравномерных движениях, когда кажется даже, что кончик карандаша тоже теплый. Впрочем, дело вполне может быть в том, что он сегодня весь день проходил без шапки, а городское июльское солнце к нему столь же безжалостно, как и ко всем остальным. Невидимый Бозин чуть поворачивал его голову, спокойно и равномерно раз за разом повторяя изогнувшиеся нарисованные брови. Серия коротких штрихов – растворить темноту в красном, потом в желтом. Потом – тот же плавный переход снова к черному. В два плавных движения усилить по линиям носа. Бозин всегда накладывал грим так, что не придерешься. Бозин вообще всё всегда делал так, что придираешься только потому, что придираться не к чему.
Дойдя до этой мысли, Жойдик пообещал себе носить кепку.
Мягкие линии от волос по щеке, растушевать по скулам. Еще два легким поворота – даже не открывая глаз, Жойдик видит, как Бозин склоняет голову, критически оглядывая творение своих рук – и, удовлетворенно:
- Вот теперь гораздо лучше.
Жойдик не успевает ни повернуться, ни открыть глаза – неуловимое движение воздуха, теплота от приблизившейся кожи и прикосновение губ ко лбу. Как умеет только он – мягко и безоговорочно.
- Дим… - неуверенно среагировал Жойдик, мысль отстраниться отчего-то не приходит в голову. Даже когда чужие ладони приподнимают его лицо, и губы скользят уже по свеженакрашенным бровям и скулам – чуть коснувшись носа, и Жойдик готов поклясться, что он сейчас усмехается. Быстрое прикосновение к губам горячего языка похоже на двести двадцать.
- Дим, какой смысл сначала красить, а…
- Я тебя хочу.
Жойдик резко открыл глаза и в упор посмотрел на нависшего сверху Бозина. Никогда не понять, шутит он или серьезно – глаза по жизни шальные, улыбка какого-то кошачьего тоже по жизни.
- Нам выходить через пятнадцать минут.
- Сейчас хочу, - предвосхищая возражения, Бозин затыкает рот поцелуем. Таким, что не отвечать было бы преступлением, хотя Жойдик хочет не отвечать, очень хочет. Как минимум потому, что он пообещал себе больше не подходить к этой пропасти, в которой теряется какое бы то ни было «я» и остается только «он», который сам и есть пропасть. В конце концов, должно же быть какое-то самоуважение. Проворные пальцы снимают ободок и взъерошивают волосы, колено в черном шелке легко проникает между двумя в красном. Во рту знакомый привкус какой-то косметической химии и мяты.
- Ты же знаешь, как он к этому относится, - пробормотал Жойдик, чувствуя, как словарный запас тает, то ли от солнца, то ли от близости этого вечно совершенного тела. Пятнадцать минут. Опять задерживать спектакль, чтобы краситься заново, опять узнавать о себе много нового…
- Да он этим и живет, - Бозин, ухмыльнувшись, отстранился и, подойдя по ковру к двери гримерки, провернул ручку. Дернул для проверки, повернулся хищный и улыбающийся весь, от макушки до кончиков пальцев босых ног. – И потом, с каких пор ты стал его слушать?
- Что на тебя нашло?
- Посмотри мне в глаза и соври, что ты не хочешь.
Пока Жойдик пытался убедить себя, что он действительно не хочет, Бозин стащил его с шаткого стула вниз и, положив ладони на грудь, всё так же плавно и безоговорочно толкнул на пол. Грубая мягкость ковра проехалась по возбужденной коже как наждачкой. Грубая. Мягкость.
От возбуждения заторопилось сердце.
- Сволочь ты, вот ты кто, - поведал Бозину Жойдик, пока тот с видом хозяина положения деловито тянулся к оставленному в скинутой на диван сумке тюбику. - Мог бы хотя бы сделать вид, что от меня что-то зависит.
- Зависит, - охотно согласился Бозин, седлая его ноги и стягивая красный шелк вниз. – Ты можешь встать и уйти.
- Не могу, - буркнул Жойдик. – И ты об этом прекрасно знаешь.
Бозин смеется каждый раз по-разному, и в этот раз смеется уже будто и не он, а Соланж. В поле зрения у одновременно разомлевшего и закостеневшего Жойдика потолок, верх окна и развешанные по стенам поблекшие афиши былых спектаклей.
Ладно, ковёр так ковёр, думает Жойдик. Дима хочет так, думает Жойдик. Почему бы нет. Он закрывает глаза, и с ужасающей ясностью понимает, что там уже нет никаких афиш, а есть гипсовая мадонна и две железные кровати. И из окна куда дольше падать.
Губы у Бозина сильные, а языком он на спор завязывает узелки – и всё это пускается в ход с такой щедростью и откровенностью, что Жойдик отчаянно ищет, за что бы взяться. Под руками только проклятый ковер и почему-то валяющаяся рядом юбка, которую, конечно, нельзя мять. На полу валять можно, а мять нельзя. Сдающийся мозг Жойдика уже не может понять эту хитрую логику.
- Ты хоть раз приходила в голову мысль, что кто-нибудь может тебя не хотеть?
Пропадает томящее ощущение влажного тепла, и ответ – убийственно простой:
- Но не ты же.
Надо бы возмутиться, хотя бы для приличия.
От смазки холодно, от быстрых рук горячо. Кажется, восприятие осталось именно на таком уровне – от ковра колко, от гибкого обнаженного тела, сжимающего ногами бедра, почему-то хочется плакать. Грим напоминает искаженную карнавальную маску, зрелище жутковатое. Особенно когда Бозин, изогнувшись похлеще Мадам, медленно опускается, вскидывая подбородок к потолку, обнажая потрясающую шею с дернувшимся кадыком, и даже снизу видно, как тонкие губы расползаются в победной улыбке. А потом с одному ему присущей грацией обрушивается вниз, выгибает спину и опирается локтями в пол по обе стороны от головы Жойдика. Тот умудрился мужественно не дать вырваться ни одному звуку из клокочущих где-то на уровне гортани.
- Смотри на меня, - говорит Бозин совсем не своим голосом, и Жойдик послушно распахивает секунду назад прикрытые глаза. Видит нечетко, фрагментами – слепой взгляд цепляется за ресницы, длинные, как у девушек. Бозин склоняется к губам и жадно целует, одновременно двигая бедрами резко и плавно. Да. До знакомства с Бозиным Жойдик тоже думал, что «резко» и «плавно» - это антонимы.
Бозин гибкий, и каждая мышца, кажется, ходит отдельно. Он то откидывается назад, напрягая ноги до предела, так, что вот-вот коснется косичкой пола; то поднимается, закидывая свободную руку за голову, склоняется к одному плечу, будто любуясь – и любой кадр, любой момент можно взять за образец для написания картины или, еще лучше, скульптуры.
Жойдик чувствует себя, как всегда, агнцем на заклании. Когда он вспоминает об этой ассоциации в обычное время, от её нелепости становится смешно, но в такие моменты все мысли только о жертвенниках и древних богах, забирающих сначала силу воли, потом сознание, потом личность, а потом и жизнь. И всё это настолько диссонирует с банальной пошлостью процесса, который весь и заключается-то только в поступательном движении вверх-вниз (или вперед-назад, по ситуации), что становится обидно. В Бозине нет и никогда не будет ни грамма пошлости, что бы он не вытворял, и чем бесстыднее будут его действия – тем чище он окажется.
Объяснить это всё Жойдик не смог бы ни в каком состоянии, но в этом всё было как-то слишком понятно.
- Смотри на меня, - повторили сверху ему уже грубее. Жойдик понимает, что опять забылся, и всё-таки не выдерживает – проскользив ступнями по ковру, сгибает колени, крепко сжимает руками бедра, не останавливающиеся ни на секунду. Смотреть на него. Смотреть на подтянутый живот. Смотреть на ходящие под кожей мышцы, смотреть на закушенную губу. Смотреть на сжимающую член руку. Смотреть на длинные ресницы, и на выступившие по телу капли пота. Смотреть, не мигая, судорожно втягивая в себя недостающий воздух, чувствуя, как кровь носится по телу с бешеной скоростью, и всё внизу и внутри скручивается почти до боли. Смотреть, и старательно отгонять мысль о том, что он может в одно движение скинуть его, прижать к полу всем своим весом – так, что он не вырвется при всем желании – и сделать так, чтобы он кричал не по своему желанию.
- Даже не думай, - шипит Бозин, читающий его как открытую книгу. Потом вдыхает коротко, резко – под мышцами прорисовывается каждое бедро, впалый живот ходит ходуном – и обмякает, сгибаясь на пределе человеческих возможностей, доверчиво утыкаясь лбом в грудь Жойдику. Как всегда, тот кончает сразу же. Как всегда, от осознания начинает ломить виски, и кровь стучит в ушах, как будто кто-то бьет по наковальне молотом.
Что это действительно стук – стук в дверь – Жойдик осознает отнюдь не сразу. Кто-то зовет.
- ..уснули там, что ли?
- Нет… - прохрипел Жойдик, потом, поперхнувшись от сухости в горле, закашлялся, приходя в себя. Сердито скинул на пол мягкого податливого Бозина, едва удерживаясь от того, чтобы не дать ему в морду хотя бы за эту невозможную улыбку. Встает, чуть не уронив стул, как можно быстрее заправляется: - Нет, не уснули, дайте еще пять минут.
- Димка там? – и мозг Жойдика приходит в норму настолько, что он узнает голос Вани. Это его радует. Зато не радует зрелище в зеркале – придется всё красить заново.
- Там. То есть тут.
- А чего молчит?
Жойдик, торопливо стирая всё с лица, оглянулся на по-прежнему лежащего на ковре Бозина, изящно задрапировавшего нижнюю часть тела черной юбкой. Тот, не поднимая головы, выставил по направлению к двери третий палец.
- Занят, - хмуро пояснил Жойдик, в очередной раз кляня себя за мягкотелость.
Из-за двери раздалось многозначительное хмыканье, от которого почему-то стало легче. На часах было ровно семь. Еще минут пять, ничего, потерпят, если быстро…
- Ты так и будешь валяться? – поинтересовался Жойдик, накрасив левый глаз – просто чтобы хоть что-нибудь сказать. За правый он уже боялся браться.
Словно только этого и ждал, Бозин поднялся с легкостью девочки-гимнастки, подошел и забрал у Жойдика из руки карандаш. Чуть ли не сияя, уселся на соседний стул, повернул Жойдика к себе лицом и провел пальцем по губам:
- Обещаю, в этот раз без неожиданностей.

@темы: творчество своё, Театр демонов и мимов

---

Animal I Have Become

Название: Animal I Have Become
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Avengers
Пейринг: ОС/Брюс Беннер
Рейтинг: NC-17
Жанр: PWP!
Содержание: весьма необычный способ предотвращения приступов ярости профессора Беннера.
Дисклеймер: Одолжила Беннера у Марвел.
От автора: проходит в списке прочих пвпшных одностраничников, написанных для узкого круга лиц с целью фандомно пофапать)) Ну и плюс мне отчаянно хотелось сделать доктора Беннера чуть-чуть счастливее.

Брюсу Беннеру казалось, что он уже может более-менее предугадать, каких действий предпринимать не стоит, чтобы не искушать судьбу. Каких слов не говорить, с какими людьми не встречаться, за какие предметы не браться. Логику он видел не всегда, но шестое чувство высказывалось по поводу этих вещей более чем определенно – лучше не надо. Лучше не стоит. Отойди, положи на место, заткни уши, уйди.
Год без приступов.
Поэтому когда семилетний мальчик-индус, которого с жалобой на острые боли в горле привела к нему прямо на дом мать, вдруг укусил его острыми губами за палец, котором он придерживал рот, светя фонариком на гланды – Беннер растерялся. И больно-то почти не было, не сильнее укола. Но мальчишка смотрел таким загнанным взглядом волчонка, чуть ли не щерился, что внутри у Беннера что-то сперва едва заметно, сперва совсем тихо двинулось, будто кто-то огромный вздохнул и пошевелился во сне.
Сердце застучало громче, чем пресловутое сердце-обличитель. Он слишком хорошо знал, что самовнушение уже не поможет. Подорвавшись со стула, он стал пятиться из комнаты, скомканно бормоча что-то удивленной индуске:
- Я понял, да… подождите… мне нужно взять лекарство, подождите…
Две пары темных глаз провожали его подозрительными взглядами. Под ними он наткнулся на стол, с ужасом почувствовал, что спящий внутри заворочался, просыпаясь. От захлестнувшей паники горло сжалось так, что слова не лезли наружу, он потерял равновесие, схватился за стол, опрокинув какие-то склянки с медикаментами. Мир перед глазами, раздвоившись, кое-как собрался воедино, но ноги уже не слушались.
Призвав к себе всё своё самообладание, Беннер крикнул:
- Игорь!
Скорее даже прохрипел – на крик не хватило. Но кудрявая голова высунулась из двери спустя каких-нибудь пару секунд:
- Профессор?
Одного взгляда Игорю было достаточно. Нахмурившись, он в два шага добрался до Беннера, сгреб его в охапку сильными руками и дотащил до подсобки. Пихнув внутрь, сунулся обратно в комнату:
- Простите, профессору нехорошо, подождите здесь.
- Может быть, я могу помочь? – поднялась стройная индуска с искренней встревоженностью в глазах.
- Это вряд ли… - пробормотал Игорь, закрывая за собой дверь на ключ. Дверь не ахти какая, при желании даже Игорь мог бы вышибить её одним ударом, что уж говорить о Халке, но от лишней любопытности спасёт.
Нельзя было терять ни секунды.
Игорь бросился к скорчившемуся на полу Беннеру, по пути стащив и скинув на пол белый – точнее, уже скорее светло-желтый – медицинский халат.
- Брюс!
Беннера ломало. Игорь до сих пор не мог толком привыкнуть к этому зрелищу – тело профессора как-то одновременно сжималось и разжималось, мышцы ежесекундно меняли размер и форму, он дышал так резко и часто, что, казалось, воздух не успевает достигнуть легких. Лоб покрыла испарина, грудная клетка ходила ходуном.
- Брюс, посмотри на меня!
Застонав, Беннер кое-как сосредоточил взгляд. Зрелище было устрашающим – будто смотрят два человека, причем первый гибнет от близости и всепоглощающей физической и психологической мощи второго. Игорь стиснул зубы, отгоняя как всегда невовремя нахлынувшую жалость.
Не пытаясь уже подгадать стадию, Игорь подхватил его на руки, не рассчитал – едва не уронил от внезапно прибавившейся массы, сам чуть было не поддался панике, чего делать было категорически нельзя, как и представлять, что в таком случае тут начнется. В приемной беззащитные люди, а внизу еще трое, а снаружи целый квартал, целый город.
Своя жизнь стояла у Игоря на последнем месте, но всё же стояла.
Беннера явно на долго не хватит – тело видоизменялось рывками то в сторону Халка, то обратно, спина то выгибалась дугой, то обрушивалась вниз, одежда от нескольких резких скачков мышечной массы уже представляла жалкое зрелище. Знающий алгоритм Игорь выпутался из джинсов, привычно приказав себе отбросить все ненужные и тем более нужные мысли. Осталась две: одна про то, что пока их спасает только удивительная легковозбудимость и бесперебойность его организма, и вторая – интересно, сколько у него времени. И хватит ли, чтобы дотянуться до ящика, а то черт его знает, что тут, в Индии, можно подхватить и тем более передать, еще этого им не хв…
Стоящий перед ним на четвереньках Беннер, издав какой-то гортанный звук, подорвался, разгибаясь, будто его скручивало изнутри – чертыхнувшись, Игорь обхватил грудь профессора руками, сцепив их в надежный зажим, и резко двинул бедрами почти наугад.
Беннер – точнее, то, что мало напоминало сейчас спокойного мягкого интеллигентного доктора – дернулся так, словно по нему пустили двести двадцать. Схватившись за обхватившие его руки, он попыталось вырваться – напряглась до предела шея, так, что можно было пересчитать каждую жилу. Игорю самому было больно от судорожно сжимающих член мышц и каменных пальцев, синяки от которых появляются сразу же, но он слишком хорошо знал цену малейшему ослаблению. Навалившись всем телом вперед, он подмял профессора под себя, стараясь зафиксировать руки, плечи, голову. Пытаясь не потерять голову от избытка ощущений – то ли страха, то ли возбуждения, то ли сумасшествия, то ли всего вместе – Игорь резко и безжалостно вбивался в извивающееся тело, всё еще сохраняющее человеческие очертания. Вбивался отчаянно, срывая злость на себя, на профессора, на монстра, на весь гребаный мир, в котором проводятся такие эксперименты, после которых человеку легче застрелиться. Он чувствовал запах хищника, зверя, который вот сейчас, вот через секунду может скинуть его как пушинку и придавить всем своим весом, с хрустом ломая кости…
В своем отчаянии он не сразу понял, что тело под ним больше не изменяется, и даже не пытается вырваться. Беннер только передергивает голыми плечами от каждого грубого толчка, как от холода. Приподнявшись на руках, он попытался отстраниться, еще не до конца овладев дрожащим голосом:
- Всё… Спасибо.
Обычно этого хватало – они, старательно пряча взгляды, разбегались в стороны с невозмутимостью профессиональных медиков, рассматривающий вопросы физиологии исключительно с научной точки зрения.
Но отстраниться ему не дали. Замедлившись, Игорь обнял его под грудь одной рукой, заставляя подняться и откинуться спиной на широкую влажную от пота грудь. Другая рука легла на плоский живот, мягко надавливая навстречу плавному движению бедер. Беннер от удивления чуть язык не прикусил, но в силу врожденной деликатности вырываться не стал, хотя саднила, казалось, вся нижняя половина тела.
- Игорь, что ты…
- Тссс.
Рука сползла с живота на член, обхватив с подкупающей нежностью, а под ухом кожи коснулись горячие губы, от чего профессор как-то сразу покраснел, разомлел и откинулся головой на чужое плечо, подставляя шею, еще болящую от недавних перепадов напряжения мышц. Игорь двигал бедрами медленно, в такт руке, обнимал так аккуратно, будто боялся навредить еще больше, чем уже навредил – целовал шею и гладил, пробегаясь пальцами по ребрам. Беннер не мог толком объяснить, что с ним твориться, но от ощущения такой всеобъемлющей заботы и от редкости подобных ощущений он расслабился абсолютно, открываясь и принимая его целиком. Боль плавно отошла на второй план. Всё затаившееся в конечностях напряжение, от которого его всю ночь после каждого такого сорванного перевоплощения сводило мучительными судорогами, заставляющими кусать кулак, растворялось в потихоньку забирающем его душу блаженстве. Через полминуты ему снова пришлось прикусывать кулак, чтобы не стонать в голос от губ, рук, тепла чужого тела и этих совершенно выматывающих движений где-то так глубоко, что он и не догадывался, что так глубоко бывает.
Тело, всё еще нервное и чуткое к малейшим прикосновением, долго не выдержало – Беннер как мог сосредоточился на том, чтобы не закричать от выгнувшего тело оргазма, отчаянно цепляясь пальцами за обхватывающую его под грудь руку. Поэтому практически не почувствовал, что Игорь кончил внутри, да и не сильно его в тот момент это волновало – он хрипло дышал, часто моргая от щемящего глаза пота, и боялся даже пошевелиться, потому что слабо представлял, что делать дальше, как себя дальше вести, что дальше говорить.
Выждав несколько секунд, Игорь осторожно взял его за плечи:
- Профессор?
Ноющее тело Беннера никак не могло справиться с этим сочетанием наслаждения и боли. Он пошевелился, кое-как отвалился, наклонившись вперед – Игорь придержал его, укладывая спиной на пол, и подложил под голову стащенную с кровати подушку. От озабоченного взгляда обычно серьезное лицо Игоря показалось Беннеру до ужаса беззащитным, по-детски наивным, от чего защемило в горле. Еще хотелось что-нибудь сказать – например, про то, что он всегда любил женщин, но никогда не испытывал ничего подобного. Или про то, что Игорь в очередной раз с риском для себя спас его и еще кучу народу. Или про то, что надо будет изучить подробнее влияние переходной стадии на…
Беннер не смог выдавить из себя ни слова. Игорь, поджав губы, виновато прикрыл его пледом, заправился, поднялся, пошел к двери. У прохода повернулся, не поднимая головы, как провинившийся школьник:
- Я осмотрю мальчика сам?
Профессор коротко кивнул и повернулся на бок, пряча лицо. Игорь закусил губу, мрачно прикидывая, насколько он всё испортил своим спонтанным желанием, и куда ему теперь – в петлю или в речку с камнем. Открыв дверь, он вышел в приемную, где всё еще терпеливо дожидалась не вспугнутые криками мать с мальчишкой-волчонком.
Оставленный в одиночестве Брюс Беннер лежал на боку и пытался остановить слезы.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко.

---

Останься

Название: Останься.
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Avengers
Пейринг: Роджерс/Бартон
Рейтинг: NC-17
Содержание: по заявке на Торфесте про Капитана, убеждающего Бартона остаться в ЩИТе.
Дисклеймер: никуда без Марвел.

- Ты не имеешь права так поступать!
Вот это было лишнее. Никто не имел права говорить ему о его правах. Никто.
- Слушай, я не запрограммированный на подчинение мутант, не способный мыслить своими мозгами, - голос Клинт не повышал, но Стиву на какое-то мгновенье стало страшно. – Я свободный человек. Я сам решаю, на что я имею право.
Бартон щелкнул пальцами, подзывая высокого худощавого бармена:
- Еще виски.
Роджерс отчаянно стиснул кулаки, пытаясь понять, откуда взялся комок в горле. Он чувствовал, что происходящее неправильно до жути, до самого основания, такого не должно быть по определению – но он не знал, как передать это чертовому Бартону, и тем более не знал, как объяснить словами.
- Ты будешь? – в очередной раз спросил Клинт, смотря на сидящего на соседнем стуле Роджерса мутными глазами. Стив в очередной раз покачал головой.
- Шел бы ты, - почти беззлобно посоветовал ему Бартон, отворачиваясь. Вокруг медленно плавал полупрозрачный дым – в зале курили почти все. Поникшие плечи и сгорбленная спина лучника производили такое угнетающее впечатление, что, даже если бы Стив и хотел уйти, он не смог бы и пошевелиться. Ответственность за всех и вся давно стала его второй натурой, если что-то не получалось – он беспрекословно принимал удары на себя. Уйти и бросить Бартона здесь было бы непозволительной для него роскошью, поэтому Роджерс просто тупо сидел рядом, не зная, что в нем больше – сочувствия или раздражения, и не имея ни малейшего понятия, что делать с этим оказавшимся настолько чужим человеком.
- Бартон, ты можешь хотя бы объяснить, что там произошло?
- Какого черта это волнует именно тебя, а? – внезапно резко вскинулся Клинт, словно Стив попал по больному месту.
- Потому что остальные еще не знают. Когда узнают…
- Я сказал Коулсону, - нехотя признался Клинт.
- И что он ответил? – осторожно спросил Роджерс, боясь потерять хрупкий контакт, когда лучник не матерился, не пытался его отпихнуть и не орал, что он никому ничего не должен.
- Сказал, что дает мне время до завтра. Что решение вызвано «эмоциональным потрясением». У меня. Эмоциональным, блять, потрясением. Как будто я за ночь могу всё забыть, - еще один пустой стакан отправился вдоль барной стойки. – Еще.
- Может, вам уже хватит? – деликатно осведомился бармэн, подходя ближе. Стив внутренне сжался – даже ему, никогда не считавшему себя чутким к чужим переживаниям, стало понятно, что ни к чему хорошему это не приведет. Предчувствие его не обмануло.
- Мне хватит?.. – сощурился Бартон. Стукнув кулаками о стойку, подорвался: - Черт возьми, почему все норовят указать мне, что мне надо делать?! Какого хрена я не могу сам решать, что мне нужно?!
Клинт соскочил с высокого стула, покачнулся, едва удержался на ногах. Роджерс подхватил Бартона за плечи, тот дернулся:
- Отпусти! Ты посмотри на них! – он злым взглядом оглядел сидящий вокруг людей. – Теперь они все думают о том, что я не должен кричать, что я не должен был пить.
Все замолчали. В воздухе повисли напряженные взгляды. Из дверей подсобки выглянул двухметровым амбал, не предвещающий ничего хорошего.
- Бартон…
- Пошел к черту. Идите вы все к черту, со своими указаниями, со своими благородными намерениями и желанием вмешиваться в чужие жизни, - Клинт схватил со стола чей-то пустой стакан и, коротко размахнувшись, запустил его в мясистого толстяка за ближайшим столиком. Промахнулся – стакан с обреченным звоном разбился о ножку одного из стоящих дальше стульев. Вокруг поднялся недовольный ропот, Роджерс краем глаза увидел, как бармен кивнул амбалу. Сердце учащенно забилось.
- Прекрати, - Стив быстро скрутил руки Бартона за спиной и потащил его к ведущей к туалетам синей двери в углу. Лучник пытался сопротивляться, но не мог даже скоординировать движения всего тела, тем более вывернуться из стальных объятий супер-солдата. Посетители пододвигали свои стулья и подхватывали со стола стаканы, пока они проходили мимо, но что-то всё равно рухнуло на пол - зеленая клякса стала быстро расползаться в стороны. Наверно, бутылка абсента.
- Отпусти меня, придурок!
- Угомонись, ты пьян.
- Да какая тебе разница?!
- Простите, перебрал, - бросил Роджерс залу, пытаясь не выдать внутреннего волнения – ему было бы гораздо легче противостоять в одиночку небольшой армии, чем успокаивать одного пьяного друга. Да и не друга, по большому счету. Коллегу. Без двух минут бывшего.
Толкнув извивающимся Бартоном дверь, Стив быстро включил воду в раковине и отчаянными усилиями сунул голову лучника под кран. Взревев, тот дернулся назад, ударив Роджерса локтем в солнечное сплетение – Стив едва успел отмахнуться от второго сильного удара под дых. Перехватив летящий в челюсть кулак, отработанным приемом завернул руку назад, толкнул и навалился на согнувшегося лучника всем телом, надавив «замком» из пальцев на взъерошенный затылок и лишив возможности махать руками. Клинт ругался, отфыркивался от воды и пытался пинаться, но выбора у Стива не было – отпусти он сейчас, придется драться, а драться с Бартоном было бы еще более неправильным, чем всё то, что происходило до сих пор.
В конце концов, это всё для его же блага.
Через минуту отчаянной борьбы под аккомпанемент плещущейся во все стороны воды лучник затих и более-менее человеческим голосом попросил:
- Всё, садист, отпусти.
Роджерс с облегчением разогнулся и попытался отряхнуться – руки были мокрые по локоть, влажный воротник рубашки неприятно холодил шею. У Клинта мокрым было почти всё – вода с волос стекала на потемневшую до бордового красную футболку, плотно облегающую мускулистое тело.
Выпрямившись, лучник выключил воду и пару секунд восстанавливал дыхание, упершись кулаками в стол. Потом поднял глаза, посмотрел в забрызганное зеркало на замершего в нерешительности Роджерса:
- Ты, я смотрю, сторонник кардинальных решений.
- Ты как? – не нашел ничего лучше спросить Стив.
Бартон скривился, задрал футболку и выжал её в раковину. Зарылся руками в волосы, приглаживая их назад. Всмотрелся в покрасневшие от дыма и алкоголя глаза:
- Паршиво. Пожалуй, ты прав, больше пить не стоит. Значит, пойду гулять.
- Уже два ночи, мы рядом с самым криминальным районом.
- И?
- А ты пьян.
- И?..
Не давая параноидальным мыслям вернуться к Бартону, Роджерс покачал светлой головой, схватил его за локоть, потащил к выходу:
- Пошли, там есть такси.
От обжигающих презрением взглядов из-за столиком захотелось отмыться, в идеале – продезинфицироваться. Оставив на стойке деньги – купюры в карманах джинсов Бартона тоже можно было выжимать – Стив вытащил шатающегося Клинта на улицу, запихнул в ближайшее такси и, усевшись рядом, назвал адрес.
- У меня салон всю ночь сохнуть будет, - недовольно проворчал темнокожий пожилой водитель, косясь на мокрого Бартона в зеркало заднего вида. В салоне старенькой машины пахло какими-то специями, сигаретами и дешевым освежителем воздуха.
- Я доплачу, - коротко ответил Стив. Не говоря больше ни слова, водитель завел машину и выехал на проезжую часть.
- И куда мы? – в голосе растекшегося по кожаному сиденью Клинта особого интереса не было.
- Ко мне.
- Стив, я тебе благодарен… - после некоторых колебаний тихо сказал Бартон заплетающимся языком. – Серьезно. Спасибо. Но можно я дальше как-нибудь сам? Я видеть вас всех не могу, честно. Если ты надеешься меня переубедить душеспасительными разговорами, я тебя разочарую. Твоё желание быть во всех бочках затычкой просто выводит.
- Мне тоже не особо приятно с тобой таскаться, - раздраженно ответил Роджерс, старательно смотря в окно на пролетающие мимо однотипные здания, освещенные нездоровым светом ночных фонарей. – Я просто хочу убедиться, что с тобой будет всё в порядке.
- Как это мило. Чем же я заслужил такую заботу?
- Завтра можешь катиться куда хочешь.
Бартон рассмеялся. Как-то вяло и очень безнадежно. Стив почувствовал, как ему снова становится трудно дышать.

Более-менее пришедший в себя Бартон, едва оказавшись в просторной содержащейся в аскетичном порядке квартире Роджерса, попросился в душ, будто ему не хватило. Сварив себе кофе, Стив бесцельно бродил по комнатам, краем уха машинально прислушивался к звуку льющейся воды, и размышлял, насколько для него непривычно присутствие кого-то постороннего в его доме. Подумав, вернулся и сделал кофе Бартону.
Клинт выбивался из общего ряда его знакомых. Он банально не мог его понять. Если со Старком, с Тором, с Наташей и даже с Беннером всё было ясно, сформировать какое-то определенное восприятие лучника у Стива не получалось, как он ни старался. Он понимал действия Коулсона и Фьюри, он мог понять практически любого в силу своей широкой души и четких идейных установок, но Клинт без царя в голове упорно не вписывался в общие схемы, совершал непредсказуемые действия и, что самое главное, ничуть по этому поводу не переживал.
Во время последней операции Бартон пропал и не выходил на связь – до сегодняшнего утра. Где и чем он занимался прошедшие трое суток, оставалось загадкой для всего ЩИТа.
Через час Роджерс решил, что вовсе необязательно ждать, пока Клинт выйдет – далеко он в таком состоянии всё равно не уйдет. Выключив везде свет, Стив улегся на кровать с надеждой хоть немного отдохнуть – за трехдневную панику времени на сон не нашлось.
Проснулся он от ощущения пристального взгляда. Поморгав, кинул взгляд на зеленые электронные часы – четыре утра. В ногах сидел залитый лунным светом из окна Бартон и смотрел на него в упор. Зрелище было настолько неестественным и нелепым, что разом проснувшийся Стив быстро подтянулся на локтях и стал извиняться, просто чтобы что-нибудь сказать:
- Прости, я подумал, ты найдешь, куда устроиться.
Бартон, завернутый по пояс в одно из ванных полотенец, усмехнулся:
- Я нашел. Только тебе не понравится.
- Почему? – сердце предупреждающе застучало.
Вместо ответа Бартон накрутил на руку одеяло и потянул на себя. Завороженный Роджерс смотрел остекленевшими глазами, как его тело оголяется сантиметр за сантиметром, неспособный ничего ни сказать, ни сделать. Кожа покрылась мурашками, хотя в комнате было отнюдь не холодно. Стив даже мог сказать, что ему было жарко. Жарко от этого пронизывающего взгляда, выжидающего, что он сейчас вскинется, возмутится, рванет обратно, что он наорет или ударит. Жарко от близости другого человека, от этих совершенно нереальных перевитых жилами рук и накачанных плеч.
Стив молчал. Медленно обнажалось натренированное тело, в лунном свете кажущееся серебряным. Еще несколько секунд – и одеяло плавно сползло с возбужденного члена. Точка невозврата была пройдена.
Будто кто-то разом переключил с рапида на обычное воспроизведение – Бартон метнулся наверх и с каким-то отчаянием впился в губы Стива, разом как-то заняв собой всё пространство, заслонив весь мир. Роджерс задыхался от непривычных ощущений – он не знал, куда девать руки, не знал, как нужно отвечать и как себя вести. У него кружилась голова, от возбуждения поджимались пальцы.
- Что мне делать? – прошептал он, когда как-то оказавшийся верхом Бартон отстранился.– Что мне делать?
- Смотря на что ты готов, - тихо ответил Клинт. Полотенце сползло, но Стив не смог вспомнить, когда развязал.
Стив не задумался ни на секунду:
- Что ты хочешь.
В неверном свете показалось, что Бартон усмехнулся.
- Я? Я хочу, альтруист ты несчастный, чтобы ты хоть раз в жизни подумал о себе, – лучник опустил голову, и Роджерса как током пробило от прикосновения к шее языка. – Не о других, Стив, - три поцелуя. – Не обо мне, - легкий укус. – О себе.
Стив вообще уже плохо думал – что о себе, что о других. Ему хотелось еще прикосновений, еще поцелуев, ему хотелось вот так вот лежать и дышать через раз, чтобы не отвлекаться и ничего не пропустить. Действующие без его ведома руки беспорядочно гладили чужую спину и зарывались в короткие волосы.
- Просто лежи.
Бартон приподнялся и сполз вниз, заставив Роджерса вздрогнуть от отсутствия теплой тяжести на груди. Но не успел окончательно запутавшийся в своих желаниях Стив поднять голову, как горячие руки прижали его бедра к кровати, и он почувствовал что-то настолько мягкое и влажное, опускающееся на ноющий член, что лунный мир перевернулся вокруг него два раза. Бартон без труда захватил немаленький член до конца.
Вцепившись в простынь, Роджерс невидящим взглядом смотрел в потолок, сходя с ума от потрясающего ощущения закручивающейся где-то в низу живота спирали. Каждое движение отдавалась в голову – он не слышал ничего, кроме пульсирующей в ритме взятого Бартоном темпа крови. Спираль затягивалась, обжигая изнутри, заставляла его метаться по кровати и вскидывать бедра. Вдох, второй, третий, легкие не выдерживают. Вдох, второй…
- Клинт…
- Тихо.
Стив чувствует тепло по обе стороны от своих ног, тяжесть опустившегося тела заставляет впиться ногтями в ладони. Тесно, горячо, совсем по-другому, как будто по венам разливается жидкий огонь, и самым важным становится двигаться. Двигаться. Двигаться без остановки, смотря на обнаженную шею, когда он запрокидывает голову, двигаться, держа руки на крутых бедрах, сжимая до боли. В свете четким контуром вырисовывается рельефный обнаженный живот лучника, на смуглых плечах россыпью капли пота.
Роджерс уже не уверен, что это он. Он остался за порогом, он, наверно, терпеливо ждет, пока кто-то вбивается раз за разом всё глубже в это потрясающее тело, напряженное, как тетива. Стало слишком шумно от вздохов и полузадушенных то ли стонов, то ли вскриков, слишком жарко и слишком быстро для ошеломленного Стива. Движения вверх-вниз приобрели поистине сакральное и космическое значение – ему стало казаться, что вся вселенная двигается сейчас именно в этом ритме, и летит на него со всей безжалостностью, набирая скорость, без тормозов, без преград, вверх, рывками вверх…
Вытянувшись до предела, Бартон рухнул, придавив его своим телом. Хватающий губами воздух Стив машинально прижал его к себе, еще вздрагивая от отголосков ни с чем не сравнимого наслаждения, пронзившего его как стрелой от макушки до пяток. Не отдавая себя отчет, обнял крепко, как только мог, прижался губами к мокрым волосам.
Вдох, второй, третий…
Медленно остывала кожа. Успокаивалось сердце. Выбитая из колеи жизнь, сделав пару кульбитов, медленно возвращалась в привычное русло, где Роджерс может чувствовать себя собой.
И всё же он по-прежнему не знал, что говорить. В воздухе повисло всего одно слово:
- Останься.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., Шлюхоптица

---

Serenity

Столь нестандартный для меня пейринг проскочил один раз по просьбе дорогого Изумляя о "и чтобы все были счастливы". Коротко, флаффно и немного ванильно))

Название: Serenity
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Avengers.
Пейринг: Роджерс/Локи
Рейтинг: G
Жанр: флафф и идиллия.
Дисклеймер: оба не мои, куда мне.
Размер: драббл.

Они круглые сутки думали над тем, какой шаг он предпримет следующим. Он ходил по лезвию ножа, ежеминутно подвергаясь опасности оправдать их прогнозы. Они ломали головы над границами его планов по завоеванию. Он берег свой самый главный секрет, прикрываясь мелкими вредностями исключительно чтобы развлечь их. Они провозгласили его главным злом человечества и сходили с ума от желания его уничтожить. Он невольно поражался, сколько ужаса можно приписать тому, кого не понимаешь. Его не понял никто.
Почти никто.
- Как у вас там, наверху?
Движение тонких пальцев по шее вверх и запустить руку в короткие светлые волосы, - это стало настолько естественным, что без этого уже не представлялось само существование. Как и без светлых глаз, настолько честных, что в нем просыпалась крайне непривычное для него чувство под названием «совесть». Локи толком не знал, в чем виноват. И глаза его ни в чем не обвиняли – наоборот, смотрели с таким обожанием, что он имел полное право чувствовать себя счастливейшим из смертных. Поправка – из бессмертных. Но по сравнению с безусловной чистотой он начинал невольно задумываться о своих грехах.
- Это трудно описать. Темно, но светлее всего, что есть у вас тут внизу. Холодно, но куда жарче, чем ты себе можешь представить. Там не существует тебя как такового, но ты есть во всем, что вокруг.
Локи искренне не понимал, зачем надо тратить драгоценное время на что-то еще, когда есть возможность наслаждаться внутренним трепетом, ощущая чужое тепло натренированного тела, притворяться обычным человеком и следовать за ним шаг в шаг по городским улицам, с недостойной бога лжи и обмана покорностью повиноваться сильным рукам, прижимающим его к стене – сначала нерешительно, потом входя во вкус. Он задыхался от желания сделать ВСЁ, что понадобится, и ВСЁ, что возможно – только бы это никогда не заканчивалось. Он практически забыл всё то, что когда-то составляло его сущность, и где-то, наверно, от этого сталкивались и гибли миры и цивилизации – но им до этого было далеко, они слишком ценили своё счастье, чтобы оглядываться на окружающих.
- А время?
Ему казалось, что он может провести всю свою бессмертную жизнь вот так, наблюдая за этим сокровищем. Сокровище по армейской привычке вставало ни свет ни заря, независимо от того, во сколько они наконец смогли оторваться друг от друга и заснуть. Сокровище умело делать всё, от удивительно вкусного по земным меркам завтрака до сложного химического состава бомбы. И при этом Стив испытывал такие терзания по поводу своей неопытности, что с готовностью шел на любые эксперименты и слушался всех просьб и указаний.
От этого Локи сходил с ума и приближался к тому, чтобы провозгласить человечество лучшей из всех вселенских рас. Во всяком случае, отдельных его представителей.
- Время – исключительно ваша выдумка. Времени больше нет нигде. Только вы настолько дерзки, чтобы давать этому название и загонять в циферблаты. Знаешь, ваша страсть всё структурировать и систематизировать выдает ваши слабости. Ваше счастье, что тому, что вы называете временем, нет до вас дела.
Стив, кажется, хочет обидеться, но в такой доверчивой позе – голова на божественных коленях, ловкие пальцы зарываются в отливающие светлым золотом волосы, перебирая прядь за прядью – это трудно. Локи невольно улыбается.
Они чуть не убили друг друга в самую первую встречу. Да и во вторую тоже. По большому счету, Стив был всего лишь запрограммированным на служение механизмом, вынужденным беспрекословно исполнять приказы. Локи ничего не оставалось, как воспользоваться своей старательно поддерживаемой дурной славой, чтобы выдвинуть ультиматум. Кажется, он сыграл весьма эффектно – запрограммированный Стив не простил бы себе, если бы отказался, и это прекрасно поняли все остальные, роняющие скупые геройские слезы.
Впрочем, Локи не был уверен, что уже тогда знал, что он хочет с ним сделать.
- Я тебя люблю.
Стив поднимает руку и проводит пальцами по точеным скулам. Он действительно сомневался, поначалу. Он не верил, что его можно любить, он вообще не рассматривал себя как аутентичную человеческую единицу, достойную чего-то большего, чем подчинения вышестоящим. Солдат остается солдатом, даже если по силе и выносливости он превосходит всех остальных.
Но столько любви не мог дать ни один смертный – и в этом он был уверен, несмотря на свой весьма скудный опыт.
- Я тебя тоже.
День за днем, в пику человечеству лишая понятие «время» своего значения, используя каждую свободную минуту, чтобы переплести пальцы и обменяться взглядами. У Стива всегда горячие губы. Локи пахнет терпкой смолой и морозом. Они знают друг о друге всё и даже больше.
Планета радуется резкому снижению катастроф и наводнений. Команда воздает должное добровольно рискнувшему принести себя в жертву герою. Принесенный в жертву герой ощущает себя самым счастливым человеком во Вселенной. А бог… Бог прилагает все усилия, чтобы забыть о своем божественном происхождении.
Впервые за всю историю бог желает быть человеком.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко.

---

Я просто оставлю это здесь.

Бартон. Бартон, Y ARE U SO AWESOME? *_*

@темы: Боженятко и Ко., Шлюхоптица

---

Концерт для Локи со Змеем.

Cделаем вид, что никто ничего не видел. For fuck's sake, прошло уже три месяца))

Название: Концерт для Локи со Змеем.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Коулсон/Бартон
Жанр: юмор по мере сил.
Рейтинг: PG
Содержание: по заявке "Коулсон/Бартон, Локи. Локи скучно, Локи начинает развлекаться. Играть людьми довольно интересно, когда знаешь их тайные желания. Локи заигрался настолько, что по сути стал свахой."
Дисклеймер: Коулсон, Бартон и Локи - Марвеловские. Змей мой. Точнее, из древнескандинавского эпоса.

Судившие и выносившие Локи приговор могли что угодно сделать с его телом, но до головы добраться им было невозможно. Именно поэтому Локи получил в наказание вещи, на которые при другой ситуации первым бы записался. Те же цепи, например, которыми бог лжи и обмана был отныне надежно прикован к каменному полу. Да и у змеиного яда гораздо больше применений, чем предполагают достопочтенные асы, и некоторые из них Локи были весьма симпатичны даже в применении к себе. С призванным усилить его страдания Змеем, кстати, Локи быстро подружился - их объединила обреченность и общий идиотизм ситуации. Как оказалось, у Змея тоже было много личных планов, с которыми теперь на ближайшую вечность пришлось попрощаться. Утра как понятия на самом нижнем и самом надежном этаже асгардского подземелья не существовало, поэтому Локи ориентировался исключительно по Змею, который неизменно начинал своё черное дело с ворчливого замечания о том, что делать ему больше нечего, только на обнаженных малохольных богов капать ядом, даром что толку от этого ноль.
Мысли рептилии и то читать было сложнее, чем ясные и прозрачные мысли Тора, который то и дело приходил под дверь. Тор томился и страдал от обостренного чувства вины перед младшим братом и громко доказывал то ли Локи, то ли самому себе, что если бы Локи был послушным сыном и хорошим братом – ничего бы это не было, и сидели бы они сейчас вдвоем «на королевском пиру, окруженные пышногрудыми красавицами и верными боевыми товарищами», и «вкушали бы несравненные яства», и «наслаждались бы покоем и богатством», и «смело шли бы на бой рука об руку, если бы пришлось». На этом фантазия Тора обычно заканчивалась. Локи закатывал глаза и думал о том, что темнота, тишина и компания Змея ему явно нравится больше предложенного варианта, несмотря на сравнительное неудобство. Еще Локи думал о том, что он мог бы лично подсказать асгардскому суду пару подобающих статусу наказаний, по сравнению с которыми цепи, змеи и «мрачное, тяжелое, высасывающее душу невыносимой бесконечностью страданий одиночество» показались бы катанием на детской карусельке. Локи вообще много думал, потому что больше ему в таком положении, собственно, ничего и не оставалось. Проще говоря, самым страшным наказанием для Локи на самом деле оказалась скука – его изощренный мозг бунтовал в стагнации.
Тогда Локи и обратился к своему Музею Воспоминаний. Ему нравилось это сравнение, оно было образным и, пожалуй, лучше всего отражало ту коллекцию образов и персонажей, которые он собрал за всю свою жизнь. Закрывая глаза – что, в принципе, не сильно влияло на и без того царящую вокруг темноту – он отключался от реальности и уходил по лабиринтам подсознания, выбираясь на совершенно другой уровень восприятия и существования. Тут он был бессмертен, всесилен и совершенно никем не сдерживаем. По мере приближения образы вырисовывались всё более ясно – штрихованные портреты из слов и ассоциаций, четкие линии моральных установок, сочные краски пристрастий и тайных желаний. Все, кого касалась его магия, обретали здесь своё выставочное место. Целая вереница игрушек, музей восковых фигур. Он мог видеть их глазами, он мог погружаться в их мысли, он читал их, как открытые книги. Было бы идеально, если бы он мог еще и действовать их руками или хотя бы внедрять конкретные мысли для воплощения собственных деструктивных планов. К сожалению, максимум, что долетало через такое огромное расстояние – легкие телепатические импульсы, на которые большинство даже не обращало внимание. Весьма перспективным казался Селвиг до тех пор, пока не отстранился от научной деятельности с целью отдыха и восстановления нервов и в гордом одиночестве не уехал на тихое и спокойное ранчо в Техасе. Тогда Локи обратил всё своё внимание на Бартона и Коулсона.
Бартон оказался чрезвычайно податливым на воздействие и заманчиво послушным при выполнении приказов, поэтому представлял собой интерес. Локи прочувствовал его до мелочей – к слову, надо бы отметить, что особой эмоциональной глубиной тот и не отличался – поэтому портрет лучника в Музее был до забавного реалистичным, вплоть до взъерошенных волос и каждой вены на руках. Конечно, и думать было нечего подговорить верного ЩИТу Бартона подорвать Пентагон или подстрелить Президента. Локи начал с малого – ненавязчивые советы внутреннего голоса вроде выбора одежды на выход, еды в кафетериях и канала радио в плеере, достаточно нетипичных для Клинта, чтобы удостовериться в своей силе. Бартон послушно запихивал в задний левый карман джинсов красный платок (и черный в правый, когда у Локи было плохое настроение), заказывал себе клубничные молочные безалкогольные коктейли и слушал душераздирающее «and I was like baby, baby, baby noo». Правда, ровно до того момента, как у Соколиного Глаза включались мозги и Локи буквально вышвыривало наружу от упругого импульса «Какого черта я делаю?!». Тогда Локи справлялся с легким приступом мысленной боли и в следующий раз действовал еще деликатнее. Гении промышленного шпионажа, специализирующиеся на внедрении в сны, могли бы ему только позавидовать.
Если с Бартоном было всё более-менее понятно, то Коулсон был отдельным разговором. Так как контакт с ним был, мягко говоря, не эфемерным и магическим, а весьма грубым и физическим, связь получилась странной. Можно даже сказать, из ряда вон выходящей. Первый раз Локи это обнаружил, когда, отчаявшись воздействовать на агента хотя бы в вопросе вида пончиков, случайно ускорил его пульс в два раза. Внешне, правда, это проявилось только в слегка округлившихся от удивления глазах Коулсона, который, видимо, даже не подозревал, что проблема выбора пончиков является для него столь животрепещущей. Заинтересовавшись, Локи в порядке эксперимента устроил агенту целый марафон, произвольно меняя температуру тела, давление, ориентацию в пространстве и другие физиологические параметры. Организм того, даром что всё еще ослабленный после ранения, стойко стоял на страже, не позволяя изменять состояние до критического, однако амплитуда была достаточной, чтобы поставить Коулсона в тупик. На других такое не работало. На Коулсоне не работало его ментальное убеждение, у него даже мысли толком прочитать не получалось.
Локи нашел это забавным.
Например, с какого-то перепугу Бартон надевал на работу легкую едва ли не просвечивающую светлую рубашку. В середине октября. Мерз по дороге и недоумевал, что помешало ему надеть практичный теплый пуловер. А потом гадал, есть ли связь между ним и тем, что выглядящий бледным и невыспавшимся Коулсон беспрецедентно ушел в середине рабочего дня.
Или Бартон во время засады на конспиративной квартире начинал активно заниматься для поддержания мышц в тонусе, и Коулсон прятался за книгой, а потом вообще уходил в ванну. В ванной Коулсон долго смотрел в зеркало, словно пытался воздействовать на себя тем же убедительным взглядом, которым пресекал выходки нерадивых подопечных. Судя по тому, что послушный Локи организм по-прежнему демонстрировал нежелание подчиняться хозяину, взгляд не действовал. «Он хочет тебя» - между тем настойчиво повторял отжимающемуся Клинту внутренний голос, которого, к слову, он раньше за собой не замечал. Да не гони, - отмахивался Клинт от внутреннего голоса, хотя в его голове давно рисовались картинки возможного совместного времяпровождения на конспиративной квартире одна другой краше. – Это я хочу его, а то, чем ты сейчас занимаешься, называется проекцией эмоций. Не удивлюсь, если этот андроид до сих пор девственник, так как в него в принципе не вживили функцию эротического возбуждения и сексуальных потребностей. Легче Кэпа соблазнить.
«Ну, по крайней мере, он реалиссст» - комментировал Змей, уютно свернувшись на груди у Локи – в силу природной любознательности он просто не мог оставаться в стороне. К счастью, для общения с древнейшим пресмыкающимся было достаточно обмена мыслями, что было очень кстати для Локи, рот которого по-прежнему был прочно закрыт.
«Он не реалист, просто ему однажды уже вывернули плечо при схожих обстоятельствах».
Или, например, Коулсон выдавал Бартону четкие инструкции относительно предстоящей операции, и внезапно краснел, бледнел, непроизвольно тянулся рукой к шее. У Бартона большую часть потраченного на инструкции времени в голове независимо от Локи крутилось что-то в стиле «…а потом бы я подсыпал тебе снотворное в твой любимый дабл американо, утащил бы тебя к себе домой, раздел бы, привязал бы к кровати и, подождав, пока ты очнешься, сделал бы всё, чтобы лишить тебя твоего хладнокровного спокойствия, невзирая на все твои протестующие «Бартон, что вы творите?», черт побери, какая у него шея…». Вынырнув из пошлых размышлений, он заинтересованно всмотрелся в ослабляющего галстук шефа.
- С вами всё в порядке, сэр?
- Более чем, - огрызнулся Коулсон, хватаясь за стакан с водой.
«Сядь в еще более откровенную позу, посмотришь, что с ним будет» - ехидно посоветовал Клинту внутренний голос. Идея была настолько абсурдна, что к ней стоило прислушаться.
Лучник демонстративно развалился на стуле, придав лицу самое лукавое выражение из своей коллекции лукавых выражений. Коулсон явно хотел привычно посмотреть на него взглядом, которого даже Старк редко удостаивался, но вместо этого вдруг резко придвинулся к столу и стал перебирать лежащие перед ним бумаги.
- Вы свободны, агент Бартон.
- Но сэр…
- Приступайте к выполнению! – приказал Коулсон, поднимая к глазах чей-то отчет. Пальцы у Коулсона едва заметно дрожали. Мааать моя акробатка, - думал Бартон. - Это что-то новенькое.
«Какой вы опаснейшшший» - уважительно отмечал Змей, неизменно растягивая «с» и «ш».
«И весьма коварный» - охотно подтверждал Локи.

Бартон, неся в руках бумажные пакеты с мягкими булочками, привычно зашел к Коулсону в кабинет как к себе домой:
- Шеф, я долго выбирал, что вам больше понравится, но так и не выбрал, поэтому, следуя вашему примеру, купил и то, и… - он осекся уже почти у стола, обнаружив, что шефа нет. Судя по безукоризненному порядку среди бумаг, он сегодня тут и не появлялся. В принципе, в этом не было ничего из ряда вон выходящего, однако тревога толкнулась в сердце, заставив его пройти до кабинета Ситвелла и сунуться внутрь.
- Простите, а…
- В медцентр, Бартон, - ответил смуглый Ситвелл, не поворачивая бритую голову от развернутого над столом экрана. На экране мерцала какая-то супернавороченная версия пакмана.
- В смысле?..
- Агент Коулсон в медцентре, там вам объяснят всё лучше, чем это сделал бы я. Проверьте коридор в восьмом квадрате, - приказал агент в рацию, поправляя очки. Пакман послушно заскользил по дорожкам в нижний левый угол карты.
Высокий врач с убранными в хвост длинными светлыми волосами перехватил Бартона еще на подходе к палате со свежеотпечатанной табличкой «Агент Коулсон» и придержал за локоть, мягко закрывая за собой дверь.
- Я вам не советую этого делать.
В голосе у врача явственно чувствовался режущий ухо уэльский акцент.
- Что, так всё плохо? – похолодел Бартон.
- Ужасно. Он в таком паршивом настроении, что я только чудом не аннигилировался под этим выразительным взглядом.
- А я принес булочки…
- Булочки точно аннигилируются. У него обнаружился странный синдром – мускулатурная дистрофия нижних конечностей, абсолютно беспричинная, если судить по тестам, которые мы успели провести. Это не похоже на спазм, на закупорку вен или на инсульт мышц, постоянной боли нет, хотя нервные окончания в полном порядке и рефлексы в норме, просто как будто… не знаю, мозг отдал команду телу в обход всем законам анатомии и физиологии. Конечно, легче всего это списать на последствия травмы, в чем я не уверен. Потому что я вообще, черт возьми, ни в чем не уверен.
- Насколько это страшно? – задал ничего не понявший Бартон главный интересующий его вопрос.
- Он не может самостоятельно передвигаться.
- Вообще?! – сердце рухнуло куда-то к пяткам, Клинт вцепился в пакет.
- Пока да, только с чьей-нибудь помощью, - бессердечно подтвердил медик. – Насколько это временное явление, я тоже сказать не могу. Такой сюрприз, сами понимаете, мешает работе, хотя я уже выслушал предложение принести ему отчеты сюда, чтобы он разбирал бумаги лежа. Удивительный человек.
Бартон вдруг почувствовал, как низко и недостойно настоящего Коулсона всё то, что проходит в его голове под тегом «Coulson». Он часами просиживал возле больничной койки, когда тот без сознания балансировал на грани жизни и смерти после полученного от Локи ранения. Глядя на бледное лицо, лучник испытывал совершенно не вписывающиеся в его палитру прямолинейных эмоций чувства вроде непривычно трепетного желания защитить, никогда-никогда больше не приставать с непристойными предложениями и беспрекословно служить верой и правдой до скончания веков. Всё это сталкивалось и смешивалось в голове, от чего Бартон стал воспринимать Коулсона как нечто святое, недосягаемо безупречное и неприкосновенное. Потом неприкосновенное пошло на поправку, затем вновь занялось привычными делами, командуя Бартоном направо и налево, и все возвышенные эмоции плавно отошли на задний план, вернув в голову и тело Клинта простые и понятные желания, замешанные на бытовом раздражении и чисто физической привязанности.
И вот опять.
- И что теперь делать?
- Понятия не имею, - врач повесил планшет с историей болезни на дверь. – Я с таким впервые сталкиваюсь, но тут вам и Хаус не поможет. Исходя из того, что по всем показателям перед нами абсолютно здоровый человек, я бы посоветовал отвезти его куда-нибудь в тихое и спокойное место на свежий воздух, подальше от этой адской работы, хотя бы на неделю. Может быть, это просто нервное.
- Он будет против, - скривился Бартон, вспомнив, как проткнутый жезлом читаури Коулсон вышел на службу еще на стадии «строгий постельный режим».
- Ну, выбор у него небольшой – либо сидеть без дела здесь, либо сидеть без дела где-нибудь на Великих Озерах. Там всяко приятнее. Прошу меня извинить, - врач отсалютовал и с проворством опытного ниндзя растворился в глубине больничного коридора.
Бартон подошел к окну и, прижавшись носом к стеклу, заглянул в палату сквозь щель в жалюзях. Сидящий на кровати Коулсон в полосатой пижамке даже отсюда выглядел мрачнее тучи. Да, будь это мускулатурная дистрофия чего угодно другого, этого трудоголика нельзя было бы тут удержать никакими силами, но теперь у него действительно не оказалось выбора.
Ты обязан ему по гроб жизни, съездить с ним на неделю в качестве помощника – самое малое, что ты можешь сделать, - заговорила внутренним голосом совесть. Иногда Клинту начинало казаться, что голос у совести подозрительно знакомый, но уловить всё никак не удавалось. Что-то отдаленно напоминающее Ганнибала Лектера.
«Что? Коулсон, неспособный свернуть мне шею при малейшем нарушении личного пространства? Коулсон, которого надо будет крепко держать для помощи при ходьбе? Неделю наедине с Коулсоном без всякой работы?! Неее-ненене. Меня вышвырнут после этого из ЩИТа. Я же не железный».
Хоть раз в жизни подумай не только о себе, - строго приказала совесть.
Вздохнув, Бартон взялся за дверную ручку и приготовился к худшему. Проклятая совесть была как всегда права, осталось убедить в этом шефа.

«Это слишком жестоко» - заметил Змей, наблюдая за тем, как Бартон осторожно доказывает Коулсону, что взять раз в пять лет недельный отпуск – это не страшно, особенно если пришедший навестить помощника директор обещает в противном случае насильно продержать в медкорпусе до полного выздоровления и еще полгода держать на бумажной работе, близко не подпуская к оперативным заданиям. Последний аргумент, судя по лицу Коулсона, оказался весьма убедительным.
«Не переживай, он ничего не чувствует».
«То есть теоретически ты можешь полноссстью его обездвижить на неопределенное время?»
«Легко. …ну, на самом деле, не так легко, но и так неплохо».
«Уточни, чего ты этим добиваешься?»
«Как минимум он не сбежит. И еще я хочу сломать к йотунам его систему моральных ценностей и приоритетов. И потом, посмотри, как ему отвратительна собственная беспомощность. Меня лично это зрелище чрезвычайно радует».
«Напомни мне не злить тебя».

Бартон помог Коулсону сесть на переднее сиденье взятого напрокат Фольксвагена, сам бодро обежал машину и прыгнул за руль. Несмотря на сияющее солнце, в Миннесоте было прохладнее – жители Дулута в подавляющем большинстве уже ходили в пальто и шапках, портовый воздух бодрил на каждом глубоком вдохе.
- Я понятия не имею, почему я согласился на ваше сопровождение, - в десятый раз повторил Коулсон, в бежевом кашемировом свитере и джинсах очень похожий на Ричарда из «Новых приключений старой Кристины».
- Ну сейчас уже точно поздно передумывать. Бросьте, сэр, я когда-нибудь вас подводил?
Бартон вырулил со стоянки и, не особо обращая внимания на правила дорожного движения, погнал по пустой трассе в сторону коттеджного поселка на берегу Верхнего озера.
- Вот об этом я и говорю, - проворчал Коулсон, провожая взглядом очередной горящий красным светофор. Джип подбросило на лежачем полицейском, ремни впились в грудь.
- Бартон!
- Что-то вы раньше не имели привычки жаловаться на мой способ вождения, - не преминул заметить Клинт, которого из-за обилия солнца, открытого пространства, насыщенного кислородом воздуха и целой недели отдыха в перспективе как раз тянуло выжать из машины максимум, не оглядываясь ни на что вокруг, и просто наслаждаться скоростью и свободой.
- Потому что раньше дело всегда касалось преследования преступников или сверхсрочной доставки на базу элементов с непредсказуемым механизмом распада.
- Мы что, ни разу не катались просто так?!
- Я бы и не стал нарушать эту славную традицию… - пробормотал Коулсон, хватаясь за ручку – машина вылетела на открытое пространство. Великолепная панорама до горизонта залитого солнечным светом озера на миг раскинулась во все лобовое, затем джип занесло, и он с трудом вписался в крутой поворот. Сглотнув, Коулсон повернул голову направо, надеясь найти в зрелище мелких подсвеченных волн недостающее терпение. Впереди линия берега плавно опускалась практически вровень с водой, над побережьем кружили крупные чайки. У кромки воды стояли три-четыре машины любителей осенней рыбалки. Всё вокруг дышало таким покоем и безмятежностью, что Бартон с его дикой манерой езды и с льющимися из динамиков магнитолы аккордами “The Doors” казался еще более несуразным, чем обычно. А казаться еще более несуразным – это очень, очень трудно.
Предназначенный им коттедж стоял в гордом отдалении от других построек, незаметный с трассы, окруженный могучими соснами, выходящий прямо к песчаному пляжу. Ну просто рай для в кои-то веки решившего отдохнуть секретного агента с тягой к уединению и северной природе. Когда Бартон повел его по подметенной дорожке ко входу, Коулсон поймал себя на уже ставшим привычном ускорении пульса. Поначалу он еще пытался списать это на подсознательное нежелание своего организма находиться в зависимом положении, но теперь, когда он с присущей ему легкостью договорился со своей гордостью, это выбивалось за рамки логики. Жалко, с пульсом договориться не удавалось.

Коулсон оккупировал широкий удобный диван, стоящий напротив большого французского окна с видом на озеро – в первую очередь потому, что Бартон старательно подтащил комод и кресла таким образом, чтобы Коулсон мог самостоятельно добраться до ванны, что, несмотря на все сделки с гордостью, по-прежнему оставалось главным. Кроме того, на диване было одинаково уютно лежать, сидеть и даже есть, если пододвинуть журнальный столик. Клинт, вошедший в роль заботливого коллеги и помощника, увлекся перепланировкой, таская предметы мебели и царапая ножками паркет.
- Если вы захотите сами пойти на балкон, вот тут вот шкаф, какая-то здоровенная декоративная, но весьма устойчивая кошка, а там поручни, и я сейчас еще кресло-качалку туда притащу.
- Бартон…
- А если на кухню, то вот тут вот спинка дивана, потом кресло, там косяк, барная стойка… Только я всё сам буду готовить.
- О боже, только не это.
- Я умею!
- Да, я помню ту лазанью. У Наташи до сих пор фобия итальянской еды.
- Прекратите дуться, вы сюда расслабляться приехали. Если понадобится, я вас доведу куда угодно, в любое время суток, только скажите. Сварить вам кофе?
Коулсон с тяжким взглядом откинулся на спинку дивана. Он старался ограничить неприказное общение с Клинтом в виду особой проблематичности такового, но теперь, видимо, придется привыкать.
- Свари.
С Бартоном было опасно находиться рядом в такой ситуации. В ситуации, когда он совершенно не контролировал собственное тело, хотя по-прежнему надеялся обойтись без профессиональной помощи врачей. Если поначалу это было еще терпимо, неожиданно напавшая и захватившая его ноги слабость была уже далеко не шуткой. Зато, по крайней мере, наконец прояснила бесполезность медицинских осмотров, успокоив его совесть. У Коулсона, страшно сказать, даже стали возникать пошлые мысли про гадалок, сглазы и родовые проклятья (первый раз после того, как он чуть не запорол стрелковые нормативы из-за кратковременно ухудшившегося зрения, второй – после того как чуть не свалился от внезапного головокружения прямо на руки немало удивленного Фьюри). Вообще это было страшно. Он перестал быть уверен в чем бы то ни было, он не знал, когда его накроет в следующий раз, и одно утешение было в том, что с тех пор, как почти отказали ноги, других заметных ухудшений не происходило. Он даже мог бы выдержать кого угодно, но только не Бартона. У Бартона в голове постоянный бразильский карнавал тараканов, а еще – цепкий взгляд и такая ужасная манера улыбаться, как будто он мысленно уже поимел собеседника в трех позициях.
«Это будет сложнее, чем я думал» - признал Локи.
«Я по-прежнему не понимаю, зачем тебе это нужно».
«Потому что я могу это сделать, глупое пресмыкающееся. Уверяю тебя, всё или почти всё в девяти мирах делается исключительно по этому принципу».

Когда Клинт с двумя смешными пузатыми чашками в руках забрался на диван с ногами, он обнаружил одевшего очки Коулсона по уши в айпаде в развернутом на весь экран документе с гербом ЩИТа на фоне.
- Что вы делаете?
- Работаю, - Коулсон не глядя протянул руку за кофе, не отрываясь от мелких строчек.
- Сэр! – Бартон отдернул кружку, чуть не пролив половину на диван.
Коулсон поднял ясные глаза.
- Что?
Кружка зависла над полом. «О да. Вот он. Этот взгляд. Черт возьми, ну как он так делает, что мне рефлекторно хочется съежиться и уползти в угол?»
Даже не думай, - наставительно заметил недремлющий внутренний голос. - Пора избавляться от этих детских рефлексов.
Клинт представил, как медленно пододвигается, протягивает руки и снимает с Коулсона эти забавные очки в черной оправе. Аккуратно складывает и кладет на журнальный столик прямо на этих вот изумленных такой наглостью глазах. А потом забирает этот проклятый планшет и тоже куда-нибудь убирает, а потом пододвигается еще ближе и…
- Агент Бартон, вы что-то хотели сказать?
Клинт поморгал и, осознав, что уже начал приподниматься, сел на место. До снимания очков было как до России. Хотя нет, скорее как до Корусанта, потому что до России еще можно добраться.
- Я хотел сказать, что если вы сейчас же не прекратите работать, я нажалуюсь директору.
Коулсон поджал губы. Да. Серьезная заявка на успех.
- У вас есть какие-нибудь игры? – лучник беспардонно забрал планшет и пробежался ловкими пальцами по сенсорному экрану. Коулсон явственно почувствовал нарастание уровня абсурдности ситуации. – О! Fruit Ninja! Если уж вам так сложно отказаться от благ цивилизации, давайте сыграем?
Абсурдометр со звоном достиг максимальной отметки и вышел из строя. Коулсон вдруг почувствовал себя очень легко и по-детски глупо, как будто кто-то вышестоящий наконец приказал ему расслабиться и просто получать удовольствие.
- Так уж и быть. Но только если ты отдашь мне мой кофе.

«Поверить не могу, им действительно интересно!» - если бы у Локи были свободны руки, он бы обязательно ими всплеснул. – «Они наедине в запертом доме на мягком диване, и что они делают? С упоением рубят пальцами нарисованные фрукты?!»
«Дай уточнить. Тебя всерьез удивляет, что два взрослых человека получают искреннее удовольствие от игрушшшки?»
«Не проводи аналогий, у меня, в отличие от них, вариантов не много. Хотя…»
«Нет, молчи, я даже знать не хочу».
«Уверен?»
«Уверен! Извращщенец…»

На следующее утро Клинт, которому из-за нежелания Коулсона покидать диван досталась целиком двуспальная кровать, проснулся ни свет ни заря и, убедившись, что шеф еще спит, вышел на пробежку. Коулсон отказался покидать диван даже после того, как Клинт сказал, что на кровати гораздо удобнее. Когда Клинт еще на всякий случай заметил, что сам при этом собирался спать как раз на диване, решительность Коулсона была заметно поколеблена, но в итоге он всё равно заснул головой на мягком подлокотнике среди диванных подушек, трогательный до невозможности. Лучник, который то и дело просыпался среди ночи, неизменно подходил, поправлял плед и умилялся, до чего разным может быть Коулсон. Умиление, правда, слегка ослабело после того, как внезапно проснувшийся шеф из положения лежа как-то так вывернул протянутую к нему в темноте руку, что Бартон смог только сдавленно пикнуть. Осознав, Коулсон отпустил Бартона и извинился. Потом извинился еще раз, и даже беспрецедентный третий раз, когда разобиженный Клинт выдал сентенцию про то, что его никто не ценит и благими намерениями выложена дорога в ад. И еще Коулсон посоветовал больше среди ночи не подходить, потому что спросонья он и так себя не особо контролирует, а сейчас и подавно.
Локи мысленно потирал руки за невозможностью потереть настоящие. От такой концентрации передающихся ему противоположных и совершенно несочетаемых эмоций казалось, что каждая личная проблема одной маленькой социальной ячейки стоит не меньше, чем апокалипсические метания всего человечества.
День выдался пасмурным, на небе растянулось комковатое полотно низких облаков, беспокойно качали макушками вековые сосны. Воздух был откровенно холодным даже по сравнению с предыдущим днем, и печатающий один за другим следы на влажном песке пляжа Бартон думал о том, что надо найти еще пару пледов, развести огонь в камине и проверить систему отопления. С этими мыслями он как раз пробегал мимо дома третий раз, когда вдруг кинутый наспех взгляд на французское окно в гостиную заставил его резко затормозить, поднимая кроссовками буруны песка. За окном стоял Коулсон.
- Вот тебе и свежий воздух… - пробормотал Клинт, кидаясь к дому.
Когда он на полной скорости влетел в гостиную, Коулсон уже сидел на диване с лицом человека, в чьем лотерейном билете с выигрышным не совпадала последняя из двадцати трех цифр.
- Мне что, показалось?.. – шумно дыша, уточнил Бартон.
От разгоряченного Бартона пахло осенней хвоей и холодным пресным ветром. Коулсон растерянно развел руками, даже не пытаясь сохранить привычную невозмутимость.
- Я просто забыл и встал, как обычно вставал с утра. Простоял не больше минуты.
- Значит, это всё-таки психологическое. Пока ты не задумывался о ногах, всё прекрасно функционировало, а потом ты вспомнил и свалился, да?
- Я не уверен, что я не сначала свалился, а потом вспомнил. Но в любом случае, похоже, ты прав, это действительно из области психосоматики. Поразительно. Меня всегда удивляли подобные случаи самоубеждения в медицине, особенно когда человек сам этого не желает.
Бартон, который самостоятельно придумал основную процентную составляющую своих медицинских знаний, медленно побрел в ванну, на ходу снимая спортивную куртку. В дверях замер, пронзенный внезапной мыслью.
«А он точно этого не желает?..»
Глупо, конечно. Но глупым были и новые реакции Коулсона на его присутствие. Бартон быстро зашел в ванную и привалился спиной к двери. Если всё это вопреки всему, что он говорил, было только для того, чтобы оказаться тут вдвоем? Может быть, вариант просто предложить провести время вдвоем даже не рассматривается его безупречно упорядоченным сознанием? А может быть, он даже сам не отдает себе отчет в том, что хочет этого, и во внезапной дистрофии виновато исключительно его подсознание?
Когда речь шла о Коулсоне, Бартон никогда не мог до конца разобраться в возможных двойных днах логики его поведения. За каждым двойным дном обнаруживалось третье, затем четвертое, и выстроить объемную полноценную модель Коулсона у Бартона никак не получалось.

«Ха!» - ликующе провозгласил Локи. – «Вот в чем и был мой коварный план».
«Признайся, ты просто потерял над ним контроль».
«Бог Лжи и Обмана никогда не теряет контроль».
«То есть да».
«Это было всего на полминуты, и смотри, какие результаты!»
«Еще через пару дней он окончательно перессстанет тебе подчиняться. Это не лучник, его мозг просто вышвырнет тебя».
«Да ты оптимист, я посмотрю».
«Просто я сохраняю нейтральную позицию».
«В любом случае, пара дней у меня еще есть».

Бартон готовил купленную у рыбаков треску и исподтишка наблюдал за Коулсоном, пытаясь понять, какого рода помощь тому нужна. Если психологическая, то они просто теряют время, потому что меньше, чем в психологии, Бартон разбирался только в строении космических телескопов. В принципе, и там, и там его знания ограничивались фрейдистскими теориями.
Коулсон был похож на ученого двадцать первого века, который волею случая увидел край плоской земли и даже кусочек слона, на котором эта земля стоит. Казалось бы, временное облегчение должно было обрадовать, так как явно было ступенью на пути к выздоровлению, но пораженный мыслью о психологической подоплёке Коулсон стал еще мрачнее. Он всё реже говорил, как будто боялся, что слова за него тоже будет произносить кто-то другой, большую часть времени читал или просто смотрел на безразличную к его проблемам гладь самого крупного в мире пресного озера. Клинт с беспокойством косился на такого непривычного шефа и утверждался в мысли, что придуманным такое быть не может.
«Ну и что мне с ним делать?»
Отвлеки его, - услужливо подсказал внутренний голос.
Предложить собрать пазлы? Найти караоке? Станцевать на столе? Рассказать про секретные документы, в которых рассказывается о захвате зомби руководящих постов в СовБезе ООН?
Подробно и в красках рассказать всё, что и в какой последовательности он давно хочет с ним сделать, пользуясь тем, что сбежать не получится?
Уж это его точно отвлечет.
- Сэр, вам нужно выйти на свежий воздух.
Усадив Коулсона на кресло на улице, Клинт стал до того заботливо укрывать его пледами, что не выдержавший агент пообещал скинуть Бартона вместе с ними с террасы вниз – «Поверьте мне на слово, ноги мне для этого не понадобятся». С озера дул холодный ветер, периодически кидая в лицо микроскопические брызги от с шумом рушащихся о песок волн. Пахло йодом и хандрой, отчаянно хотелось курить. Не самая позитивная погода.
Сидя на широком поручне, Бартон смотрел на безэмоциональное лицо Коулсона и на мелькающую в его глазах вселенскую печаль и пытался понять, почему ему так хочется доказать свою надежность человеку, который уже имел больше случаев убедиться в этом, чем кто бы то ни было еще на этой планете.
Что ты делаешь лучше всего?
Чем ты можешь похвастаться?
Чем ты восхищаешь?
Отвлеки его. Вытащи из футляра.
Футляр…
Уловив хоть что-то из странного водоворота мыслей и эмоций, Клинт быстро сбегал за луком и колчаном, с которыми не мог расстаться даже на отпуске.
- Что вы собираетесь делать, агент Бартон?
- А на что это похоже?
- Зная вас, я не удивлюсь, если вы сейчас начнете рассказывать про способы проникновения в запертые коттеджи с помощью тетивы и сосновой шишки.
- Вообще я собирался рассказывать про то, что бы я стал делать, если бы вдруг настал конец света.
- Я почти угадал.
Когда Бартон брал в руки лук, он неизменно преображался так, что начинало казаться, будто это – наиболее естественное продолжение человеческой руки, а все люди вокруг – просто нелепые мутанты. Менялась сама координация движений, на автомате включая в безупречную систему лук и все оказывающиеся в его руках стрелы. Менялось выражение лица и глаз, менялся даже образ мышления. Будто переключался регулятор агрессии и азарта, и Клинт превращался в безукоризненное оружие, отличающееся от механического только тем, что у него никогда не бывало осечек и промахов.
Правда, в этот раз кто-то чуть переборщил с регулятором агрессии, и стрелять по деревьям вокруг показалось глупым и нелепым. Привычно прищурившись, Клинт поводил направленной в толщу сосновых крон стрелой, выбирая цель.
- В ста метрах отсюда на ветке сидят две каких-то мелких пичуги. Я могу снять любую.
- Удивил, - хмыкнул Коулсон. – Ты что, уже расслабился в связи с отпуском? Хвалишься тем, что можешь попасть в птичку со ста шагов?
Бартон нахмурился, азарт быстро догнал агрессию. Ладно, птичка со ста шагов…
Короткий резкий вдох, чарующе вздрогнула тетива, передавая импульс телу. Коулсон проводил взглядом двух всполошившихся птиц – суетливо покружившись над деревом, те быстро юркнули в чащу леса.
- Агент Бартон, что я вижу?..
- Пока еще ничего, - Клинт положил лук и, перекинув ноги, спрыгнул с другой стороны террасы. Высунул голову: - Вам не холодно?
Коулсон покачал головой, Бартон подмигнул и скрылся из глаз, зашуршав по настилу из опавших сосновых иголок. Только теперь Коулсон задумался, а почему ему, собственно, не холодно. Ветер дул пронизывающий, это ощущалось кожей, но не было никакого намека на понижение температуры, и вряд ли дело только в пледах.
Ему было не просто не холодно, ему было комфортно сидеть и ждать Бартона, не думая о том, как бы побыстрее сбежать обратно в дом.
«Какая неожиданная доброта ссс твоей стороны» - прошипел давно забывший о своих обязанностях Змей Локи на самое ухо, обвиваясь вокруг шеи.
«Он должен понять, что внезапное непослушание его организма не идет ему во вред».
«Ты надеешься, что тогда он просто примет возбуждение от близоссти лучника как данность? Онемение конечностей не идет ему во вред? Я окончательно потерялся в дебрях твоей извращщщенной логики».
«Поэтому я бог, а ты нет».
«Напомни, кто из нас двоих в кандалах в асссгардском подземелье осужден на вечные страдания?»
«Отстань. Я делаю что хочу».
Над поручнем показались руки, Бартон с легкостью подтянулся и залез внутрь. Во взъерошенных волосах застряли иголки, как будто он залезал на деревья или лежал на земле.
- Агент Бартон, возможно, для вас это окажется сюрпризом, но парой метров дальше есть удобная лестница.
Вместо ответа Клинт сунул в колчан возвращенную стрелу и гордо протянул ему ладонь. На ладони тускло отсвечивало круглым боком маленькое металлическое колечко не больше полутора сантиметров в диаметре, разомкнутое с одной стороны.
Бартон сбил с лапки птицы орнитологическое кольцо.

В камине трещали сосновые поленья, отчего в нагретом воздухе витал горьковатый запах смолы. Отблески плясали по стенам, по хаотично переставленным предметам мебели, по обращенным к огню лицам, по задернутым занавескам и потолку с деревянными балками в шведском стиле. Бартон сидел на ковре и, прислонившись спиной к дивану, играл на гитаре, найденной во время непроизвольной вылазки на чердак.
Это было стопроцентное попадание. Попадание в ситуацию, в настроение, во время суток и года.
Ловкие пальцы, поначалу по привычке обращающиеся со струнами как с тетивой, теперь касались инструмента именно с той силой и резкостью, которая делала получающийся звук по-душевному теплым и родным, как играли в далекой юности у костров. Коулсон пытался вспомнить, когда он с тех пор слышал вот так вот вблизи чью-то игру. Сосредоточиться толком не получалось – он будто отключился от реальности, сидел, откинувшись, не двигаясь и не отрывая взгляд от рук лучника. Так смотрят, задумавшись, в одну точку, когда мозг устраивает себе временную передышку посреди насыщенного рабочего дня, или когда мысленно отсекаешь всё вокруг, оставаясь в своем защищенном пространстве, и направленный наружу взгляд скорее обращен внутрь самого себя. Просто сейчас взгляд оказался направленным на руки Бартона. И от тепла ли, от музыки или от хронического недосыпания, Коулсон просто завис, как будто замедлились все биологические процессы. Дышал через раз, плавая на зыбкой границе между реальностью и забытьём. Не хотелось шевелиться. Не хотелось думать.
Изгиб гитары уютно прикорнул к широкой груди Клинта, локоть правой надежно обнимал деревянный корпус цвета жженой умбры. Пальцы на грифе прижимали струны с безукоризненной четкостью, не задевая лишние, не ослабляя нужные, хотя гриф был явно узок для его широкой ладони. Кисть изгибалась с легкостью, перебор плавно переходил в бой, виртуозно меняя настроение, но неизменно сохраняя чистоту звучания и ритм. Поразительно сочеталась показная ненавязчивость и легкость с отсутствием хотя бы одной фальшивой ноты. От каждого изменения тональности – аккорд, аккорд, разрешение – почему-то сжималось сердце.
Некоторые песни Бартон пел – каждый раз начиная с легкой застенчивостью. Голос у Бартона, не будучи профессионально поставленным, оказался из тех голосов, которые даже банальную попсовую вещь способны превратить в песню о смыслах жизни своим абсолютно бытовым звучанием, как будто существовавшим на задворках сознания всю твою жизнь. Этими голосами отвечают вам собеседники в ваших воображаемых разговорах и читаются стихи. То ли Клинт так хорошо подбирал репертуар, в котором все без исключения песни шли ему, как идет определенный цвет или покрой одежды, то ли он просто делал таковыми любые песни.
Не было ни прошлого, ни будущего, осталось одно большое растянувшееся в огненных отблесках и в запахе смолы настоящее, как будто попало в каплю янтаря.
Коулсон хотел сказать, что, если Бартон устал, лучше бы ему прекратить. Но почему-то не сказал. Просто продолжал смотреть на смуглые умелые руки, легко управляющиеся с послушным инструментом.
Бартон на самом деле думал прекратить еще где-то полчаса назад, но почему-то не прекратил. Пальцы левой уже ныли с непривычки – обычно он играл только для себя, когда надо было отвлечься, или для прелестной восьмидесятилетней соседки, когда надо было отвлечь её от праведного гнева за беспорядок на лестнице, полуночные шатания и невынесенный мусор. Но каждый раз, когда он думал закончить, он ловил себя на четком желании играть еще, еще, не останавливаться и не допускать даже минутной тишины.
Просто Локи слушал и думал о том, что это, пожалуй, первая встреченная им вещь, оправдывающая существование человечества.

- Я не знаю ничего из этого, - признался Коулсон в одну из мимолетных пауз, когда наконец смог вынырнуть из охватившего его безволия.
- Неудивительно, - усмехнулся Бартон, голос звучал хрипловато. – Half Moon Run, Damien Rice, Iron & Wine, John Frusciante и прочие экспериментаторы, ты их по радио не услышишь. Особенно если учесть, что ты даже радио не слушаешь. Постой-ка, когда ты вообще последний раз слушал музыку?
- С тобой в машине по пути сюда.
- А до этого?
- Клинт.
- Ладно, обещаю по приезду сделать тебе подборку и устроить музыкальный ликбез.
Коулсон потянулся, разминая затекшие руки и шею, сел ровнее.
- Где ты так научился играть?
Бартон кинул на него быстрый взгляд, слишком быстрый, чтобы быть замеченным. Через секунду он вновь задумчиво смотрел в огонь, отстраненный и безобидный.
Скажи.
- Меня научил мой первый парень.
В повисшей тишине треск поленьев показался просто оглушительным.
Не молчи.
Быстро, чтобы не успеть пожалеть о сказанном, Бартон заговорил снова:
- В остальном, правда, он не отличался разнообразием, зато был великолепным музыкантом. Струнные, клавишные, духовые – он умел на всех, такой прямо цирковой номер. Красив как Антиной, говорил с акцентом и обожал ругаться испанским матом во время секса. Я, правда, тогда освоил только гитару. Всему остальному научился уже позже, когда мне стало больше везти с… учителями. В них недостатка не было, к тому же, я схватываю на лету. Потом играл с группой таких же самоучек, мы разъезжали в расписанном фургоне и считали копейки от выступления до выступления – какие-то придорожные кафешки, лица как будто везде одинаковые. Вот эти ребята уже были совершенно никудышными музыкантами, зато значительно талантливее во всем остальном. Ты даже не представляешь, сколько возможностей открывается, когда у вас на четверых один фургончик и из-за бензина нет денег на комнаты на ночь даже в самом захудалом отеле. Дальше рассказывать?
- Нет.
Молчание, шелест ткани. Засеченное краем глаза движение.
- Избавь меня от подробностей.
Бартон с трудом оторвал взгляд от пляшущего огня и посмотрел на сидящего Коулсона. Что-то было не так. Подушка. Плед.
Клинт отложил гитару в сторону и, встав на ноги, сделал два шага к дивану. Нет, неровный свет не обманывал.
- У тебя стоит.
«Какие еще тебе нужны доказательства?»
На покрасневших щеках агента оранжевый свет огня казался еще более насыщенным. В потемневших глазах металось отраженное пламя.
- Точно не хочешь, чтобы я рассказал еще? – Бартон, чувствуя, как крыша слетает ко всем чертям, наклонился ближе и потянул в сторону ненужную подушку. – Про парней из Гарлема? Про чемпиона мира по легкой атлетике? Или про то, как я как проклятый больше ни о ком и думать не могу с тех пор, как встретил тебя? Четыре года? Четыре долбанных года, а?
Коулсон перехватил Бартона за плечи, удерживая на расстоянии. Не больше двадцати сантиметров между и обжигающая кожа даже сквозь ткань футболки.
- Не делай меня виноватым.
- Скажи мне, что нет. Давай. Скажи, глядя в глаза и не прикрываясь руками.
- Нет, - твердо сказал Коулсон, не отводя взгляда. Бартон какое-то время смотрел сверху вниз, потом резко отпрянул и отошел к темнеющему в проеме задернутых занавесок окну, чуть не снеся по пути декоративную кошку. Закинул руки за голову, проклиная весь мир, Коулсона, его и так трижды проклятые им моральные установки и отдельно себя.
Непроглядная темнота за окном надежно укрывала, уводила от всех остальных, кто когда-то был и когда-то еще будет, и снимала всякую ответственность. Тут не было никого, кроме них двоих, даже несмотря на незримое и неосязаемое присутствие кого-то еще, от которого Бартону никак не удавалось избавиться.
- Я не знаю, кого ты пытаешься обмануть.
- Клинт, со мной что-то не так, - от низких пробирающих ноток в таком знакомом голосе у Клинта по спине будто пробежал электростатический разряд. - Это не моя реакция, это…
- Да, это Локи коварно завладел твоим телом! – в сердцах воскликнул Бартон, поворачиваясь.
- Я понятия не имею, кто завладел моим телом, я вообще не знаю, что со мной творится!
Да это чушь, просто чушь, - подтвердил лихорадочные мысли лучника внутренний голос.
- Ты не знаешь, что с тобой творится, - медленно повторил Бартон, задумчиво рассматривая Коулсона. Тот сидел, вцепившись в подушку до побелевших костяшек, дышал часто, прикрывая глаза, как будто надеялся, что это сейчас пройдет.
«Нет, серьезно?»
На лбу выступили капельки пота. Многообещающий бугор под пледом и не думал спадать.
- Я тебе объясню.
Босиком по ковру он решительно вернулся к дивану, опустился на колени и, с легкостью разведя послушные ноги, снизу вверх скользнул грудью вдоль тела. Затыкая рот прежде, чем он скажет еще что-нибудь невыносимо гетеросексуальное.
Если бы рухнул потолок, Коулсону было бы значительно легче. От такой близости горячей кожи и губ как будто включились разом все сенсоры и датчики. Возбужденное до предела тело реагировало быстрее, чем он соображал – он всё еще надеялся отстраниться, хотя подозревал, что с той жадностью, с которой он отвечал на поцелуй, с той силой, с которой пальцы против воли цеплялись за сильные плечи, это будет сложно. Это будет просто нереально. А если и удастся, он точно будет выглядеть полным шизофреником.
Может быть, ты уже полный шизофреник?
Удовольствие расплывалось яркими пятнами на внутренней стороне сетчатки. Бартон, отстранившись, стащил с него пуловер с такой ловкостью, как будто специально тренировался в ожидании удачного момента. Откидываясь на мягкий подлокотник, Коулсон поймал ускользающую мысль о том, что он не заметил, когда они успели повернуться вдоль. Больше, как он ни старался, адекватных мыслей без слова “fuck“ не находилось. Никогда не отличавшаяся чувствительностью кожа теперь вздрагивала от каждого прикосновения – губы, шея, плечи, ключицы, кто-то как будто подсказывал невыносимому лучнику, что и в какой последовательности нужно делать, чтобы абсолютно лишить его возможности соображать! Кто-то, кто явно знает его тело лучше его самого.
Не отдавая себе отчет, он опустил руки, прижимая к себе лежащего сверху Бартона, с резким вдохом двинул бедрами. Да, это сейчас нужно, как первая помощь больному, как кислород утопающему. Это как рефлексы, чистая физиология.
Физиология, вышедшая из-под контроля едва ли не впервые за всю жизнь.
От волос Клинта пахнет каким-то цитрусовым шампунем, запах улавливается буквально секунду – голова ушла вниз, оставляя его наедине с перекрещивающимися балками полутемного потолка и собственными разрывающими на части эмоциями. Где-то там затерялся стыд. От стучащей в висках крови расслышать, что говорит стыд, нереально, зато ритм подается прекрасный, и картинки под этот ритм рисуются еще более прекрасные.
Кто угодно, это мог быть кто угодно.
Кто угодно – и поэтому ты не можешь оторвать взгляда от его рук и шеи? Кто угодно – и поэтому ты поехал именно с ним на край земли, хотя прекрасно знал, чем это чревато? Он грубый и порывистый, резкий, угловатый, он сумасшедший и преданный до исступления. Он твой. Он с самого начала был твой, и теперь никаких сомнений ДА СКОЛЬКО ЖЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ…
- …МОЖНО ВОЗИТЬСЯ С РЕМНЕМ?
- Он у тебя что, вместо пояса девственности, с такой застежкой?!
- Дай сюда. В следующий раз сразу расстегну сам.
- Какое это хорошее слово – «в следующий»…
- Не отвлекайся.

«Я удивлен, что ты в сссилу своей вредности не испортил им всё удовольствие в самый деликатный момент, особенно когда он осознал, что ноги в полном порядке».
«Я хотел».
«И что тебе помешшшало?»
«…соврать бы, но ты всё равно не отстанешь. Исключительно то, что я его больше не контролировал».
«То есть?..»
«Это была самостоятельная работа».

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Middle East Story

Кто открывается раньше времени, я открываюсь раньше времени?

Название: Middle East Story.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Коулсон/Бартон
Фандом: The Avengers
Жанр: action с элементами квеста.
Рейтинг: NC-17
Содержание: написано по заявке "Коулсон/Клинт, одна из первых операций агента Бартона, пошедшая не так, в результате чего оба оказываются отрезаны на несколько недель от своих. Где-нибудь на ближнем востоке или еще среди какого-то экстрима - много стрельбы, везде враги, запредельное доверие, желание защитить, много секса и адреналина."
Дисклеймер: главные герои принадлежат Марвел, да святится имя его... её?..
Предупреждение: нецензурные слова, ранение персонажа, моральные и физические страдания, "вопли, взрывы, очень мило" (с)
Автор совершенно не хотел оскорбить чьих-либо религиозных или национальных чувств.
Размер большой.

Голубая кровь у лордов,
Ярко-алая у прочих,
У таких как ты, она прозрачнее воды.
(Лора Бочарова, «Шерлок Холмс»)

Глава 1.

Глава 1.

Тренировочный полигон ЩИТа, располагающийся в отдельном размерами не уступающем крупным ангарам помещении, по праву считается одним из лучших модельных полигонов в мире. Техническое оснащение, позволяющее моделировать любые критические ситуации, возможности для тренировки любых аспектов деятельности агентов – включая стрельбу, отработку прыжков с парашютом, плавание, общую спортивную подготовку, боевые искусства, вождение наземного, наводного и воздушного транспорта – делают полигон привлекательным для сотрудников и других ведомств, доблестно стоящих на страже Америки. Современный тренировочный полигон ЦРУ был сконструирован как его подобие, и во многом по-прежнему уступает.
В данный момент, в одиннадцать вечера в середине самого жаркого месяца лета, всё это богатство находилось в распоряжении всего двух человек. Агент Бартон с ослиным упрямством пытался пройти задание по освобождению заложников из небольшого частного самолета – из точной модели частного самолета в натуральную величину, отличающейся лишь отсутствием одной стенки для наблюдения за происходящим внутри. Агент Коулсон стоял у большого смотрового окна двадцатью метрами выше, меланхолично глотал невкусный кофе из автомата и размышлял, надолго ли еще хватит агента Бартона.
Клинт, попавший в ЩИТ относительно недавно, пришел в дикий восторг, когда ему первый раз продемонстрировали полигон. Коулсон вообще склонялся к мысли, что Бартона из всех аспектов работы в ЩИТе этот порадовал больше всего. В рекордные сроки он прошел все предлагаемые новозачисленным агентам задания от вертикального спуска с высоты пятого этажа без страховки до успешной эвакуации с заминированной подводной лодки, исключительно для удовольствия – по несколько раз. С той самой лихой беззаботностью, которая могла бы быть списана на несерьезность ситуации, если бы он точно так же не действовал и в случае реальной угрозы. Коулсон, с самого начала выбивший у Фьюри разрешение заменить для Клинта специально предназначенных инструкторов, даже не мог бы сказать, что его радует больше – результаты, или то, какой искренней и совершенно детской гордостью загорались глаза подопечного каждый раз, когда он успешно завершал очередное задание.
- Я молодец? – неизменно вопрошал улыбающийся лучник, вытирая влажную от долгого физического напряжения шею полотенцем. И Коулсон, пряча от этой шеи глаза в сводные таблицы оценок на экране, неизменно отвечал, что молодец, конечно, но можно было сделать и лучше. Бартон, не понимая, что над ним издеваются, хмурился и шел проходить еще раз. И проходил так, что брови у Фьюри при получении из рук Коулсона результатов неверяще ползли вверх.
- Что вы с ним делаете? – усмехнулся как-то он, отдавая Коулсону листы.
- Мотивирую, - с почти незаметной улыбкой ответил тот.
Задание по освобождению заложников из частного самолета стало камнем преткновения на пути обучения Бартона. В принципе, читающий лучника как открытую книгу Коулсон уже давно боялся, что так и будет – с учетом присущих тому упорности и самоуверенности. Задание остроумно называлось «Кобаяши Мару» и полностью соответствовало главной идее непроходимости. Испытуемый должен был самостоятельно осознать, что не все задания можно выполнить, почувствовать страх перед неизбежной неудачей, отказаться от мысли о собственной всесильности – и далее по тексту оригинала. Успеть обезвредить всех террористов и нейтрализовать бомбу до взрыва невозможно было чисто физически, и все проходящие обучение рано или поздно успешно усваивали этот урок и шли дальше (рекорд, к слову, оставался за Наташей, понявшей суть с третьего раза).
Но только не агент Бартон.
Раз за разом он возвращался на старт. Раз за разом громкий режущий уши сигнал возвещал о том, что Клинт подорвался вместе со всеми террористами и пластмассовыми заложниками. Он неизменно рвался на полигон в любую свободную минуту, гонял изображающих террористов инструкторов до изнеможения, пробовал разный порядок действий, и всё равно не успевал. Похудевший Клинт упрямо скрипел зубами, играл желваками и очень потешно извинялся, искренне полагая, что подводит Коулсона. Тот умилялся и молчал, по-прежнему надеясь, что у Бартона окажется больше мозгов, чем у студента в анекдоте про банан.
В одну из сопутствующих ночей Коулсона разбудил жаркий шепот над ухом:
- А если их из окна перестрелять?
- Кого? – промычал Фил, которому спросонья примерещились орды осаждающих его дом полуразложившихся зомби.
- Ну, террористов.
Фил, окончательно проснувшись, пару раз моргнул, чтобы убедиться, что он всё-таки не спит. Повернулся на бок.
В темноте глаза у нависающего Бартона сияли фанатичным огнем.
- Клинт. Самолет в воздухе. Летит. Как ты себе это представляешь?
- Но тогда я успею! – не сдавался Бартон.
- Ну если научишься левитировать на высоте десяти тысячи метров – то да. И вообще, какого черта? – Фил, зевнув, посмотрел на мерцающие электронные часы. – Четыре утра. Ты спал вообще?
Бартон разочарованно опустился обратно на подушку и уткнулся носом в плечо Филу.
- Я думал.
Тут Коулсон всерьез задумался о том, чтобы впервые за всю историю существования теста открыть тестируемому правду лично.
Вскоре ему пришлось об этом сильно пожалеть. Выслушавший объяснение своих неудач неугомонный Бартон и не подумал обижаться, за три дня завершил оставшиеся тесты и вернулся к самолету, ведомый новой идеей – быть первым, кто его прошел. Коулсон попытался на таблицах объяснить Бартону, что это невозможно для человека. Клинт только отмахнулся. Коулсон предложил поменять настройки. Клинт и слышать об этом не хотел – одним из твердо усвоенных в его жизни принципов было то, что безвыходных ситуаций не бывает. Больше агент Коулсон не мог сделать ровным счетом ничего.
Зашедший в одиннадцать вечера в середине самого жаркого месяца лета в наблюдательный пункт Фьюри застал пятьдесят первую попытку Клинта Бартона спасти ненастоящих заложников от фальшивых террористов в воображаемой ситуации.
Коулсон в расстегнутом по случаю жары пиджаке оглянулся на звук шагов, вежливо и чуть виновато улыбнулся.
- Когда он уже наиграется? – задумчиво поинтересовался Фьюри, смотря вниз на возящегося с бомбой Бартона. Температура, с которой не справлялись кондиционеры, видимо, боялась директора, не изменившего любимому черному плащу.
- Когда вы дадите ему игрушки покрупнее, - помолчав, ответил Коулсон.
На самом деле он, конечно, совершенно не был в этом уверен. Но искренне надеялся.
Фьюри привычным жестом заложил руки за спину и склонил голову на бок. Над полигоном раздался резкий сигнал, оповестивший об очередной неудаче Клинта. Лучник буквально выкатился из блестящего в ярком искусственном освещении самолета, налил себе полный стакан ледяной воды из стоящего у стены кулера, выпил залпом и, повернувшись к смотровой, махнул Коулсону, чтобы тот запускал еще раз. Фил вопросительно посмотрел на Фьюри.
- Есть одна такая, - помолчав, сказал директор. – Жду вас в моем кабинете через десять минут.

В кабинете Фьюри во весь экран красовалась карта Ирака. Это было первое, что увидел Бартон, и, хотя карта могла не иметь к нему никакого отношения, сразу сделал стойку. Ему как новобранцу пока редко доверяли даже выбираться за границы штата, что весьма било по самолюбию, а тут сразу – Ирак.
- Только не говорите, что это ваш рабочий стол, а мне опять придется выковыривать из канализации Нью-Йорка мутировавших крокодилов, - взмолился Клинт, замирая в дверях.
- Присаживайтесь, агент Бартон, - оставив вопрос без ответа, кивнул в сторону стульев Фьюри. Несмотря на утвердившийся стереотип о том, что директор суров и аскетичен во всем, его рабочий кабинет с неряшливыми стопками отчетов, мягким светом высоких торшеров и черными удобными стульями можно было бы назвать даже уютным. Во всяком случае, так казалось Клинту, у которого в принципе была аллергия на любые проявления безукоризненного порядка. Именно поэтому он всё время норовил что-нибудь переворошить у Коулсона и в кабинете, и у Коулсона в квартире, и в самом Коулсоне.
- Наши миротворческие операции в Ираке по-прежнему являются главным стабилизатором порядка в регионе, это общеизвестно. Кроме того, по-прежнему продолжаются поиски возможного биологического, химического или ядерного оружия. Во всяком случае, официально, потому что до сих пор никто ничего не находил. До недавнего времени. Вот здесь… - директор ткнул в точку практически посередине Ирака. - …находится город Хаиль. Он небольшой, около 10 тысяч жителей, однако известен как место базирования как минимум трех преступных группировок, одна из них имеет отношение к валетам колоды арабских террористов, - он одним легким движением приблизил карту, кружок разросся до неправильной формы границ города, где даже можно было рассмотреть дома и пересечения улиц. – На данный момент известна информация о том, что представители вооруженных повстанческих подразделений пытаются связаться с находящимися в городе боевиками. Информация проверенная, поэтому на риск никто не идет и в городе фактически объявлено военное положение. Эта зона полностью под контролем наших военных баз, ребята есть на каждом выезде из города, постоянно патрулируют территорию. Основная база – на юге, там контролируемая трасса к аэродрому. Одну точку, подвальный склад, уже накрыли два дня назад. Чем быстрее они обнаружат остальные, тем лучше – отношения с мирным населением у них там отнюдь не добрососедские, с учетом постоянных обысков. Многих мужчин допрашивают только по подозрению в причастности к терроризму, это неизбежная цена в данном случае. Их отпускают, конечно. Но налаживанию контактов это не способствует.
- Вы посылаете меня для поднятия настроения и улучшения психологической обстановки в регионе? – не выдержал взгромоздившийся на стул с ногами Клинт, в принципе не умеющий долго молчать. – Я что, лечу в роли капитана Америки? И вы мне выдадите костюм со звездочками?
- Агент Бартон, попробуйте помолчать еще немного и дослушать, - обратил на лучника свои укоризненные темные глаза Фьюри. Клинт послушно поджал губы. – Во время рейда два дня назад было захвачено странное вещество, теоретически – химическое оружие. Внешне похожее на пластид, в подвале содержалось в брикетах с особыми средствами защиты, и черт возьми, его защищали так, как будто это Святой Грааль. Определить его состав местные химики не взялись, оно не может изучаться в походных условиях, образец необходимо доставить сюда. Кроме того, был захвачен в плен один из охранявших подвал – взят боем, с большими потерями, явно проходил специальную подготовку. Уже на базе его два раза едва удержали от суицида. Сейчас он находится под надежной охраной, туда стянули лучших из лучших, однако допрашивать его там, как вы сами понимаете, смысла нет. Опознать его пока не удалось, на контакт не идет. Кроме того, неизвестно, что он знает, и не надо ли будет это тут же засекречивать в интересах государства. Поэтому нам необходимо, чтобы и образцы, и захваченный были доставлены сюда как можно быстрее. В государственных интересах.
Фьюри умолк, выжидательно смотря на Бартона. Тот подождал продолжения, не дождался и нахмурился:
- То есть по сути мне надо прилететь на контролируемый американцами безопасный аэродром, проехаться по безопасной дороге на безопасную базу, забрать связанного пленника и чемоданчик и вернуться обратной дорогой? И всё? Ни розыскных работ в городе, ни героического разоблачения террористических группировок, ни шумной перестрелки с осаждающими базу боевиками?
- Агент Бартон, это ваше первое задание за границей, - напомнил Фьюри, привыкший повелевать голос зазвучал резче. – Полет с потенциально опасным преступником и неизученным веществом – мероприятие категории риска А, требующее присутствие специально обученных агентов. Таких, как вы.
- Но я мог бы принести там больше пользы! Черт возьми, сэр, вы отправляете меня в одну из самых горячих точек планеты только для того, чтобы я поработал курьером и вернулся через день? – Бартон оглянулся на сидящего тихо Коулсона в надежде найти поддержку. Тот выразительно передал взглядом всё, что он думает по поводу бартоновских выступлений. Клинт с досадой в очередной раз напомнил себе, что для шефа приказ – всегда приказ, не подлежащий осуждению или обсуждению. Идеальный сотрудник, идеальный подчиненный.
- Если вы удачно завершите это дело, я подумаю о том, чтобы в дальнейшем вам не пришлось скучать, - пообещал Фьюри, приподнимаясь и кидая ближе к Бартону черную папку. – Тут всё то же самое, но более подробно, плюс карты и имена и фамилии тех, с кем вам придется иметь дело, они в курсе. Агент Коулсон полетит с вами.
Бартон, уже сунувший в папку нос, вскинулся:
- Я что, по-вашему, в одиночку даже одного связанного преступника не смогу доставить?
- Вы всё еще проходите тренировочный курс, - жестко напомнил Фьюри. – Ваш координатор должен контролировать все ваши действия по выполнению операций. Значит, или вы отчитываетесь ему каждые пять минут по телефону…
- Прошу прощенья, сэр, - подал голос Коулсон. – Я не думаю, что в случае с агентом Бартоном это будет рационально. Личное присутствие будет более… результативным, чем основанные на его словах отчеты.
- С чего я и начинал, - кивнул директор.
- Но я..
- Агент Бартон, как вы думаете, почему агент Коулсон находится там, где он находится сейчас? – перебил его Фьюри, поднимаясь.
- В кресле?..
- На седьмом уровне доступа ЩИТа, среди самых заслуженных агентов, на должности моей правой руки, по степени информированности – в списке самых знающих людей Америки? Потому что он никогда не тратил время на пустые возражения по поводу моего командования. Ваш вылет через час с авиабазы ЩИТа. Вам ясно, капитан Бартон?
- Да, сэр, слушаюсь, сэр, - нарочито отчеканил Клинт, захлопывая папку. – Разрешите идти, сэр?
- Идите. И постарайтесь к этому времени урегулировать ваши внутренние разногласия амбиций с чувством долга. Коулсон, а вас я попрошу остаться.
Переполненный целым коктейлем эмоций от досады до возбуждения Бартон просидел под дверью кабинета еще минут десять, изучая собранные в папке документы, когда Фил наконец вышел. При взгляде на притулившегося у стены лучника его глаза приняли привычное заботливо-осуждающее выражение.
- Смотри, - Клинт поднял папку в раскрытом виде над головой. - Тут написано, что только за последний месяц солдаты четыре раза отразили попытки прорваться в город. Может, нам повезет и во время нашего пребывания будет еще одна?
- Ты адреналиновый маньяк, - покачал головой Коулсон. – Вставай, нам надо собираться.
Бартон легко поднялся, отдал Филу папку.
- Признайся, ты захотел лететь со мной, потому что не доверяешь или просто потому что всегда мечтал попробовать заняться с кем-нибудь сексом в самолете?
Папка с легким стуком опустилась на светловолосую голову.

Глава 2.

Глава 2.
Самолет был небольшой, комфорт принесли в жертву скорости. Кроме них, на борту находились только два пилота – на обратно пути, в случае необходимости, можно будет взять с собой двух-трех человек из военного состава в качестве охраны. Очень быстро агенту Коулсону стало понятно, что девять часов в самолете они с Бартоном представляют по-разному. Коулсону хотелось спать. Бартону хотелось всего остального.
- Клинт, я тебя умоляю, оставь в покое моё ухо и убери руку, ради бога!
- У нас девять часов, я горю желанием доказать тебе свою любовь.
- У меня, если ты помнишь, вчера было ночное дежурство, докажи мне свою любовь – дай мне поспать.
- Там есть откидная койка.
- Отлично, значит, там мне будет удобнее спать. Поэтому я сейчас пойду на откидную койку, а ты останешься здесь и будешь штудировать учебник арабского языка.
Бартон обиженно отстранился и стал смотреть в иллюминатор, где в темно-синем небе Атлантики прицелившимися стрелами сверкали ночные звезды. Коулсон в очередной раз умилился схожести обиженного Бартона с нахохлившимся воробьем. Как ребенок, ей-богу.
Примирительно провел рукой по волосам, по сильной шее, залез пальцами под ворот жилетки.
- Дай мне пять часов.
Клинт подался навстречу руке, прикрыл глаза. Коулсон иногда думал, что, наверно, это было именно то, что так цепляет его в Бартоне – уникальное сочетание безбашенности и непослушности и безоговорочная покорность вкупе с безграничным доверием. Резкий, живой, стремительный, не способный высидеть и пяти минут, энергичный и непредсказуемый, он замирает, стоит только Филу его коснуться. Это похоже на удерживание в ладонях воды или мелкого песка. Это почти невозможно, но гордая свободолюбивая птица признает его право на неё.
Бартон весь сделан из контрастов и противоречий. Великолепный вор с эмоциональной палитрой ребенка. Юношеская непосредственность в сочетании с неоспоримым профессионализмом и исполнительностью. Человек, не дрогнувшей рукой посылающий стрелы в сердца и головы, способный обижаться на то, что ему не досталось шоколадки. Нарочитая грубость и удивительная проницательность.
Он мог сколько угодно сердиться на лучника за его поведение, но именно без этой деструктивной единицы его упорядоченная жизнь теряла всякий смысл.
Фил поднялся и, наклонившись, прижался губами к светлой макушке.
- Учебник у меня в сумке. Дерзай, юный падаван.

Спать Клинту не хотелось совершенно. Даже и не подумав открыть учебник, за первые три часа он под Led Zeppelin в наушниках прошел все уровни оставленного кем-то тетриса, проштудировал папку от начала до конца и сложил из вырванных из оставшегося на столе блокнота Коулсона пять самолетиков, три кораблика и прыгающую лягушку. Еще час он рисовал в том же блокноте комикс на тему «Как великолепный Клинт Бартон спас всю Америку два (зачеркнуто) три раза». Любовно разобрал и собрал лук. Потом возможные занятия закончились, и он просто сел напротив койки, любуясь в мягком полумраке зрелищем спящего Фила. На Фила он может смотреть часами. В любом виде. За любым занятием. Это - его личная тайна, его победа, его счастье, стоящее без преувеличения всех сокровищ мира.
Снятый пиджак аккуратно висел на спинке пассажирского кресла. Коулсон заснул прямо в брюках и рубашке, упав поверх пледа. Разгладилась привычная морщинка между бровями, на вечно серьезном лице непривычно смотрелось безмятежное выражение. Бартон ловил себя на том, что задерживает дыхание.
Когда-то он поклялся Филу, что, пока он будет рядом, с ним ничего не случится. Наверно, в каком-то смысле это было глупо – Фил всяко умеет постоять за себя, и, если от чего-то не убережется он сам, вряд ли Клинт сможешь ему помочь. Даже в спаррингах лучнику редко когда удавается уложить координатора на лопатки – чаще всего на полу оказывается он, обездвиженный, с заломленными руками, чувствуя за спиной теплую тяжесть чужого тела, и, черт возьми, он не уверен, что его тело не поддается намерено. Однако Бартон испытывает совершенно непривычное для себя желание защитить вот этого вот конкретного человека во что бы то ни стало. Если бы к нему явился Мефистофель и предложил бы продать душу за то, чтобы Коулсон прожил долгую и счастливую жизнь, Бартон не задумывался бы ни на секунду.
Выключив и скинув на пол плеер, Бартон непроизвольно откинулся на спинку и сполз чуть ниже, расслабляясь. Грудь Фила мерно поднималась и опускалась. Чуть подрагивали во сне пальцы свесившейся с кровати руки. Клинт невольно подумал, что, если бы в том самолете на прицеле у террориста оказался Фил, он, Клинт, конечно, всё бы успел. С первого раза. Без вопросов преодолевая порог человеческих возможностей.
Конечно, будить он его не станет ни через пять часов, ни потом – он позволял себе такую роскошь только когда знал, что это не пойдет Филу во вред. Тот часто говорит, что он, Бартон, не умеет себя контролировать. Если бы это было так, думал про себя Клинт, Филу вообще никогда не удавалось бы выспаться. Бартон осознавал, что в каком-то смысле стал наркоманом – от секса с ним, от его рук и губ, от манеры смотреть пронзительно и всепоглощающе, от умения довести его до исступления двумя-тремя точными движениями. В этом было что-то космическое, недоступное его пониманию. Клинта не переставал удивлять контраст между тем Коулсоном, которого видят все, и тем, который открывается только ему.
Летящий на восток самолет почти незаметно изменил курс, оказавшееся по левому борту солнце первым лучом скользнуло по лицу спящего. Тот поморщился, как от щекотки, открыл глаза. Какое-то время смотрел в иллюминатор на занимающееся огнем сиреневое небо, потом повернулся и увидел замершего Бартона с полными надежды глазами. Покорившись неизбежному, приподнялся на локте:
- Иди сюда.

У Бартона мягкие губы, и это до того не вяжется со всем его остальным обликом, что стало для Коулсона своеобразным фетишем. Он целует жилистую шею и плечи, твердые, как будто стальные, и возвращается к мягким губам. Упругие мышцы. Жесткие волосы. Мягкие губы. Коулсон совершенно невосприимчив к алкоголю, но подозревает, что ощущения схожи с тем, как ударяет в голову готовность, с которой подставляется Бартон.
Вторая угроза его самоконтролю – руки. Сказать, что руки у Бартона божественные – не сказать ничего, они попросту совершенны, со всеми его жилами и выступающими венами, с этой отточенностью любого, даже самого простого, движения, с напрягающимися под загорелой кожей мышцами. Коулсон долго учился отводить от этих рук взгляд так, чтобы это казалось естественным, и до сих пор в этом не очень преуспел.
У Бартона фиксация на его галстуке, и он это очень хорошо знает. В этом было что-то ребяческое – всегда снимать галстук самостоятельно и не позволять даже прикоснуться к нему кому-то другому. Даже Клинту. Тот реагировал именно так, как реагирует на всё запрещенное – то и дело норовил намотать на руку, придумывал и озвучивал всё новые и новые способы его возможного использования и неизменно получал по пальцам, не больно, но весьма решительно. Психологические легкие, но обидные удары возвращают в детство, в то состояние, когда ты был легко управляем всеми, кто желал тобой управлять – начиная с родителей и заканчивая последним учителем в школе. В случае с Бартоном – руководители приютного дома, не отличающиеся милосердием.
Никто из ЩИТа не мог так легко манипулировать Бартоном. Никто на всем свете не мог.
Побросавший одежду на пол Бартон расстегнул рубашку нависшего над ним Коулсона и удобно устроился на подушке. По-кошачьи улыбнулся.
- Ты опять собираешься бездельничать?
- В следующий раз ляжешь ты. Между прочим, не я спал и только что проснулся.
- Никто не мешал тебе…
- Тссс, - Клинт приподнялся, закрывая рот поцелуем. Коулсон резко откинул Бартона обратно и расстегнул брюки. Лучник с акробатической растяжкой раздвинул ноги, не выпуская воротник рубашки из рук, не давая отстраниться.
Фил прекрасно знает, как довести Клинта до изнеможения или до эйфории, как сделать ему больно, как двигаться, чтобы тот просил еще или умолял остановиться. Он знает его наизусть, знает каждый шрам на смуглой коже. Смазки почти нет, и от резкого проникновения без подготовки Бартон выгибается так, что его поясница отрывается от простыни, а цепкие приученные к непослушной тетиве пальцы судорожно сжимаются в поисках чего-то, во что можно вцепиться, чтобы удержаться в сознании. Сейчас – в плед.
- Молчи, - выдыхает Фил, наклоняясь к самому уху, прижимаясь так плотно, что Клинт матерится и инстинктивно пытается вывернуться. Когда до его сознания доходит короткий приказ, послушно замолкает. Фил двигается нарочито медленно и глубоко и о да, прекрасно знает, каких усилий стоит это молчание.
Бартон нещадно кусает губы и дышит так часто, что ребра ходят ходуном. Когда Фил чуть приподнимает его бедра и меняет угол – зажмуривается и закусывает костяшки сжатых в кулак пальцев, наверняка останется след, но не издает ни звука.
Зрачки у Бартона расширены почти на всю радужку, втягивается поджарый живот, мускулы напрягаются до предела. По шее стекает капля пота.
Улыбаясь в нос, не останавливаясь ни на секунду, Коулсон в который раз признается себе, что не променяет это зрелище ни на что другое.

- Фил. Ты восхитителен.
- Я в курсе.
- Нет, серьезно, ты настолько восхитителен, что даже фильм «Some like it hot» не сравнится с тобой в…
- Знаешь, почему мне нравится заниматься с тобой сексом?
- Конечно знаю.
- Потому что это…
- Потому что ты меня любишь, потому что я потрясающий минетчик, потому что моя акробатическая гибкость дает…
- Потому что это чуть ли не единственный способ хотя бы временно остановить твой поток красноречия!
- То есть всё вышеперечисленное…
- Клинт, серьезно. Заткнись. И постарайся поспать хоть немного.

Встречающий их на аэродроме кортеж состоял из типичного для американских военных баз на Ближнем Востоке Хаммера камуфляжного окраса, похожего на Гая Пирса полковника, представившегося Томпсоном, и рыжего сержанта от силы лет двадцати двух. Сержант застыл с раскрытым ртом, едва увидел компактный впечатляющий планировкой стильный самолет, и почти не принимал участие в знакомстве.
Температура была то ли тридцать пять градусов, то ли сорок – пилоты сказали, но Клинт не запомнил. Важно было то, что ему уже было жарко в жилетке и форменных брюках, темный колчан нагревался катастрофически быстро. Ему показалось, что асфальт плавится и слегка пружинит под мощными армейскими ботинками. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось выжженное палящим солнцем пространство, вибрирующее от поднимающегося от земли жара, слева убегала за горизонт широкая асфальтированная дорога. Кроме их самолета, на аэродроме находилось два местных, один «Черный ястреб» и несколько единиц бронированной техники. Четыре американца в форме подошли к выбравшимся из самолета пилотам, чуть позже с ребятами предстояло связаться, чтобы сообщить, когда они вылетают обратно.
Лицо Коулсона, скрывшего глаза за темными очками, было столь непроницаемым и строгим, а костюм по-прежнему столь идеально отглажен, что у Бартона невольно проскользнула мысль, не приснились ли ему эти недавние обжигающие прикосновения. По пути к джипу он перевел часы на восемь часов вперед и поймал оценивающий взгляд Томпсона на закрепленный в собранном виде за спиной лук.
- Если честно, я не очень понимаю необходимость вашего присутствия здесь, - не самым дружелюбным голосом заявил полковник. – У меня достаточно подготовленные люди, чтобы доставить одного человека. Побывавшие во многих экстремальных ситуациях с момента прибытия сюда.
Как тонко, - мысленно чертыхнулся Клинт, забираясь на раскаленное заднее сиденье джипа. – Мы что, так похожи на не нюхавших пороха офисных нью-йоркских крыс?
Он бы охотно сказал это вслух, если бы Фил вовремя не кинул на него выразительный взгляд поверх очков. Затем вежливо обратился к полковнику:
- Честность в обмен на честность – мы сами не очень понимаем, почему потребовалось столько предостережений. Лично я сильно сомневаюсь, что от этого человека исходит столь большая угроза, чтобы с ним не могли бы справиться ваши люди, а в чрезвычайной ситуации, то есть в случае реакции вещества на радиацию, на изменение температуры или каких-то других условий, мы сможем сделать не больше, чем вы. Однако нам отдали приказ.
Рыжий сержант завел мотор и ловко вырулил на трассу. В машине, несмотря на открытые окна, запахло бензином, нагретый степной ветер гулял по салону сквозняком, не давая ни малейшего облегчения. Слегка подобревший от осознания того, что гости не ставят себя выше него, полковник повернулся назад:
- До базы ехать минут тридцать, пейзаж разнообразием не отличается, но вы сможете увидеть главный въезд в город.
«Главный въезд» представлял собой побеленные ворота в высокой кое-где потрескавшейся стене, которая разбегалась по обе стороны, окаймляя город неровной формы кольцом. Клинт видел в документах подробную карту, и знал, что всего в этой стене шесть ворот на основных трассах, все регулируются военными. За стеной возвышались такие же выбеленные временем и солнцем постройки, мелькали многоуровневые крыши, тянулись к белесому небу минареты.
- Его строили давным-давно, еще когда подобная стена могла защитить от внезапных нападений с открытого пространства, - пояснял Томпсон, перекрикивая шум мотора. - Бурного прироста населения у них никогда не было, поэтому границы так и не расширялись, только перестраивались сами здания. Сейчас она, конечно, уже не сильно помогает, но сохраняется в качестве мемориала. Для нас это удобно, так как мы можем контролировать транспортные потоки. Да это и городом-то трудно назвать, скорее большое село.
- То есть выявление скрывающихся там боевиков – дело нескольких дней? – непринужденным голосом осведомился Коулсон, наклоняясь вперед. Бартон с удовольствием заметил, как недовольно дернулся рот полковника. Помолчав, он нехотя ответил:
- Не больше недели.
База Бартону понравилась с первого взгляда. Размерами она раза в полтора превышала футбольное поле, по словам полковника, на данный момент на её территории находилось около двухсот человек, еще триста патрулировали дороги и город. На базе было шумно и людно, на лицах у солдат ясно читалось то сочетание упоения каждой минутой спокойной жизни и постоянной готовности к опасности, которое присуще лишь находящимся на военном положении. Нос лучника почти физически улавливал висящую в воздухе угрозу. Эта атмосфера была ему куда привычнее подчиненной строгому расписанию жизни под покровительством ЩИТа.
Коулсон, наоборот, подобрался и смотрел по сторонам еще внимательнее, чем обычно. Вряд ли кто-то в целом мире, кроме Бартона, был способен прочитать что-либо по его бесстрастному лицу, но брови у него сошлись чуть сильнее обычного, и это означало, что Коулсон обеспокоен. Почти как Дживс, у которого три поднявшиеся над общей линией бровей волосинки означали крайнее изумление.
- Мы вылетаем обратно через три-четыре часа, - тихо сообщил Клинту Коулсон, переговорив с Фьюри. Они расположились в центральном пункте управления – самой большой тентовой палатке, накрывающей основные узлы коммуникаций, компьютерные системы и экраны локаторов. Бартон, скинув лук и колчан на пол, последовал примеру большинства солдат вокруг – с облегчением расстегнул и стянул жилетку, оставшись в брюках. Демонстративно размял шею, потянулся, чувствуя на себе пристальный взгляд Фила. Под этим взглядом где-то глубоко в его лимбе с грохотом рушатся скалы, планеты сходят с орбит и разрушаются целые космические системы. У него никогда не получается забыть, что мир сводится к пристальному взгляду глаз с двухцветной радужкой.
У Коулсона темнеют глаза только в двух случаях: когда он смотрит на Клинта в такие вот минуты, и когда он смотрит на тех, кого собирается убить. Вряд ли он сам отдает себе в этом отчет.
- Отпустишь погулять, шеф?
- Учти, если ты что-нибудь разгромишь, я скажу всем, что ты – еще один объект, который мне надо доставить в Нью-Йорк, - отводя глаза, убедительно предупредил Фил. – Опасный сбежавший из лаборатории мутировавший хомяк.
Высунувшись откуда-то из джунглей проводов и электронных систем Томпсон позвал Коулсона к себе, тот напоследок послал Клинту самый грозный взгляд из своего арсенала. Клинт ответил беззаботным воздушным поцелуем.
На воздухе легкий порыв ветра приятно охладил разгоряченную кожу, лучник приободрился и, растолкав сидящего у входа рыжего водителя-сержанта, попросил провести экскурсию по базе. Сержант сначала попытался спрятать какую-то самодельную дрянь, которой он старательно затягивался, потом понял, что это бесполезно, и предложил Бартону одну сигарету. От сигареты лучник приободрился еще больше и решил на всякий случай не спрашивать, что в ней. В принципе, солдатик сильно рисковал, будь Клинт действительно полноценным представителем дистанционно следящего за дисциплиной начальства из далекого-далекого Нью-Йорка.
Засунув руки в карманы, сержант провел его вдоль жилых казарм, вдоль оснащенных пулеметами военизированных джипов, вдоль оружейного склада, вдоль столовых, откуда доносился аппетитный мясной запах, вдоль складских помещений. Бартон смотрел с любопытством первый раз попавшего в зоопарк ребенка, задавал столько же вопросов и приставал к попадающимся под руку солдатам, когда застенчивый сержант не мог ответить. Мельком показал на находящееся под режимом повышенной охраны помещение, где держали заложника, и хотел было идти дальше, но Клинт вознамерился «посмотреть на чудо чудное лично», и сержанту пришлось старательно объяснять стоящим при входе с оружием наготове солдатам, кто этот странный полуголый человек и что ему нужно. Солдаты стояли на солнце уже несколько часов, поэтому объяснять пришлось долго. Всё это время Бартон сиял невинной улыбкой и пинал попадающиеся под ноги камушки, прекрасно понимая, что совсем он не похож на специального агента. Совсем.

Первый сюрприз – террорист оказался конкретно избитым почти до неузнаваемого состояния. Второй сюрприз – он не был арабом, и даже лиловый оттенок кожи лица не мог это скрыть.
У террориста были тонкие черты лица, относительно светлые короткие волосы, аккуратная борода, трехдневная щетина и серые глаза. Перебежчик из своих или просто дитя смешанного брака?
- Как мы его в таком виде повезем? – скептически протянул Клинт, смотря на обмякшего привязанного к стулу за руки и за ноги террориста. В помещение почти не проникали звуки с улицы, только тихо кто-то переговаривался за перегородкой.
- Он оказывал активное сопротивление при задержании, положил троих ребят, - ответил ему дежурящий внутри высокий темнокожий офицер. – Остальные не удержались…
- Он не араб.
- Тем хуже. Это не мешает ему работать на боевиков.
- Под чем он?
- Лошадиная доза успокоительного. Медики дежурят за стенкой всё время.
Бартон еще какое-то время смотрел на сломленного бойца, борясь с соблазном подойти к нему, вывести из транса и вытащить из него всё, что тот знает. Если бы это не удалось ему, почти наверняка удалось бы Коулсону, тот вообще обладает уникальным умением вытаскивать из любого человека любую информацию. Потом лучник вернулся к воспользовавшемуся передышкой закурившему сержанту и попросил показать предполагаемое химическое, биологическое и черт его знает какое еще там оружие.
На людей, стоящих при входе в походную лабораторию, по совместительству медицинский центр, пришлось потратить еще больше времени, но разомлевшему на жаре Бартону было легче потратить их так, чем вернуться в центральный командировочный пункт за предъявляемыми опознавательными знаками ЩИТа. Внутри седовласый усатый мужчина в белом халате открыл перед ним закрытый на кодовый замок чемодан, где ровными рядами лежало десять брикетов странной бледно-голубой субстанции консистенции пластилина – по пять в ряд. Было заметно, что вещество чуть светится, несмотря на то, что освещение в лаборатории было едва ли не лучшим на всей базе.
- Мы не знаем, как оно реагирует на перепады давления, поэтому, надеюсь, вы осознаете риск его переправки воздушным способом? – поинтересовался мужчина. Только сейчас Бартон заметил, что халат у него мятый, а под глазами залегли тени. Он представил, какой аврал творится тут последние два дня. Неизведанное соединение! Не поддающаяся анализу формула! Ученый всегда остается ученым, а эти ребята сейчас на пороге открытия. И тут появляется такой великолепный он и, да, увозит открытие из-под носа.
Наверно, с ними надо как-то помягче.
- Не беспокойтесь, мы сделаем всё, что будет в наших силах, - заверил медика Клинт, прикрывая чемодан. – Это всё вещество?
- Одна пятая, - покачал головой медик. – Остальное в оружейной, под бдительным контролем. И знаете, мне всерьез кажется, что вам лучше бы забрать сразу всё.
Неосмотренной оставалось еще четверть базы, когда Бартон вдруг заметил то, что выбило из его головы все остальные мысли.
- Ну, это… стрельбище, - махнул рукой сержант в сторону мишеней. У линии стояли двое военных, один с винтовкой, второй с табельной береттой.
Бартон с загоревшимися глазами медленно подошел ближе.

Томпсон довольно быстро закончил со всеми формальностями и зачем-то стал демонстрировать Коулсону сводные отчеты об операциях базы, делая особый акцент на своем мудром руководстве. Полковнику явно хотелось, чтобы столичный агент по прибытию домой доложил о его грамотных и заслуживающих доверия действиях. Когда Коулсон наконец смог от него отвязаться и вышел из командировочного пункта, на базу уже опустилась спасительная прохлада вечерних сумерек, хотя на часах было всего семь вечера. Не успел Коулсон задуматься, где искать неугомонного Бартона, в глаза бросилось необычное отсутствие людей вокруг, в уши – общий возбужденный гомон неподалеку. Сунувшись обратно в палатку, он убедился, что лук и колчан исчезли. Воздохнув, Фил пошел на звук. Бартон чисто физически не умеет быть незаметным.
Почти сразу он обнаружил, куда исчезли все солдаты. Когда ему удалось пробиться сквозь столпотворение обменивающихся удивленными и не всегда цензурными высказываниями, глазам открылась картина маслом – так и не удосужившийся одеться Клинт с завязанными глазами, зачем-то при этом еще и отвернувшийся от мишени, натягивал тугую тетиву лука. Черные кожаные напульсники для стрельбы плотно охватывали запястья и предплечья лучника, напряженные вены прочерчивали дорожки на гладкой коже. У мишени стоял высокий не отличающийся печатью интеллекта на лице солдат в камуфляжных брюках и белой футболке, с глупой улыбкой пытающийся удержать на голове пустую консервную банку. Четкое круговое движение лука, задержка от силы на пол-секунды – и вспарывающая воздух с легким свистом стрела пригвоздила банку к деревяшке, войдя чуть ли не до середины. Собравшиеся вокруг взорвались аплодисментами и возбужденными возгласами, солдат с еще более глупой улыбкой выбрался из-под банки. Стали видны дырки от предыдущих выстрелов – все точно в десятку. На земле валялась простреленная кепка – её кто-то не пожалел подкинуть в воздух.
- Это еще что! – перекрывая гомон, провозгласил довольный до неприличия Бартон, не снимая повязки. Да, Коулсон знал, что этот трюк Клинт научился делать еще в детстве, и если разрешить ему продемонстрировать всё своё умение, они не уедут и завтра. Публика попалась более чем благодарная, а он даже еще не начал демонстрировать возможности каждой специально сконструированной стрелы.
- А можно мне попробовать? – спросил кто-то слева от Коулсона, и тот поспешил выступить вперед:
- Капитан Берроуз!
- Да, сэр? – среагировал на голос застигнутый врасплох Клинт, срывая с головы повязку и запихивая её в карман. Вытянулся по струнке, попытался спрятать за спиной лук.
- Вы помните вашу основную миссию? – подавив приступ умиления, строго спросил Коулсон.
- Так точно, сэр!
- И вы помните, что мы покидаем базу в ближайшее время?
- Так точно, сэр!
- Тогда будьте любезны прекратить этот балаган и не саботировать работу служащих.
- Слушаюсь, сэр!
Коулсон нашел подобную сговорчивость подозрительной, но ничего конкретного предъявить в претензию стоявшему по стойке смирно Клинту было нельзя, и он стал пробираться обратно через разочарованно загудевших солдат. Если это не прекратить, кончится всё рано или поздно тем, что кто-нибудь из желающих «попробовать» превратит кого-нибудь из желающих побыть мишенью в Святого Себастьяна. Из лука Бартона, да. Вот великолепная возможность отличиться на первом же доверенном ему задании.
Через пару минут Клинт догнал его и пошел следом, действуя Коулсону на нервы аурой виноватого молчания. В лагере стали зажигаться яркие фонари прожекторного типа, кто-то уже разводил костер.
- Горе ты моё луковое, почему тебя ни на секунду нельзя оставить? – обернулся Фил. Бартон радостно ускорил шаг, зашагал рядом.
- Я просто хотел пострелять, не думал, что будет такой успех.
Не думал он, как же.
- Они классные, правда. У них тут вообще с развлечениями сейчас туго, если не считать какой-то местной травки и разговоров с оставшимися дома семьями по диким тарифам. Фил, я тут подумал…
- Неожиданно.
- Ребята хотят узнать, как там дома дела, - Клинт проводил взглядом проехавший мимо с грохотом Хаммер, отмахнулся от поднявшейся пыли. – Мы можем улететь завтра?
Мысленно чертыхнувшись, Коулсон остановился. Вот как знал.
- Бартон, я уже предупредил пилотов и даже сказал Фьюри, во сколько мы прилетим.
- Ну ты же можешь всех перепредупредить по новой. Они предложили мне посидеть с ними, выпить, поговорить по душам, поделиться новостями. Черт возьми, Фил, ты этих ребят видел вообще? Никто из них не может быть уверен даже в том, что доживет до послезавтра.
- Бартон.
- А еще ко мне подошли два таких высоких атлетически сложенных офицера, отдаленно напоминающих Капитана Америку, предложили присоединиться к ним в их палатке и пообещали, что не дадут скучать.
- Твою мать, Клинт, - Коулсон закрыл глаза, досчитал до пяти, открыл. - Ты серьезно думаешь, что это достаточно убедительный для меня повод позволить тебе остаться здесь на ночь?
- Нет, это я просто так тебе сказал. Основной мой тезис был про не доживут до послезавтра. Фил, я просто хотел посидеть с ними один вечер. Мааааам?
Никакие специально рассчитанные на вызывание умилительных эмоций детские мультики не шли в сравнение с молящими глазами агента Бартона. Это было его личное оружие, которое он пускал в ход в общении с Коулсоном при любом удобном случае. Фил с сомнением оглянулся на разбредающихся по палаткам солдат – в поле зрения горело уже три костра, и лица сидящих вокруг подсвечивались дергающимся красным светом от прыгающего пламени. Определенно, во всем этом присутствовал какой-то налет обреченности.
- Ладно, вылетим завтра на рассвете, - сдался он, уступив умоляющему взгляду. Бартон расцвел улыбкой и, кажется, хотел кинуться обниматься на глазах у изумленной публики. Коулсон перехватил его руки и, резко завернув их за спину, наклонился к уху:
- Учти, если ты примешь приглашение офицеров, я тебе лично обещаю, что они не доживут до послезавтра.

Глава 3.

Глава 3.
Взрыв был такой мощности, что Коулсона швырнуло куда-то вниз, с силой приложило о брезентовый пол и вдобавок придавило сверху чем-то тяжелым. Звон в ушах сменился тугой тишиной, Коулсон, ошалело моргая, попытался выбраться из-под завала. Мысли понеслись лихорадочным потоком. В неверном мерцающем свете он с трудом разглядел, что на него опрокинулась двухместная койка, на верхнем этаже которой он безмятежно спал всего несколько секунд назад. Дернувшись, он почувствовал, что за что-то зацепилась футболка, стесняя движения. Взяв себя в руки, он приподнял тяжелую железную конструкцию, отшвырнул её в сторону и рывком вскочил на ноги. Всё в палатке оказалось перевернутым вверх дном, дальний край брезентового потолка обрушился вниз. До сознания стали долетать глухие, как будто очень далекие автоматные очереди. Коулсон рванул к выходу, не обращая внимания на кружащуюся голову, и не сразу заметил, как в прорехе между порвавшимися краями палатки пылает оранжевое небо. Сердце, отбивающее какой-то совершенно дикий ритм, вдруг пропустило удар, и Коулсон пошатнулся от страшной, катастрофической мысли.
Бартон.

Клинт метался от палатки к палатке со всей возможной при преодолении полосы препятствий скоростью. Внутри и снаружи творился настоящий ад - алкоголь еще не окончательно выветрился из головы, от зарева пожара стало светло, как днем, а от красного оттенка света в сознании вмиг оживали все фильмы про апокалипсис и конец света. Дым разъедал глаза, вокруг падали осколки взорвавшейся техники, то и дело за спиной взрывались брошенные боеприпасы. Солдаты носились в панике, кто-то стрелял из автоматов, в кого – Бартон не видел. Он успел только краем глаза заметить, во что превратился эпицентр взрыва, и ему хватило, чтобы рвануть оттуда как можно дальше. В ту сторону, где, как ему смутно припоминалось, должен был находиться Фил – всё остальное сейчас не имело никакого значения.
Дезориентированный, с запекшейся на виске кровью, частично оглушенный и контуженный, петляющий зайцем между палаток лучник даже не сразу сообразил, кто эти бородатые вооруженные люди, всё чаще попадающиеся навстречу, пока посланная одним из них очередь только чудом не прошила лучника насквозь, оцарапав плечо обжигающей болью. Бартон непонимающе посмотрел на капающую с локтя кровь и только тут пришел в себя достаточно, чтобы резко откатиться за ближайший опрокинутый металлический ящик и спрятать голову. Над ящиком просвистела еще одна очередь, пара пуль попала по металлической крышке, оставив внушительные вмятины.
Действуя на молниеносном автоматизме, Клинт одним движением привел лук в боевую готовность, наложил на тетиву первую попавшуюся в колчане стрелу, одновременно приподнимаясь из положения лежа на колено – и нападавший, дернувшись, рухнул на землю, придавив собой какого-то раненного солдата. Справа застрекотал пулемет, взвился к небу отчаянный мужской крик, словно эхом повторился где-то за спиной. На земле только в поле зрения лежало пять трупов, а перед глазами всё еще стояло то, что осталось от тех несчастных, кто оказался ближе к взрыву. Бартон, тяжело дыша, огляделся, пытаясь хоть немного разобраться в этой бойне и соорентироваться. Перевел взгляд с оставшегося сзади эпицентра пожара на торчащие впереди антенны. От внезапного озарения ему вмиг стало очень жарко, а потом – очень холодно.
Лаборатория.
Это была только лаборатория.
Но раз тут боевики, может быть, они надеяться сохранить материал, обойтись меньшей кровью? Может быть, если им удастся вывести из строя технику…
- Клинт! – этот голос он узнал бы даже во время ядерной атаки. Гигантское цунами облегчения смыло пугающие мысли о предстоящем, Клинт кинулся на голос. Вовремя.
Из-за поворота за спиной пробирающегося от командного пункта Коулсона из дыма вышел огромный замотанный по самые глаза человек с оружием наизготовку. Смазанным почти неразличимым для глаза движением Бартон вскинул лук, на выдохе спустил тетиву.
На лице находящего прямо напротив Фила не дрогнула ни одна мышца.
Десятая, сотая доля секунды – стрела пролетела в сантиметре от уха Коулсона и впилась человеку в закрытый тканью лоб. Тот упал не сразу – будто раздумывал, стоит ли ему это делать, и Клинт вдруг испугался, что он сможет еще выстрелить. В камуфляжных брюках и футболке совершенно не отличимый от прочих солдат Коулсон, не тратя время, метнулся к Бартону:
- С той стороны всё перекрыто, они идут рядами и расстреливают всех, кто попадается на пути. Что у тебя с рукой?
- Царапина, ерунда.
Мимо с криками пробежали трое солдат, за ними еще один тащил раненного товарища. Кто-то гаркал приказы, но толку от этого было ноль. На базе царил абсолютный, концентрированный хаос.
- Что взорвалось? – крикнул Коулсон, потащив Бартона куда-то в сторону по касательной к пожару. - Наши образцы?
Клинт кивнул, решив отложить отвратительную правду на потом.
- Это была только лаборатория, основная часть в оружейной, если они…
- Ясно, выбора у нас не много, - Фил, кинув быстрый взгляд направо, шагнул в сторону, принимая стойку – три выстрела из незнакомой Бартону беретты прозвучали так быстро, как будто были выпущены из автомата. Клинту даже не надо было оборачиваться, чтобы понять, что тремя боевиками стало меньше. Кто-то из них из последних сил нажал на курок, пули с глухим стуком впились в землю, и тут же в воздухе стал нарастать странный механический гул, от которого у Клинта заныло под ложечкой.
- Блять, - тихо процедил Коулсон. Впрочем, Бартон не был уверен, что ему это не показалось – от прилива адреналина в крови почти не чувствовалась боль, но он стал как-то странно выпадать из реальности, словно сознание пыталось самоустраниться от происходящего вокруг. Это было очень, очень невовремя.
- Куда мы…
- К городу.
У Клинта быстро кончились стрелы, Коулсон подбирал в буквально смысле валяющееся на дороге оружие и бросал, как только патроны заканчивались. Тех из боевиков, кто умудрялся подобраться ближе, Бартон быстро вырубал вручную – эти люди не было толком обучены драться. За пределами базы дышать было легче, однако количество курсирующего вокруг транспорта арабов внушало опасения в том, смогут ли они вообще добраться до белеющих метрах в пятистах ворот.
Коулсон спрятался за чудом все еще стоявшей брезентовой стенкой какой-то из палаток, утащил за собой Бартона.
- Как там твои занятия по левитации? – мимоходом поинтересовался он, обыскивая чей-то безголовый труп на предмет оружия. Футболка на кураторе была безнадежно порвана, на штанах темнела грязь и кровь, к счастью, не его. Бартон с облегчением опустился на пол, потер лицо руками, размазав кровь, пот и грязь. Опустевший колчан, повисший на одном уцелевшем ремне, уткнулся в землю.
- Пока не преуспел. Как и в достижении невидимости.
- Через пару минут с севера от аэродрома подойдет американская техника, будет проще.
- Откуда ты знаешь?
- Слышал. Ты как? – Коулсон присел рядом с Бартоном, поймал его взгляд. Клинт почувствовал, как от светящейся в серых глазах заботы отступает сумасводящее внутреннее напряжение, что-то рывками отпускает внутри, подводя его к детскому состоянию нашкодившего ребенка. Огромное темное нависшее над ним невидимое вдруг представилось настолько четко и объемно, что Клинту стало страшно.
Фил коснулся пальцами его щеки, наклонился ниже, поцеловал бережно и успокаивающе. В пересохшем рту возник металлический привкус крови.
- Фил, это моя вина.
- Прекрати. Никто не мог знать. В конце концов, это твоё первое серьезное задание, поэтому ответственность лежит на мне, и поверь мне, я её очень хорошо чувствую. Я вытащу тебя отсюда.
- Ты не понимаешь, я…
- Тихо! – Коулсон рывком поднялся, вслушиваясь в звуки приближающихся моторов. Тут же, как по команде, раздались хриплые крики на арабском, затрещали выстрелы, взвизгнули тормоза. Дикий скрежет металла, глухой удар столкновения. Снова выстрелы. Кто-то из солдат пробежал мимо, то ли помочь подошедшим, то ли тоже надеясь укрыться в городе.
- Пошли, - скомандовал Коулсон, отгибая полог. – Надо как можно быстрее добраться до города, там удастся затеряться. Не строй из себя героя, ты не проживешь и минуты. В драки лезть только в самом крайнем случае. Понял?
- Так точно, - устало отозвался Бартон, поднимаясь на ноги.

Один перевернутый джип горел, придавив своим массивом раненных солдат, еще с троих велся ожесточенный обстрел. Техника боевиков уступала в бронировке, но брала маневренностью, и отвечали они столь же шквальным огнем. За джипами ползло что-то угрожающее, едва различимое в дерганом свете огня и выстрелов – Клинт смутно припомнил, что видел это утром на аэродроме.
Всего лишь этим утром.
Они могли бы улететь вечером. Ничего бы не случилось. Пятьсот человек штата, боже, пятьсот человек! Сколько из них выживут?..
- Клинт, не спи!
Пригнувшись, лучник кинулся вслед за Коулсоном между трассой и ставшей чисто формальной границей базы. Темнота играла на руку, однако сказать, что ему было комфортно без какого бы то ни было оружия на открытом пространстве рядом с лютыми арабами, было бы несколько преувеличенно.
От грохота выстрелов закладывало уши, пот застилал глаза. С базы всё еще летели крики, где-то неподалеку взрывались канистры и бочки с горючим. В десяти метрах перед ними на дорогу выбежал один из боевиков, за ним буквально вывалились еще двое. Клинт на ходу оглянулся – за ними из месива, в которое превратилась база, появлялись новые и новые арабы.
- Они собираются взрывать оружейный склад! – долетел откуда-то крик Коулсона. Бартон обернулся – и время замерло.
Весь угол обзора свелся к одной-единственной точке, находящейся в дуле направленного на них автомата. Автомат, скорее всего, принадлежал стоящему на дороге в пяти метрах боевика, но Клинт его уже не видел. Тело среагировало быстрее сознания, метнувшись вперед, пытаясь преодолеть скорость пули. У зависшего во времени Клинта темным всполохом в голове пролетела мысль о том, что он не успеет.
Через бесконечно долгую секунду пробилась ослепительная боль – и спираль времени с облегчением раскрутилось в обратную сторону. Бартон почувствовал, как его повернули, моргнул, увидел прямо перед собой ошеломленное лицо Коулсона. Коулсон что-то беззвучно кричал.
Клинту вдруг стало необычайно легко. Он попытался спросить, не задело ли Фила, но не получилось – что-то мешало в глубине груди. Зажмурившись от внезапного приступа дурноты, Клинт пошатнулся и непременно упал бы, если бы не надежные руки куратора.
- Клинт, какого черта! – донеслось как сквозь вату, мутное изображение встряхнулось. Включился звук, полоснув по ушам грохотом выстрелов. – Ты идиот!
Не в силах говорить, Бартон кивнул, охотно соглашаясь. Повернул голову, увидел, что стрелявший лежит в луже крови – достал кто-то из джипов. Клинт Бартон не был уверен, верит ли он в бога, но на всякий случай искренне поблагодарил.
Коулсон перекинул его руку себе через плечо, обнял за талию, чуть ли не взвалил на себя. Потащил дальше.
- Фил…
- Если ты хочешь сказать, чтобы я тебя бросил и спасался сам, заткнись. Господи, Клинт. Какого хрена?!
- Потому что ты, - с трудом сформулировал мысль уплывающий Коулсон. – Я могу идти.
Боль серной кислотой разливалась по телу, выгрызая способность здраво воспринимать реальность. Бартон поднял голову – до ворот оставалось не больше двухсот метров. Надо идти.

Никогда еще в жизни агента Фила Коулсона всепоглощающее чувство любви не выражалось столь точно и полно таким разнообразием нецензурных выражений. Он пытался сохранять спокойствие всё это время, как того требовал статус агента особого назначения, но от зрелища закрывающего его своим телом Бартона все его самообладание рухнуло, как карточный домик.
Его так отшвырнуло, что он налетел спиной на Коулсона. Налетел и осел в руках. Улыбаясь. Святая инквизиция, как, КАК можно улыбаться, получив пули в грудь?
При беглом осмотре на ходу оказалось, что из трех пуль жилетка перехватила две, одна всё же вклинилась меж плотно подогнанных кевларовых пластин. На темной ткани не было заметно крови, но красные капли оставались следом на асфальте. Сцепив зубы, Фил больше не думал о том, что он будет делать, если их кто-нибудь попробует достать, он просто стремился к воротам всей своей сущностью. Сзади продолжали грохотать выстрелы. Земля ежеминутно вздрагивала от странных хлопков, в происхождении которых уже не было времени разбираться. Мимо пробегали в сторону города какие-то силуэты, в которых уже невозможно было узнать своих или чужих. Вот-вот должен был взлететь на воздух оружейный склад. Коулсон сделал себе заметку на память – припомнить, были ли в его жизни ситуации хуже.
И всё же у них получилось. Преодолев ворота, возле которых теперь валялись обезвреженные перевернутые машины постов, он кинул быстрый взгляд за спину - в их сторону бежали уцелевшие боевики, рассчитывающие укрыться от взрыва за стенами города. Разворачивались джипы, рискуя подставиться стреляющим американцам. Поняв, что счет идет на минуты, Коулсон собрал все силы и потащил еле переставляющего ноги Бартона куда-то направо в узкий неосвещенный переулок, еле втиснувшись между близко стоящими стенами. За Клинтом на одной из них протянулась смазанная красная полоса, лук и ставший бесполезным колчан едва не сорвались со спины. Двор, еще какие-то арки, встретиться глазами с испуганным солдатом, пытающегося спрятаться в подвале, вжаться в тень, пропустить несущихся мимо арабов, снова в переулки… Всё вокруг потеряло смысл, в голове в унисон с сердцем билось «Дальше, дальше, дальше». Когда он на исходе сил повернул в какой-то узкий отросток улицы, оказавшийся тупиком, в воздухе что-то неуловимо изменилось. Почти незаметно, но Коулсон замер, на всякий случай прикрывая тихо сползающего по стенке Бартона.
А через пару секунд прогремел взрыв. Если говорить точнее, он не прогремел, а будто бы толкнулся в уши изнутри головы – так сильно, что Фил почти физически почувствовал выгнувшиеся барабанные перепонки. В глазах потемнело, голова загудела как при уходе в воду на пятиметровую глубину. Сверху посыпались вылетевшие из окон стекла, Фил на автомате закрыл собой осевшего лучника. Помотал головой, приходя в себя. Вокруг раздавались крики, кто-то из мирных жителей высовывался из окон, а на стенах плясали отблески пожара, превосходящего предыдущий в пять раз. В асфальт возле ближайшего дома врезалась составная часть неопознаваемого механизма, чуть подальше стали падать более мелкие осколки. Кусок горящей пластмассы врезался в ветви высохшего деревца у дома напротив, на землю посыпались искры. Отдаленные взрывы накладывались один на другой – пламя пожирало боеприпасы.
Коулсон почувствовал соленый привкус на губах, поднес руку к лицу – от перепада давления кровь пошла носом. Клинт нехорошо закашлялся, не приходя в сознание, и из оставленной пулей дырки на жилетке красной дорожкой побежала уже не впитывающаяся кровь. Смотря сверху вниз на изломанную фигуру лучника, Коулсон вдруг осознал, что он смертельно устал. Просто смертельно. Что он просто сейчас сядет рядом и заснет, хотя бы на пять минут, просто чтобы отключиться от всего этого и проснуться в чистой постели, в безопасном месте, чувствуя на поясе привычную тяжесть обнимающей руки. Мысли тянули в спасительное забытье, затыкая голос разума.
От беззащитности Бартона и собственного бессилия к горлу подкатил непрошенный ком. Разом дали о себе знать все полученные травмы, от напряжения заныла каждая мышца. Он уже даже начал медленно сползать вниз по шершавой стенке, но тут рассеянный взгляд наткнулся на виднеющийся в узкую прорезь уходящей куда-то в глубину дворов улицы перевернутый американский джип, и это зрелище быстро вернуло его в чувство.
Давай, отключись прямо здесь, подпиши себе и ему смертный приговор. Они наверняка уже прочесывают улицы в поисках спрятавшихся. Вот эта автоматная очередь явно прозвучала где-то в соседнем квартале, и всего твоего кун-фу не хватит против их оружия.
Если тебе наплевать на себя, ты обязан ему.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

I've Got You Deep Inside My Soul

Название: I've Got You Deep Inside My Soul.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Коулсон/Бартон
Фандом: The Avengers
Рейтинг: NC-17
Содержание: Порой один случайный знакомый способен в течении пары дней перевернуть всю твою привычную жизнь с ног на голову.
Дисклеймер: И вновь не я, и вновь Марвел.
Предупреждение: ООС, объясняющееся тем, что Фил еще не укрепился в своем образе "завораживающего бесстрастностью тотема" (с)
Размер большой.

Она сказала, что так больше продолжаться не может. Что она устала. Что он забыл, как они мечтали быть просто вместе, как делили каждую секунду на двоих. Она сказала, что она и так слишком долго ждала, когда же он снова вспомнит о ней. Что его новая должность сделала их счастье невозможным, что для него работа всегда стоит на первом месте, что она всего лишь хотела быть любимой. Что он её предал, сам того, может быть, не желая.
В общем, она озвучила абсолютно все шаблонные фразы, которые звучат в таких случаях в фильмах, когда женщина с отчаянно страдающими глазами пытается достучаться до своего мужчины, пришедшего снова в час ночи изможденным и отчаянно непонимающим претензий. Обычно в фильмах такая незавидная участь отводится честным полицейским или частным детективам.
После всего этого она сочла нужным добавить, что она его не винит, но пусть и он не винит её за то, что её хрупкие плечи оказались неприспособленными для тяжести ответственности, предназначенной для двоих. Вот так, дословно. Оставила ему свой комплект ключей от его квартиры, картинно обернулась на прощанье – в свой любимый ракурс, три четверти – и дрогнувшим голосом пожелала удачи.
Он не мог избавиться от ощущения, что, пока его не было, она проиграла эту сцену неоднократно, прикидывая, как лучше встать, что лучше сказать и где поставить свет. Нет, конечно, она была умна, образованна, красива, остроумна, весьма неплоха в постели, у неё не было орды болеющих родственников, и она к нему серьезно что-то испытывала, хотя он на протяжении всей своей жизни (и сейчас особенно) ни на йоту не верил, что может быть хоть чем-то хоть кому-то привлекательным. Единственное, в чем её можно было упрекнуть – страсть к излишней театрализации даже самых незначительных жизненных эпизодов.
Он не был уверен, что проникся глубиной драмы. Может быть, она уже считала себя его женой – женой тридцатипятилетнего тихого профессионального служащего, переведенного в отдел с грифом особой секретности. В реальности они не прожили вместе и двух месяцев, и всё это время он постепенно убеждался, что не создан для семейной жизни. Среди порожденных природной скромностью мыслей о своей неполноценности периодически мелькали мысли вроде такой: в конце концов, если ему действительно больше удовольствия доставляет допоздна планировать с шефом операцию обезвреживания особо опасного преступника, почему он должен делать вид, что виноват перед ней? Его вина разве что в том, что он никогда не давал ей понять, что он обо всём этом думает.
Врожденная интеллигентность. Безукоризненная вежливость и уважение к женщине. К любой.
Джентльменский набор.
- Сэр?
Коулсон поднял голову, губы машинально растянулись в привычной вежливой улыбке. На общем фоне из музыки, голосов и прочего шума трудно было понять, кто к нему обращается. Рыжий молодой бармен за стойкой шагнул еще ближе, сочувственно кивнул в сторону пустеющего бокала:
- Еще?
- Это бесполезно, у меня никогда не получается запьянеть, - зачем-то поставил бармена в известность Коулсон, не убирая с лица улыбку. – С таким же успехом я мог придти в театр или в зоопарк.
Бармен оказался понятливый, развел руками:
- Считайте, что выбрали нечто среднее.
Коулсон оглянулся через плечо. Он сам толком не мог сказать, почему пошел сюда, в театре ему было бы комфортнее. Но там надо отрешаться от своей реальной жизни и следить за ненастоящей, а он сейчас на такой подвиг был не готов. Да и потом, наверно, это уже заложено на каком-то генетическом уровне – после разрыва отношений идти в бар и пить. Такая вот общечеловеческая традиция.
Первый за долгое время выходной он проводит в гордом одиночестве.
Музыка сменилась, изменились движения танцующей толпы юных и тех, кто отчаянно пытался таковыми казаться. Коулсон, никогда не выпускающий из головы основополагающую мысль о постоянном самосовершенствовании, прогонял все свои эмоции через привычную программу «Сам себе психотерапевт», и неизменно приходил к одному и тому же выводу – в идеале никаких эмоций вообще быть не должно. Если он хочет стать настоящим профессионалом, в нем должен восторжествовать рационалист.
Пытаясь убедить его, что он не плохой человек, она хотела убедить его в обратном. Она всегда что-то имела в виду, смысл прятался в смысле, как одна русская матрёшка в другой, и так – до бесконечности. Впервые Коулсон подумал о том, что, может быть, это не она, а он устал. Может быть, он имел право устать.
Если всё то время, пока она это говорила, он продумывал, как расставить мебель в выделенной ему в связи с переводом в другой отдел комнатке, значит ли это, что он плохой человек?
Из вялого облака мыслей, одолевающих его скорее по присущей моменту необходимости, снова пришлось возвращаться на землю – заговорили с соседнего места, совсем рядом:
- Слушай, я долго прикидывал, что тебе сказать, но все варианты были какими-то либо пошлыми, либо скучными. Так что давай просто сделаем вид, что я уже что-то сказал.
Упражняющийся в проницательности Коулсон, не отрывая глаз от столешницы, за полсекунды набросал себе примерный портрет. Голос мягкий, но с хрипотцой, судя по выговору – северные штаты; лет двадцать пять, необразованная семья, приоритет грубой силы, врожденная уверенность в собственной неотразимости. У воображаемого портрета были лукавые глаза и привычка смотреть исподлобья.
- Я не вовремя, да? – сочувственно уточнил голос, приблизившись. Только тут Коулсону пришлось в голову, что обращаются к нему. Он удивленно посмотрел на соседа и мысленно поставил себе пять – сосед смотрел исподлобья как раз такими вот щенячьими глазищами.
- Это вы мне? – уточнил Коулсон, рассматривая забавного человека. Нет, постарше, но тридцати нет. Примерно одного с ним роста. Загорелая кожа, стилизованная ковбойская шляпа; мощная шея, сильные плечи и руки выставлены напоказ. Странное впечатление – как будто видишь плюшевого мишку-бодибилдера.
- К тебе редко пристают в барах, да? - усмехнулся парень.
Улыбка ребяческая, но выражение лица и интонации чуть более серьезные и проникновенные, чем этого требует место.
- Вообще никогда, - неожиданно для самого себя признался Коулсон. В жизни его предпочитали не замечать, он год за годом совершенствовался в умении быть невидимкой. «Сам себе психотерапевт» уверенно причислял эту способность к профессиональным плюсам.
- Чтобы тебе было комфортнее – я тоже крайне редко к кому-то подсаживаюсь, - доверительно заметил парень. «Обычно подсаживаются ко мне» осталось невысказанным, но очевидным.
Взгляд Коулсона зацепился за уходящую под черную майку татуировку под ключицей - виднелся только маленький треугольник неровной формы. На запястьях кожаные браслеты. Парень повернулся помахать бармену, в правом ухе сверкнула серьга.
«Дьявольски везет» - обреченно подумал Коулсон, и на всякий случай уточнил, привычно не желая никого обидеть:
- Я вообще не по этой части.
- Я знаю, - как ни в чем не бывало ответил парень. – Поэтому и подошел. Клинт Бартон.
- Фил Коулсон.
- Так тебя угостить?
- Нет, мне, пожалуй, хватит.
Из-за своей привычной замкнутости Коулсон априори питал недоверие ко всем, кто всё-таки пытался достучаться до него из внешнего мира, но забавный мишка в ковбойской шляпе странным образом располагал к общению. Даже несмотря на серьгу в правом ухе.
Мишка Клинт Бартон заказал себе мохито и поинтересовался так, будто знал Коулсона уже всю жизнь:
- Тебя уволили?
- С чего ты взял?
- Ты не похож на тех, для кого подобное времяпровождение – привычный способ расслабиться после работы, - глаза смотрели по-доброму, без намека на кокетство. Коулсон почувствовал непривычное желание один вечер побыть простым человеком, одним из тысяч других, к которым изредка подсаживаются просто чтобы поговорить, которых хотя бы просто замечают при встрече.
Почему-то это чувство было предательски похоже на благодарность.
- Нет, меня как раз повысили. Это не понравилось моей девушке, история банальна до невозможности.
Бартон наклонился к стойке и заглянул снизу вверх в лицо Коулсона. Поджал губы:
- Без обид, но ты не выглядишь сильно расстроенным.
- Наверно это потому, что я не сильно расстроен.
Клинт помолчал, потом вдруг поднял руки:
- Я так понимаю, непринужденный диалог не клеится, а о погоде мне говорить как-то не комильфо, - интонация неуловимо изменилась. – Я мог бы и дальше пытаться до тебя достучаться, но ты – большая черепаха, уходящая в непроницаемый домик при малейшем беспокойстве. Я вижу внутри человека, чувствующего, думающего, эмоционального человека, которого приучили быть профессионалом. Я не буду пытаться пробиться через эти невидимые стены, если ты мне скажешь, что на всем белом свете у тебя есть человек – хотя бы один человек! – с которым ты бываешь откровенен и свободен. Разговаривая с которым, ты не обдумываешь каждого слово, каждый свой жест, не пытаешься уйти обратно в себя, повесив табличку «вернусь не скоро». Есть?
«Скажи что есть», - тут же посоветовал Коулсону внутренний голос, отложивший обсуждение такой нехарактерной для незнакомых людей манеры общения на потом. Надо было отвечать, что есть, но Коулсон вдруг всерьез задумался над заданным вопросом, и затянувшаяся пауза сама стала ответом.
Странно, об этом он никогда не думал. Действительно нет.
Ни одного.
- А это обязательно?..
Клинт улыбнулся так искренне, как будто вытянул счастливый лотерейный билет. Залпом допил мохито, сполз с высокого барного стула.
- Ты на чем?
- На машине, - ответил еще не вполне пришедший в себя от осознания одиночества Коулсон.
- Оставить можешь?
- Зачем?
- Пошли, кое-что покажу.
- Клинт, я же сказал… - устало начал Коулсон, но Бартон его перебил:
- Слушай, я серьезно выгляжу таким озабоченным? Или ты тоже считаешь, что у всех геев главная задача – заманить кого-нибудь в подворотню и изнасиловать?
- Нет, только у тех, которые подсаживаются к незнакомым людям в барах и пытаются их напоить.
- Я буду держать себя в руках, - пряча улыбку, пообещал Бартон.
Конечно, он бы никуда не пошел. Это было совершенно не в его привычках, время было позднее, надо было возвращаться домой, завтра с утра предстояло ответственное совещание. Но обычный Коулсон и не заговорил бы с таким странным типом, больше всего похожим на полицейского под прикрытием, исполняющего роль псевдоковбоя.
На улице было так свежо и прохладно, что Фил на секунду замер, с закрытыми глазами вдыхая ночной воздух. Вот сейчас еще можно уйти, - подумал он. Извиниться, поблагодарить за компанию и вернуться на круги своя.
- Ну что, поедешь? – поинтересовался голос Клинта где-то неподалеку. Постепенно привыкающий к уличному освещению Коулсон заметил большой тускло блестящий в свете фонарей мотоцикл, и понял, что на круги своя можно вернуться и чуть позже.
- Aprilia RSV 1000 R Factory, - оживленно включился в беседу живущий в нем подросток, так и не разлюбивший играть в машинки. – Восемнадцать литров, резерв четыре. До трехсот километров в час. Впечатляет.
По бокам великолепного зверя желтели блестящие вставки, гладкое кожаное сиденье безмолвно приглашало сесть прямо сейчас и погнать неважно куда, лишь бы быстро и шумно.
- Разбираешься в мотоциклах? – отозвался голосом такого же подростка Бартон.
- Обожаю мотоциклы.
- Тогда почему ездишь на Акуре?
Вопрос поставил Коулсона в тупик. На службе упоминать о своей маленькой страсти он не решался, а никого больше в его жизни это не интересовало. Машина была выдана еще в связи с повышением на прошлом месте работы, была в целом неплоха, не капризна и удобна. Но вряд ли это можно было назвать основной причиной, почему он до сих пор не исполнил свою детскую мечту, хотя давно уже имел такую возможность.
Наверно, он ездил на Акуре по той же причине, по которой жил с миловидной умной женщиной, испытывая к обеим примерно одинаковые чувства, как бы цинично это ни звучало.
Что-то поменялось в мозгах у Коулсона. Посмотрев на стоявшую неподалеку машину, он сунул вынутые было ключи обратно в карман и повернулся к Клинту:
- Подбросишь?
- Легко, - просиял Бартон. – Классные джинсы, кстати.
- Спасибо.

Понимание, что Бартон только при нем выпил мохито, и неизвестно еще чем занимался до их встречи, пришло позже. Примерно тогда же, когда опьяненный скоростью и свистящим в ушах ветром Коулсон наконец задумался, как он будет потом возвращаться до машины и во сколько это будет. Еще более насущным оказался такой, казалось бы, незначительный вопрос – как держаться? Интуиция и правила безопасности подсказывали «за пояс», но Коулсона этот вариант смущал, и даже мелькнула неловкая мысль, а не для этого ли Клинт его потащил. После пары особо крутых поворотов он плюнул на смущение и обнял Клинта за талию. Тут, наверно, каким-то странным способом подействовал виски – стало на удивление спокойно, и отчаянно всё равно, чем это всё закончится. Ну не убьют же его, в самом деле.
Когда Коулсон окончательно запутался в ночном маршруте и пришел к выводу, что сам отсюда не выберется вовек, они наконец остановились. Судя по попадающимся последние несколько минут всё чаще промзонам, эта часть Нью-Йорка была малонаселенной, и среди населения этого ходить ночью не рекомендовалось. В ноздри пробирался далекий, но весьма настойчивый запах рыбы.
Хотя света тут почти не было, Клинт уверенно пошел куда-то по лабиринтам из заборов и кустов, потом придержал за собой невысокую незаметную дверь, впуская Фила в подъезд, и они стали подниматься в инфернальном освещении горящей где-то слишком высоко одинокой энергосберегающей лампы.
- Самое время спросить, куда и зачем я с тобой иду, - задумчиво нарушил тишину подъема Коулсон, рассматривая исписанные живописными граффити стены.
- Мне кажется, тебе надо спрашивать об этом себя.
В каком-то смысле он стал заложником. Ночью из этих трущоб не выберешься, придется просить Клинта отвезти его обратно. Или ждать до утра.
Заметив замурованное окно, Фил остановился. Едва освещенный, заложенный проем представлял собой довольно жуткое зрелище.
- Что это?
Бартон спустился к нему на лестничный пролет, встал рядом.
- Во всех заброшенных зданиях замуровывают двери и первые несколько этажей. Иначе тут было бы слишком много криминальной молодежи и бездомных.
- …ты привел меня в заброшенное здание? – повернувшись к нему лицом, без выражения поинтересовался Коулсон. Не то чтобы это очень взволновало, если что – за себя он постоять сможет. Но это по меньшей мере странно, особенно если уверения в добрых намерениях правдивы.
Клинт в полумраке блеснул улыбкой из-под шляпы и продолжил подъем. Обретший равнодушие Коулсон послушно пошел следом.
- А как мы тогда вошли?
- Прямо сквозь стену. Абра-кадабра.
Он пытался считать этажи, но сбился где-то на семнадцатом. На каждой площадке выходили по две двери – одни взломанные, другие покосившиеся, третьи и вовсе выбитыми валялись на лестнице. Наконец, когда никогда не жаловавшийся на свою спортподготовку Фил уже начал подумывать о том, не попросить ли о минутной передышке у бодро прыгающего впереди Бартона, они вышли на очередной этаж, оказавшийся последним – выше лестница была перекрыта решеткой. Клинт открыл единственную выходящую сюда незапертую расписанную теми же граффити дверь, повернулся к Коулсону. Негромко сказал:
- Закрой глаза.
Великолепно. Просто потрясающе, - ехидно прокомментировал внутренний голос. В любом другом случае это была бы последняя просьба, которую Коулсон выполнил бы в такой ситуации, но сейчас почему-то послушно закрыл глаза. Благо что разницы в такой абсолютной темноте всё равно не было.
- А откуда я могу быть уверен, что ты не столкнешь меня с крыши? – поинтересовался он так же негромко, прислушиваясь к шумящей в ушах крови и потихоньку придерживая вдохи, чтобы восстановить сбитое долгим подъемом дыхание. Промокшая рубашка неприятно липла к шее и плечам.
- А зачем мне это делать, если я сегодня впервые тебя увидел? – резонно возразил Клинт совсем рядом, потом осторожно взял его одной рукой под правый локоть, другой за левое плечо и прежде, чем Коулсон начал вырываться с криками «Я же сказал не приставать!», легко толкнул вперед. – Иди.
«Иди», ну надо! - изнемогал внутренний голос. - А если он тебе скажет «ляг» или «прыгни», ты наконец проснешься? Но он пошел – медленно, осторожными шагами пробираясь в темноте, выставив вперед одну руку. Всё это напоминало идиотский розыгрыш, он совершенно искренне не смог бы ответить даже себе, какого черта он на это ведется.
Какого черта он вообще не послал этого забавного парня с сережкой в ухе и браслетами на руках в первую же минуту. Все события утра и дня казались теперь несказанно далекими, как будто из прошлой жизни. На миг показалось, что нет на свете ничего, кроме этих бережно придерживающих рук и темноты, и именно они и были всю жизнь, и ничего, кроме них, не реально.
Сквозь веки стало чуть светлее, подул прохладный ветер, стали различаться отдаленные звуки городского шума. Руки отпустили.
- Открывай.
Коулсон открыл – и замер, боясь пошевелиться. На него обрушились тысячи, миллионы огней. Внизу расстилался Нью-Йорк – начинаясь у подножья многоэтажки, и убегая дальше, дальше, захватывая собой всю землю, добираясь до горизонта целой сетью ночных огоньков, складывающихся в общее мерцающее плато. Желтые, красные, зеленые огни внизу, сетки горящих окон высоток, поднимающиеся над землей, как диапазоны громких аккордов музыки в эквалайзере или как трехмерные ландшафтные проекции. Маленькие почти нечитаемые вывески и огромные билборды, видные, кажется, даже из космоса. Подвижные огоньки фар вдоль неподвижного оцепления фонарей на улицах, едва различимый шум вертолета где-то над северо-западной частью города. И над всем этим – огромное и всепоглощающее звездное небо, не столь контрастное из-за яркой подсветки города, но всё же впечатляющее; всепрощающее, конечно, и совершенно индифферентное к проблемам такого маленького смотрящего на него с открытым ртом человека.
Молочная идеально круглая луна зависла где-то в районе Эмпайр Стейт Билдинг.
- Когда ты последний раз смотрел на небо? – поинтересовался голос Клинта за спиной. Конечно, Коулсон не помнит. Он вообще не был уверен, что хоть раз с юного возраста смотрел на небо вот так вот, жадно перебегая глазами от одного огонька к другому, угадывая созвездия и провожая взглядом бодро ползущий по небосводу спутник. Работа в офисе не требовала ориентирования по звездам. В те редкие разы, когда ему приходилось работать ночью и на улице, небо было последним объектом его наблюдения. Раньше он думал, что любоваться звездами – удел влюбленных бездельников. Раньше он думал, что обязательно должен ездить на машине и даже в свободное от работы время думать о работе.
Странно, когда он перечислял всё это про себя раньше, оно не казалось таким… бесцветным.
- Ты кто вообще, Клинт Бартон или Тайлер Дердан? – с трудом оторвавшись взглядом от Северной звезды, Коулсон обернулся, потирая затекшею шею. – Ты пришел поменять мою жизнь и разрушить привычный мне мир? Честно говоря, я не знаю, в чем дело. К этому моменту я должен быть если не дома, то хотя бы в подъезжающей к дому машине, занятый мыслями о том, как мне за оставшееся время выспаться настолько, чтобы завтра не пугать всех синяками под глазами.
- Дердан, лорд Генри, Уайт Босс - для тебя, детка, я буду кем угодно, - широко улыбнулся Клинт из глубокого кресла. Шляпа была сиротливо скинута в угол.
Коулсон хотел было возмутиться, но сил хватило только на усталую улыбку. Сунув руки в карманы, он огляделся. Больше всего странное жилище было похоже на квартиру, в которой снесли почти все перегородки. Достаточно широкое пространство, освещаемое тремя перемещаемыми торшерами – два у дальней стены, один у широкой трехспальной кровати. Вещи и мебель были расположены крайне странно, как если бы кто-то взял их все в руку и кинул сверху, а потом только перевернул упавшее ножками вниз. Книжные полки и шкафы еще, слава богу, стояли вдоль стен, хоть и были расставлены причудливым зигзагом, а вот расстановка остальной мебели – кровать, три кресла, пуфики, какие-то причудливой формы столы – не поддавалась никаким законам логики. На оставшемся свободном пространстве еще можно было устраивать балы и торжественные приемы.
Тут даже уютно, - признал Коулсон неожиданно для своего привыкшего к аскетизму и гениальности в простоте вкуса. – Такой чердачный сквот. На покрытых граффити стенах – картины и картинки в рамах или на кнопках, где-то на светлых старых обоях чернеют неплохо сделанные черными грубыми мазками портреты, как будто рисовали углем. Стены три, за спиной Коулсона – просто зияющий проем, как будто здание начали сносить и так и оставили. Из перегородок внутри осталась только одна, на ней краснела изображающая закат в прериях фреска. Слева в углу стояла доска с нарисованной мишенью, из центра торчали загнанные чуть ли не до середины стрелы. И везде, насколько хватало освещения – на каждой полке, на полу, на столах, на креслах – валялись сувениры, какие-то вырезанные из черного дерева скульптуры, сложенные и скомканные карты, странные музыкальные инструменты, причудливой формы бутылки и прочие мелочи, которые можно рассматривать часами, и с каждой из них наверняка связана целая история.
Трудно сказать, что его больше впечатлило – ночной вид Нью-Йорка или эта странная коллекция.
- Где мы?
- Это моё гнездо, - с гордостью ответил Клинт, озираясь.
- Откуда тут электричество?
- Тут даже водопровод и газ есть. Чудеса коррумпированной системы.
- Ну ты и сорока, - Фил подошел к правой стене, задумчиво оглядел пришпиленный к ней ватман А2.
- Я не сорока, я сокол, - обиженно заметили из-за спины.
- Зачем тебе карта острова Пасха, сокол?
- Это подарок.
- А набор метательных ножей с ручками из слоновой кости?
- Это трофей.
- А… боже, я даже не могу понять, что это, - Коулсон присел, рассматривая странный агрегат из трубок, ткани и железных заклепок. – Самодельная волынка?
- Рассказать?

В каком-то смысле это была ловушка. Домашний музей с морем экспонатов, каждый из которых можно потрогать, пощупать, переложить с места на место. Сюда нельзя просто заскочить, неизменно зависнешь у какой-нибудь юбилейной виниловой пластинки Radiohead, или у глиняного оберега племени ама-ндебеле, или у доисторического ковбойского револьвера с заклинившим карабином. Коварный Клинт об этом, конечно, знал. Они проговорили до четырех утра – часов в квартире было несколько, больше всего Филу понравились стилизованные под Дали, «стекающие» с книжной полки, с торчащими стрелками – потом Коулсон заметил, что Клинт начал вырубаться, и, пока не поздно, потребовал доставить его обратно к машине. Покачав головой, зевающий Бартон сказал, что он в таком виде далеко не уедет, а потом сделал что-то совсем невообразимое – протянул Коулсону ключи от мотоцикла.
- Там навигатор стоит, настрой на бар.
- А потом? – спросил от неожиданности Фил.
- Оставишь там, ключи отдашь бармену, я вечером заберу.
- Я могу вызвать такси.
- В этот район в такое время никто не поедет. Не дури, бери ключи.
Это тоже как-то не очень вписывалось в привычную систему координат, но спорить у Коулсона уже не было сил – он устал, он хотел спать, через пять часов надо было быть на работе на другой стороне города. Ну и да, всё-таки очень хотелось еще раз проехаться на этом чуде техники.
Взяв брелок, он неловко пробормотал «Спасибо» и пошел на выход, расписанный в стиле врат Мории. Пришлось признаться себе – еще не ушел, а уже хотелось вернуться. Хотя бы из-за природной любознательности.
- Фил?
- М? – повернулся Коулсон.
- Ты поехал со мной. С первым встречным. Ты пошел в темноту, ты пустил меня за спину и даже закрыл глаза. Ты, профессиональный боец, боящийся к себе подпустить и на метр – это видно, по рукам, движениям и реакции. Ты три часа слушал про какие-то совершенно бессмысленные не имеющие к тебе никакого отношения вещи.
- И?
- Я думаю, ты не такой уж безнадежный зануда, каким пытаешься казаться, - улыбнулся Клинт, падая обратно в кресло.

Конечно, за время службы Коулсону уже случалось опаздывать на работу, но даже при более серьезных причинах его совесть не была по этому поводу настолько спокойна. Внутреннего психотерапевта несколько волновало, что он то и дело отвлекался, прикидывая, как бы еще раз туда попасть или хотя бы понять, где он чисто территориально провел эту ночь. Когда утром он ехал по пустым улицам на мотоцикле, он пытался запомнить маршрут, но умственных сил хватало только на то, чтобы следить за дорогой и не нарушать правил. Попытался найти на карте и пришел к выводу, что половины домов в том районе, видимо, вообще официально не существует. Один раз из-за такой необычной задумчивости он чуть не отправил в шредер двухнедельный отчет одного из наблюдателей, после чего пообещал себе этим же вечером еще раз наведаться в тот бар. Не найдет там Клинта – на этом и закончить затянувшееся приключение.
Надо было хоть телефон взять, что ли.
Клинт был из какой-то другой жизни. С острым вкусом путешествий, с головокружительными авантюрами, как будто главный герой приключенческого сериала. У него были вещицы из джунглей, сувениры из каких-то глухих русских деревушек, в морозилке у него с удобством расположился отколотый от арктического айсберга кусок льда. По крайней мере, он так сказал. В его квартире едва заметно пахло специями и каким-то деревом, и определить, откуда этот запах идет, не представлялось никакой возможности. Коулсон вчера как минимум четыре раза наткнулся на валяющиеся в самых неподходящих местах солнечные очки разных фасонов и времен, среди прочих – фирменные очки диджеев из фильма “The Boat That Rocked”.
Коулсон элементарно был заинтригован.
По окончанию рабочего дня Фил, которого начинала слегка тяготить мысль о том, что рано или поздно придется вернуться в свою скучную квартиру, поехал к тому же бару. По пути он решил проехать чуть дальше, где, как ему казалось, он ехал сначала к дому Клинта, потом от него, но запутался на третьем же перекрестке и бросил эту пустую затею. Вернувшись и оставив машину на том же месте, он вошел внутрь, пытаясь успокоить заторопившееся сердце. Огляделся в надежде увидеть ковбойскую шляпу, и это было бы идеально – встретить его сразу, с порога, как будто… Ну давай, скажи. Как будто он его ждет.
Что за дурдом у тебя в голове творится.
Не обнаружив среди посетителей Бартона, Коулсон загрустил, потом договорился с собой, что посидит тут полчаса – и поедет домой. Он сам сказал Клинту, что он не завсегдатай подобных заведений, вчерашний день был исключением, так что надежда только на то, что Бартон сам нередко сюда заходит.
Он сидел на том же месте, пил кофе и смотрел на медленно ползущую стрелку наручных часов. В это время суток в баре было еще не очень людно, но посетителей всё равно хватало, и двери открывались каждую минуту. Поначалу Коулсон дергал головой на каждый такой хлопок, потом устал видеть чужие лица вместо ожидаемого и уже не отвлекался от циферблата. Мысленно отчаянно просил Бартона придти в течение оставшихся двадцати… пятнадцати… десяти минут. Время у него было не ограничено, и черт знает, почему он так уперся в эти полчаса, но до конца их оставалось пять минут, потом три минуты, а потом… Потом Фил поднял голову, безучастно оглядел зал в последний раз и медленно слез со стула, давая Клинту фору еще в полминуты, пока он будет идти до выхода. Объективно, вероятность была весьма мала, и он это понимал. Субъективно было очень обидно от чувства, что упустил что-то очень важное, само давшееся в руки, и это он не очень понимал, а, может, и не хотел понимать.
Внутренняя дисциплина восторжествовала над смущенным разумом примерно когда он уже на улице достал ключи от Акуры – от своей ставшей вдруг неприятной Акуры. Но в следующий же момент снова спряталась, едва он услышал за спиной знакомый голос:
- Ух ты, какой прикид.
- Клинт! – пожалуй, в голосе было слишком много непроизвольной радости для умеющего держать себя в руках человека. Клинт, в помятой серой футболке с логотипом Jack Daniels, сунул руки в карманы и обошел Коулсона, оценивающе оглядывая официальный костюм.
- Стильно, - одобрительно кивнул он, завершив полукруг. Коулсон стоял на месте и пытался избавиться от улыбки. – Лаконично, очень так… консервативно.
- Я с работы.
- Ты работаешь в ФБР? – со странной интонацией спросил Бартон, как будто сначала хотел пошутить, а потом вдруг задумался всерьез.
- И с ними иногда тоже. Это долгая история.
- Ты куда-то спешишь?
- Я приехал к тебе, - ответил Коулсон раньше, чем успел обдумать ответ. Смутился. Мысленно себя отругал.
Бартон весело блеснул глазами и кивнул в сторону машины:
- Ну тогда пусти меня за руль.
Дома, пока Коулсон продолжал пространно повествовать об особенностях своего отдела, Клинт предложил ему сменить костюм на какую-то мексиканскую накидку в пол. Накидка была яркая, цветастая, отдаленно напоминающая галлюциногенные сны. Ну совершенно идиотская накидка. Предложил скорее в шутку, но для нового Коулсона это была уже такая мелочь, что он с легкостью скинул пиджак и беззаботно потянулся уже было к пуговицам рубашки, когда вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Бартон, смотрящий на него из кресла поверх «Присягнувших тьме» Гранже, вызвал странную ассоциацию с затаившимся хищником. Видимо, мерцающими в полутьме глазами.
Фил, помедлив, расстегнул две верхних пуговицы рубашки, вежливо поблагодарил и сказал, что ему и так неплохо. И стал что-то нести про сотрудничество с МИ-6, чтобы сгладить возникшую неловкость, а когда спохватился, оказалось, что уже выболтал порцию засекреченной информации. Спасало только то, что Клинт вряд ли знал, насколько она засекреченная.
На вопрос о роде его деятельности Клинт крайне ловко свернул с темы на виды оружия и радостно продемонстрировал коллекцию луков – пожалуй, это было единственным, что содержалось в относительном порядке в развешанном на стене состоянии. Ближайшие два часа он упражнялся в стрельбе на меткость, если это можно было назвать «упражнениями» - совершенно ошеломленный Коулсон раз за разом убеждался, что Бартон идеально попадает в цель всегда. В любую цель. С любого расстояния, которое позволяла квартира. Бартон попадал в десятку с закрытыми и даже завязанными глазами, попадал с разворота, из любого лука, из любой позы, позволяющей натянуть тетиву. Он попал даже когда Фил подвесил на пути к мишени индейский «ловец снов» сантиметров пять в диаметре.
Коулсон никогда не видел ничего подобного.
- А из огнестрельного?
- Легко, - кивнул гордый Клинт, вешая очередной лук, странное сочетание деревянного корпуса и металлических креплений, на стену. – Но это мне нравится больше.
В «гнезде» было еще много чего неизученного. Ветхая потрепанная колода карт с затейливой узорчатой рубашкой, по словам Бартона, принадлежавшая еще шулеру Джону Пери. Барабан из телячьей шкуры, с вырезанными из рогов амулетами по бокам – этот был вручен где-то в Заире. Складная подзорная труба из Лондона, времен Конан Дойля. Монструозного вида пестрая ракушка около полуметра в длину, которую Коулсон едва смог поднять. Череп какого-то относительно некрупного зверя, как оказалось – койота. И еще, и еще… Каждый раз, когда он подходил к вроде бы уже изученным полкам, находил что-то новое.
И всё время, перебирая вещи, усаживаясь на полу с очередной книгой или со стопкой фотографий, открыток, с картой, с головоломкой, перебирая пальцами тугие шнурки висящей на стене карнавальной маски, проводя по корпусу отставленной в угол гитары с автографом Кита Ричардса, Коулсон неизменно чувствовал на себе его взгляд. Взгляд обволакивал, запутывал, как будто Клинт плел вокруг Фила невидимую паутину. Фила это нервировало, но, пока Бартон не перешел к решительным действиям, повода предъявлять претензии не было.
- Почему ты живешь один? – поинтересовался Коулсон, рассматривая кактус, стоящий на полу в виду отсутствия четвертой стены, следовательно, окна, следовательно, подоконника.
- Не нашел достаточно легкого на подъем человека. Ты же видишь, как я провожу время. Пиццу будешь?
Последний раз, когда Коулсон ел пиццу, где-то под Детройтом, он чуть не попал в реанимацию. С тех пор любая пицца вызывала у него прилив пиццефобии, даже если она была высококачественной и обиталась в дорогих итальянских ресторанах.
В сущности, было в этом что-то детское.
- Буду.

На следующее утро он опять опоздал на службу. Чуть-чуть, всего на пять минут, но опоздал. Усевшись на стуле у Бартона на кухне, он допоздна изображал зрителя кулинарной передачи – Клинт поэтапно демонстрировал, как вручную сделать пиццу, которая вызвала у Коулсона подозрение, что он вообще ничего вкуснее в своей жизни не ел. Тем труднее было ему теперь сконцентрироваться на вставшем на повестку дня вопросе о розыске хотя бы крайних членов преступной террористической группировки, которая давно уже подъедала Нью-Йорк изнутри, а прошлой ночью неожиданно взяла на себя ответственность за прошедшие на той неделе взрывы в Дублине и убийства двух высокопоставленных чиновников в Шарм-эль-Шейхе. Выход группировки на международный уровень подразумевал для их отдела сотрудничество с Интерполом, с представителями пострадавших государств, кучу бумажной волокиты, спорных ситуаций, сложных переговоров… Коулсон тихо радовался, что он не был помощником начальника и даже помощником помощника – те сидели на работе чуть ли не круглые сутки. Внутреннему психотерапевту не нравилось, что желание поймать бандитов в его сознании перекрывалось желанием поскорее закончить дела и поехать к Клинту, но Коулсон ничего не мог с собой поделать. Каждый день в его компании отличался от тех, которые сопровождали Коулсона всю его жизнь, примерно как отличается полноценный рисунок от карандашного наброска.
Он старался выбраться к Бартону каждый день. Тот неизменно встречал Фила у бара, откуда они либо сразу ехали домой, либо отправлялись гулять по совершенно незнакомым Коулсону районам Нью-Йорка. Бартон заводил его в богом забытые места – в превращенное в арт-объект бомбоубежище, на заброшенное здание оптико-механического завода, по лабиринтам подвальных помещений, сокращающих требующийся пройти поверху путь как минимум вдвое. С ловкостью акробата он забирался по стенам и решеткам, когда требовалось открыть дверь изнутри – эти движения завораживали, как завораживает динамика бегущей лошади, гибкость большой сильной рыбы или скорость кошачьего хищника. Животная, природная грация, ходящие под кожей мускулы, ни одно лишнего жеста, собранность, группировка на уровне рефлексов. Любая принимаемая им поза, даже если он просто лежал на ковре, была столь непринужденно совершенна, что Коулсон не мог заставить себя не смотреть. Отвлекшись, он чувствовал на себе такие же взгляды, но хоть убей не мог понять, что может быть привлекательного в нем самом. Ни внешности, ни гибкости, ни этой лихой раскованности, подразумевающей открытое расположение. У Бартона – великолепные плечи, потрясающие руки, узкая талия; у него, у Коулсона – совершенно непримечательное лицо, бесформенные пришедшие на смену рубашкам кофты, сомнительная репутация безупречного служащего с двумя опозданиями. У него нет и сотой части того, что было в жизни у Бартона. В нем не было зависти, но от легкого недоумения по поводу интереса к своей персоне он не мог отделаться.
А потом животная грация нашла себе другое применение. Когда они возвращались заполночь к оставленной машине, на них напали. Из-за угла, быстро, надеясь, что они не успеют соорентироваться. Кажется, изначально их было пятеро. Может, и больше – Коулсон не успел сосчитать, ближайший работающий фонарь был метрах в ста. Моментально обострились обученные рефлексы, промелькнула мысль, что не зря всё-таки их гоняют ежемесячно по всем нормативам. Одному, с ножиком, он достаточно быстро свернул челюсть, второй умудрился достать до него вспарывающей со свистом воздух цепью, но через минуту тоже лежал с выкрученными руками, уткнувшись носом в асфальт. И вот тут-то Коулсон и увидел, как Бартон двумя-тремя непринужденными движениями и одним мощным ударом ноги припечатал одного, тенью метнулся ко второму, рухнувшему как подкошенный, потом к третьему, схватившемуся за нос… Кто-то попытался достать его со спины – отлетел к стене с неприятным хрустом. Первый попытался встать – получил в лицо мощным ботинком удар такой силы, что Коулсон невольно вздрогнул. Где бы его не обучали, это не армейская и не государственная подготовка. Это что-то серьезнее и куда безжалостнее. Коулсон не был уверен, что все четверо выжили.
- Валим, - подбежал к нему Клинт и, схватив за рукав, потащил прочь.
- Где ты учился? – отгоняя ненужные подозрения, спросил его Фил, когда они отошли на безопасное расстояние. Задетое цепью предплечье наливалось тянущей болью.
- Жизнь научила, - коротко ответил Бартон с еще не до конца пропавшим запалом, вытирая испачканные кровью руки о грубую ткань джинсов.

Идея зрела недолго, можно даже сказать, озарила утром ближайшего выходного. Не откладывая в долгий ящик, Коулсон в этот же день поехал в автосалон, и если бы он осознал, что лейтмотивом его планов шла мысль «Понравится ли Бартону», он бы очень удивился. Спустя полтора часа непрерывных восторгов, внешне выразившихся в соперничестве со специалистом-консультантом на самую вежливую улыбку, Коулсон остановил свой выбор на черном Kawasaki Ninja ZX-14. Ниндзя съел три четверти его накоплений, но счастье от владения таким сокровищем сполна их искупало; видимо, оно же сохранило погнавшего без прав Коулсона от патрулей.
Реакция у увидевшего мотоцикл Клинта была странной. Филу даже на секунду показалось, что он расстроился.
- Тебе не нравится? – сам не зная почему огорчился он. Клинт стал своеобразной лакмусовой бумажкой, по которой хотелось определять уже совершенные поступки и проверять планируемые.
- Нет, он просто отпад, - признал Бартон, подходя ближе. – Просто я собирался подарить тебе свой.
Филу показалось, что он ослышался.
- Что?..
Бартон отвел глаза. Отмахнулся:
- Не обращай внимания, промелькнула такая мысль. Красивый зверь, - он обошел мотоцикл, присел, рассматривая колеса. Поднял повеселевшие глаза. – Ну что, теперь мы можем устраивать гонки?
От удивления Коулсон тут же забыл странную фразу.
- Без прав? Без выделенной трассы? На необъезженном японце? Я не настолько псих, знаешь ли.
- Ладно… - разочарованно протянул Бартон. Поковырял пальцем спидометр. Поджал губы.
- Клинт, ты как ребенок, честное слово, - не удержался от улыбки Коулсон. – Ну если только ночью и по нелюдным местам…
Это было какое-то сумасшествие. Коулсон совершенно не узнавал себя, и отчаянно не понимал, почему он с таким безрассудством бросается с головой в разнообразные авантюры, если у него нет даже такой уверенности в себе, как у Бартона. Он вообще был уверен, что не относится к тем людям, кто возбуждается от скорости и азарта до такой степени, что забывает о любых предосторожностях и рискует в таких виражах, что самому потом при воспоминании делается дурно. Но тогда думать не получалось, он лишь неотрывно следил за Бартоном в прорезь шлема, ощущая всем телом силу и повиновение машины.
Теперь он припоминал, что когда-то не мог без этого жить. На старших курсах колледжа мама с ума сходила от беспокойства каждый раз, когда он участвовал в уличных заездах, но мотоцикл тогда был не его, а соседа, и авантюризма тогда, конечно, было куда больше, и возможность аварии казалась ничтожной и не стоящей внимания. Сейчас он слишком хорошо представлял, что будет, сделай он на таком разбеге хотя бы одно неправильное движение. На очередном перекрестке он едва проскочил перед спешащим наперерез бензовозом, сердце еще долго бухало по всему телу отбойным молотком. Пространство с двух сторон сливалось в одну сплошную пеструю полосу, огни мелькали со страшной скоростью, и он уже не был уверен, что они всё еще в Нью-Йорке, что они вообще на этой планете и в этом мире. Тело, хоть и слушалось, явно уже не принадлежало ему. Голова его предала давным-давно.
Клинт его обогнал. Было бы странно, если бы не – он гонял по этим местам, по его собственному признанию, каждую вторую ночь, он знал каждый поворот, подъем и склон, да и, в конце концов, он знал, где финиш. Но Фил отстал ненамного, что вызвало в нем прилив какой-то дикой неконтролируемой эйфории, настолько его характеру неуместной, что стало даже немножко страшно. Он слабо представлял, во что его превратил этот странный человек, живущий в гнезде.
Или просто все тщательно подавляемые им эмоции не растворялись, а копились все эти годы, чтобы сейчас, прорвавшись, сделать из него психологически совершенно неустойчивого индивидуума.
Впрочем, за время похода на последний этаж в и без того усталом состоянии энтузиазма поубавилось.
- Пустишь в душ? – с порога спросил вспотевший от адреналина и длительного физического напряжения Коулсон, стягивая куртку и аккуратно вешая её на крючок. Кожанка Бартона полетела на пол куда-то за мишень, сам Бартон полетел в противоположном направлении и рухнул на диван.
- Чувствуй себя как дома, - слабо долетело из подушек.
Ванна у Бартона была на удивление современной, хотя Клинт в первый раз ожидал увидеть там что угодно, включая водосточные трубы или прикрепленную к потолку бочку, не говоря уже о голых бетонных стенах в ярких пятнах краски. Но нет, эта ванна даже могла сойти за гостиничную, с висящими на двери черными полотенцами, цивильной душевой кабиной, приятным пупырчатым ковриком на полу, и единственной странностью здесь был профессионально вычерченный на стене черным распылителем вензель королевы Британии.
В ушах от непривычной тишины едва заметно гудело, по сжимавшим руль пальцам как будто пробегал ток. Болел так и не прошедший синяк на руке, болели мышцы на ногах, болело всё тело, как после трехчасовой тренировки. Включив воду и стащив футболку, Фил повернулся к двери, чтобы её закрыть, и замер, напоровшись на взгляд.
Бартон стоял в другой части комнаты, строго напротив, так что никакого сомнения не было, что смотрит он именно на Фила. Просто стоит и смотрит, гипнотизируя щенячьими глазами. Гораздо интереснее Коулсону было, почему он сам так же стоит и не может разорвать зрительный контакт, взявшись за ручку двери, прекрасно понимая, что обнажился перед Бартоном впервые.
По спине побежали мурашки, и вроде бы даже не от холода.
Как будто отказали мышцы.
Как будто увидел первый раз.
Он продержался еще секунд десять. Потом резко захлопнул дверь и, привалившись к ней спиной, задумчиво посмотрел на себя в зеркало. Ничего не изменилось. Из зеркала на него смотрел не Брэд Питт, не Колин Фарелл и даже не Том Круз. Прежний сломанный нос и двухцветная радужка. Прежнее нелепое лицо усталого комика.
Коулсон попытался вспомнить, когда последний раз его беспокоила своя красота. Кажется, еще в колледже.
Зеркало медленно затуманивалось от льющейся горячей воды.

«Вот выйду и поеду домой» - решил Коулсон, замотавшись полотенцами как погонщик верблюдов так, что открытой осталась только голова. За всеми своими обновлениями забыл, с кем подружился.
Выйдя из ванны, Коулсон уже собрался произнести заготовленную речь, но, бегло оглядев квартиру, убедился, что говорить её некому. Бартон исчез. Недоумевая, Коулсон обошел по периметру, проверяя места за диваном и шкафами, даже под кровать заглянул, но Клинт не находился. Записки с пояснениями тоже.
- Всё равно поеду, - сказал сам себе Коулсон неуверенно. Вернувшись в ванну, он оставил там полотенца, натянул джинсы с футболкой и на прощанье подошел полюбоваться видом вечернего города, не будучи уверенным, что еще сюда вернется. То есть в глубине души он знал, что никуда он не денется, но хотелось себя уверить, что…
- КЛИНТ! – заорал он то ли вслух, то ли мысленно, когда глаза наткнулись на одинокую фигуру на фоне городской сетки огней.
Бартон стоял на самом конце выпирающей из здания слева бетонной балки шириной в полметра.
Стоял на руках.
Рукава красной футболки плотно обтягивали напряженные мускулы. Почти неестественный изгиб талии в профиль. Босые ноги с идеальной прямотой указывали в темнеющее небо. Выскользнувший из-за ворота военный жетон качался в тридцати сантиметрах от балки, в ста восьмидесяти метрах от города.
От крика Клинт вздрогнул и чуть повернул голову.
- Клинт, твою мать! – кричал Коулсон, сам не очень понимая, что пытается сказать.
Только не это.
Только не сейчас.
В панике закружилась голова, он схватился за стену, не смотря вниз. Следующее «Клинт!» получилось уже слабее, куда-то делся из легких воздух.
Бартон медленно и осторожно перегнулся в поясе и опустил ноги по очереди на балку. Выпрямившись, одернул футболку и с легкостью идущего по тротуару пешехода в три шага допрыгнул до комнаты.
В следующую секунду Коулсон обнаружил себя обнимающим Клинта с силой человека, чей родственник чудом выжил в авиакатастрофе.
На ощупь Бартон был горячим и каменным.
- Что ты кричишь? – слегка оторопевшим голосом тихо спросил Клинт, успокаивающе погладив Коулсона по плечу.
- Что ты творишь?! – отшатнулся Фил, у которого в голове взрывались фейерверки и играли какую-то какофонию целые симфонические оркестры.
- Тренирую самоконтроль, равновесие и владение телом, что ты так разнервничался?
- Что я разнервничался?.. – паника прошла, нахлынул спасительный гнев, хуже которого была только слепящая рефлексы и мышление ярость. Коулсон попытался закрыть глаза и досчитать до десяти, но слова вырвались против его воли. – От малейшего порыва ветра ты можешь сверзиться прямо на головы ни о чем не подозревающих прохожих, что я разнервничался?! Ты представляешь, каким бы ты красивым там был, внизу? Тебя пришлось бы собирать по всему району!
Бартон смотрел непонимающе. Филу вдруг резко захотелось ударить его, ударить посильнее, чтобы выбить из этой двадцативосьмилетней симпатичной головы всю дурь, чтобы он не смел даже…
- Знаешь, это так странно, когда кому-то на тебя не наплевать… - задумчиво протянул Бартон. – Когда кто-то всерьез волнуется, чтобы ты не упал. Когда кому-то не всё равно, что ты можешь умереть. Непривычно.
От обилия эмоций слова у Коулсона застряли в горле, он отмахнулся и молча отвернулся. Собирался же уходить. Уходи.
Почему меня это так волнует? Потому что мы друзья, идиот.
Друзья имеют такое свойство – волноваться друг за друга.
Просто потому что мы друзья.
Это нормально.
- Фил, подожди.
- Зачем? – голос всё-таки предательски дрогнул.
- Мне нужно тебе кое-что сказать.
Началось.
Коулсон совсем не был уверен, что хочет это услышать.

Вытянувшись у себя в кровати, он следил за скачущими по потолку отблесками каких-то уличных огней и уже третий час мучительно пытался заснуть. В принципе, смысла в этом уже не было никакого, всё равно вставать через два часа.
Или не вставать.
Или забить к черту на эту работу, может он позволить себе хотя бы один день за всю свою карьеру сказаться больным, чтобы привести в порядок мысли.
Раньше он наслаждался царящим в голове порядком. Всё было разложено по полочкам, по разделам и категориям, а эмоции, как пережитки прошлого, были загнаны в самый дальний угол и заперты на прочный замок. Теперь у него было такое ощущение, что в голове побывал слон, или стадо диких буйволов, растоптавших всё, что он так долго приводил в порядок, растрепавших все мысли до непотребного состояния, выпустивших на волю всех его демонов и устроивших там праздничную вечеринку.
Усадив его в кресло, Бартон сел на пол и как можно спокойнее поведал, что он искал друга, а нашел его, Коулсона. Что он искренне надеялся перебороть свою пошлую натуру, что специально выбрал тогда в баре самого целомудренного человека, надеясь, что внутреннее соответствует внешнему.
Говорил он спокойно, но предложения у него всё равно получались какие-то сбивчивые, с ускользающими значениями, повторами и завуалированными намеками.
Он сказал, что за всю свою жизнь ни разу не встречал такого человека, как Коулсон. Он сказал, что не может больше ни о чем другом думать. Что Коулсон сводит его с ума, и когда его нет рядом, он, Клинт, мечется, как тигр в клетке. Он сказал, что это очень странное ощущение – как будто душа, всегда такая цельная и самодостаточная, начала по песчинке, по капельке перетекать в другого человека, и ты уже прикован к нему, и понимаешь, что дальше будет только хуже.
Сложив ноги по-турецки, он сидел в позе Будды, сложив руки на коленях, с идеально прямой спиной. Начав говорить, он как будто успокоился, видимо, решив, что назад дороги нет.
Он сказал, что он представляет, как дико это звучит для Коулсона, каким он, наверно, нелепым сейчас выглядит. Что может быть даже Коулсону противно всё это слышать. Да, скорее всего противно. Что он не будет его винить и прекрасно поймет, если Коулсон к нему больше не придет. Что он просто больше не мог держать это в себе.
Ему хотелось говорить что-то своё, идущее от самого сердца, но на выходе фразы всё равно получались избитыми, и ему от этого явно было еще хуже. И смотрел как брошенный на улице щенок. Прежнему Коулсону очень хотелось спросить «Что ты от меня хочешь?», но так и не повернулся язык.
Еще до начала его речи Коулсон знал, что он услышит. Знал – и всё-таки остался.
Знать бы еще, что ему делать теперь – думал он, смотря в потолок. Тот отнюдь не спешил проявить воспетую Сарамаго беспредельную мудрость всех потолков.
Как он и ожидал, будильник застал его вымотанным морально и физически, запутавшимся в своих эмоциях и ощущениях, потерявшем ценностные ориентиры и заблудившимся среди приоритетов и личностных установок. На работу он всё-таки пошел, но выглядел так, что непосредственный начальник отослал его обратно под предлогом того, что всё равно у них сейчас нет никакой зацепки, а один лишний висящий на телефоне или на переговорах или над картой сотрудник ничего не решит.
Произвольно бродя по ветреным улицам, Коулсон пытался мысленно вернуть то состояние, в котором он был до встречи с Бартоном. С той точки зрения всё происходящее было недоразумением, выбившимся из привычной системы координат отклонением, которое просто нужно обойти. Нужно больше туда не ходить, правильно. В конце концов, что он там забыл? Друзья? Клинт сам преступил линию «просто друзей», отношения уже не смогут быть прежними, как бы Коулсон не старался их вернуть. Надо просто не ходить, переждать, пока придут в порядок эмоции, пока всё встанет на свои места – и он снова станет обычным Коулсоном. Тогда он хотя бы будет знать, как себя вести в прочих жизненных ситуациях.
В девять часов вечера, с ноющими ногами, продрогший до костей, умудрившийся промокнуть под мимолетным дождем, Коулсон стоял перед дверью на последнем этаже заброшенной высотки. Ему хотелось, чтобы Клинт как-то почувствовал, что он тут, чтобы он подошел и открыл, но на самом деле он даже не был уверен, что тот дома.
В том, что у него самого все дома, он тоже не был уверен.
Наконец толкнув створку вперед, он сунулся внутрь. Сначала заметил, что зияющий в стене проем закрыт деревянной шторой на всю ширину, и еще – что в помещении тепло от работающих обогревателей. Потом обнаружил ноги Бартона на спинке дивана и очень непонятно чему обрадовался.
- Клинт?
Ноги исчезли с феноменальной скоростью. Осунувшийся растрепанный Бартон выглянул из-за спинки. Помолчал, как будто не веря своим глазам, потом тихо сказал:
- Ты пришел.
- Я замерз, - как можно непринужденнее ответил Фил, вешая куртку на привычный крючок. – Кофе?
- Кофе, - повторил Клинт. Помедлив еще пару секунд, он перекатился с дивана на пол и неровной походкой пошел к кухне. И вот тут мозг Коулсона вдруг самовольно отказался от всех иллюзий, от самоубеждения и самообмана, и он с потрясающей ясностью увидел происходящее со всех точек зрения.
И выход отсюда был только один.
- Клинт.
Бартон повернулся в дверях.
- Я хочу посмотреть на тебя.

Клинт понял без лишних слов. Взявшись за футболку, легко стянул её через голову, потом расстегнул ремень – медленно, как будто пальцы не слушались – и вылез из джинсов. Выпрямился с торжественностью жреца, занимающего какую-то ритуальную позу для священного обряда.
Как атлет перед стартом на первых олимпийских играх.
Как порноактер на кастинге.
Как бог на заре древнего мира.
Мысли скакали в панике, привычный Филу мир беспокоился, предчувствуя свой скорый конец. Он, как сомнамбула, подошел ближе. В неярком желтом свете торшера кожа Клинта казалась бронзовой. Казалось – коснешься рукой, и под пальцами окажется холодный металл, гладкий, запечатлевший совершенные формы на куда больший срок, нежели отпущено человеку. Повинуясь этому порыву, Фил вытянул руку и осторожно положил ладонь на обнаженное плечо. Клинт не шевельнулся.
Горячая кожа. Твердые, будто каменные мышцы. Ему показалось, что он даже чувствует, как стремительно бьется в ритме сердца кровь, убыстряясь, убыстряясь, как будто разгоняется. Не решаясь поднять голову и посмотреть в глаза, Фил нерешительно провел по руке вниз, почувствовал попавшую под пальцы дорожку жилы. Плохо контролируя свои действия, шагнул ближе, положил вторую руку на безволосую грудь, обрисовал контуры раскинувшего крылья черного сокола.
Мускулистый. Стройный. Красивый до умопомрачения. Фил так и не смог понять, почему это совершенное создание обратило на него тогда в баре внимание. Вряд ли он когда-нибудь вообще сможет понять, почему сейчас Клинт смотрит на него широко открытыми глазами, наверняка потемневшими, наверняка стиснул зубы и дышит через раз – это угадывалось интуитивно, и… ну не то чтобы льстит. Но близко.
Ну и льстит, конечно.
Шагнув вбок, не отрывая ладоней от гладкой кожи – это было бы немыслимым святотатством – Фил медленно обошел неподвижного Клинта и встал за спиной. Руки, которые никак не могли насытиться этим потрясающим ощущением горячей кожи и скрытой силы, провели по лопаткам, по позвоночнику и опустились, обхватив узкую талию. Поддавшись соблазну, Фил наклонился вперед и прижался лбом к затылку, к коротким жестким волосам. Закрыл глаза.
Как будто замерло время. Замерло – и растянулось, или расплавилось, растеклось как эти самые сползающие с полки часы Дали. Предметы потеряли свои обычные очертания и привычный смысл, всё перевернулось с ног на голову, вывернулось наизнанку. Тут было страшно с непривычки. От новых ощущений кружилась голова, даже немного покалывало кончики пальцев, как будто в прикосновениях к чужому телу было что-то запретное, и его могли в любой момент поймать с поличным. И запретное это заключалось не в том, что тело было мужским, а в том, что он оказался слишком дерзким смертным, посягнувшим на что-то выше его понимания.
Тут было страшно, но руки сами скользнули вперед, по бокам и плоскому животу, случайно что-то задели, и плавящийся Фил даже не сразу вспомнил, что это резинка от оставшихся на Бартоне трусов.
Если хочешь остановиться, остановись сейчас, - услужливо подсказал внутренний голос, но Фил уже не был уверен, что сможет остановиться даже сейчас. Перед глазами мелькали все взгляды Клинта, которые он ловил на себе эти дни, все его позы, высвеченные, выхваченные из реальности как вспышкой фотоаппарата. Тут было что-то больше, чем физиология.
Коулсон мог поклясться, что такой внутренний трепет не пробивал его ни с одной девушкой. Мозг машинально стал анализировать – женщина принадлежит мужчине; обладание женщиной – естественное положение мужчины; мужчина не принадлежит никому; обладание мужчиной – это единица на единицу, плюс на плюс, два одинаковых заряда, вопреки законам физики и биологии и… Он вдруг почувствовал, что трепет не только внутренний, открыл глаза и отстранился, чтобы убедиться – Бартон дрожал мелкой дрожью, на сильной шее выступили капли пота.
- Что с тобой?
- Я хочу тебя, - глухо ответил Клинт, не оборачиваясь. – Я хотел тебя всегда. Мне кажется, что я хотел тебя еще до того, как первый раз увидел. Меня каждую ночь подбрасывало на кровати от того, что ты сейчас делаешь наяву, а ты сейчас уберешь руки, твою мать, ты уйдешь, и потом будешь бояться меня и жалеть, что зашел так далеко, и еще сильнее – что не зашел еще дальше, а я…
Сбивчивые, не успевающие за дыханием слова замерли в горле – на губы легла чужая теплая рука. Коулсон не нашел другого способа заставить его замолчать. Ему хотелось наклониться чуть вперед и прошептать на ухо что-нибудь типа «Успокойся, я здесь, я никуда не ухожу», но то, что осталось от прежнего Коулсона, так же держало закрытым его собственный рот. Поэтому он просто завис во времени и пространстве, не зная, что делать дальше, и не в состоянии отпустить, потому что давно не чувствовал себя настолько живым.
Губы у Бартона были на удивление мягкие, и это, наверно, было единственным мягким местом во всем его совершенном теле. Губы осторожно приоткрылись и мягко коснулись одного из закрывающих рот пальцев. Горячо и влажно скользнул язык, и сразу стало стыдно до невозможности, надо было немедленно отходить и убираться куда подальше.
Шумно вдохнув, Коулсон убрал руку и, досчитав до десяти, мысленно попрощался со своей привычной жизнью.
- Что мне делать?

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Someone Who Cares

Название: Someone Who Cares.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Коулсон/Бартон, упоминается Имс/Артур, мимо пробежал Локи.
Жанр: то ли комедия с элементами детектива, то ли наоборот.
Рейтинг: PG-13, а то и ниже. Не удается мне совместить высокий рейтинг с квестами ^^'
Содержание: Артур - племянник Коулсона (со всеми вытекающими), а у Имса и Бартона гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Дисклеймер: Коулсон с Бартоном принадлежат Марвелу и Стэну Ли, Имс и Артур - Нолану. Увы.
Предупреждение: упоминание наркотиков, алкоголя, асоциальной деятельности, проскользнуло какое-то смешное количество нецензурных слова (что даже странно, с учетом наличия в сюжете Имса).
От автора: Всё началось с невинного предположения, что Артур по характеру похож на Коулсона))
Все указанные в тексте места, организации и коллекционеры реальны.
Прошу прощенья у великого Серебристого Водолея, виноватого в моей неугасаемой любви, если вдруг её глаза каким-то чудом окажутся тут

Первый день осени встретил мистера Имса неприятнейшей болью. Боль была в ассортименте: тянущая - в животе, пульсирующая - в висках и в затылке, тупая в районе груди. По ощущениям – сломанное ребро. Кроме того, неприятно саднило костяшки пальцев, и по позвоночнику периодически пробегал какой-то нервный импульс. Проснувшись от одного такого импульса, Имс вяло чертыхнулся и попытался продрать глаза со слабой надеждой, что глаза после вчерашнего целы. Что конкретно было вчера, он слабо помнил, и вспоминать не очень-то хотелось.
Цветные круги перед глазами сменил потолок и кусок дубового шкафа, Имс облегченно выдохнул. По крайней мере, он в своей квартире. Морщась от какой-то бултыхающейся внутри гадости, Имс приподнялся на один локоть, осмотрел сначала себя на предмет нехватки конечностей, затем окинул мутным взглядом комнату, и вот тут-то и обнаружил нежданный сюрприз.
За столом у окна сидел незнакомый Имсу человек в официальном костюме. Закинув ногу на ногу, человек смотрел на Имса внимательными добрыми глазами, а рядом вился дымок из стоящей на столе кружки. Из любимой имсовой кружки с нарисованным на ней крокодилом.
Вещи, лежавшие раньше на стуле, были небрежно скинуты на пол – в том числе, золотая ваза с причудливой чеканкой и втравленными аметистами.
- Какого хрена? – как можно более полно выразил мистер Имс свои мысли, с удивительной для его состояния скоростью подтягиваясь к стене и принимая сидячее положение. Боль от этого акробатического движения вспыхнула с новой силой во всех частях тела, но Имсу резко стало не до неё. Как хороший вор, он прекрасно знал, как сделать дверь невзламываемой даже для профессионалов, и то, что кто-то её всё-таки взломал, ни о чем хорошем не говорило.
- Доброе утро, мистер Имс, - улыбнулся незнакомый человек, протянул руку к окну и одним движением открыл жалюзи, пуская в комнату беспощадный солнечный свет. Имс вскинул ладони, закрывая глаза. Скачущие мысли окончательно приняли нецензурную форму. Похоже, кому-то перешел дорожку. Или всё-таки федералы. Видимо, где-то наследил. Как паршиво, а он только порадовался, что слезли с хвоста…
- Меня зовут агент Коулсон, - вежливо представился человек. Говорил он спокойно и тихо, но сенсоры хищной натуры Имса всё равно вовсю сигнализировали об опасности. – Откуда – говорить не буду, вам это всё равно ни о чем не скажет. Простите за столь бесцеремонное вторжение, я пришел с вами поговорить.
Имс скосил глаза на открытую дверь, потом на валяющуюся на полу вазу и на верхний ящик комода в двух метрах от кровати. За время представления он успел продумать уже три возможных исхода. Три с половиной. Конечно, действия и скорость его ограничены, но если быстро обезвредить этого типа, можно даже уйти безболезненно.
- Я вижу, вы надумали избежать разговора, - склонил голову неведомый агент. – Со своей стороны не советую вам этого делать.
- Вот уж чего я никогда не слушаю, так это советов таких, как ты, - оскалился Имс.
Подорвавшись с кровати, он метнулся к агенту, метя в шею. План наверняка удался бы – тем более что тот даже не шевельнулся – но что-то большое и тяжелое сбило Имса с ног всего в двух шагах от занятого стула и, жестко ткнув носом в пол, вывернуло и без того болящие руки за спиной. Взвыв от боли и обиды, Имс дернулся в сторону и попытался сбросить с себя неучтенный элемент системы, но элемент был в этих делах явно не промах. Обездвижив Имса, он нанёс пару четких ударов под ребра, рывком поставил вора на колени и заехал легко, но неприятно, в район солнечного сплетения. Ошарашенный Имс, пытающийся откашляться и придавить руками резкую боль в груди, даже не сразу понял, что его отпустили, что он снова оказался на полу и пытается отползти обратно к кровати.
- Клинт, спокойнее, - полоснул по ушам невыносимо мягкий голос. – Не хватает его покалечить… больше, чем он уже.
- Да уж, пожалуйста, вашу мать, - прохрипел Имс, поворачиваясь и опираясь спиной о кровать. – А то будете потом разбираться… с моим трупом…
От сломанного ребра приходилось дышать неглубоко, через раз.
- Мы – разберемся, - тут же ответил агент Коулсон. – Я вас предупреждал, не жалуйтесь.
Имс провел рукой по губам, стирая кровь.
- Блять.
Паршиво.
Перед глазами слегка двоилось, поэтому, когда он поднял голову, в комнате было уже четыре человека – два одинаковых агента спокойно отпивали из одинаковых кружек, а возле двери застыли два странно одетых короткостриженых бойца с такими руками, что в другое время Имс бы удавился от зависти. Через пару секунд бойцы сошлись в одного, и Имс смог рассмотреть на нем мощные военные ботинки на толстой подошве (спасибо еще ими не били), брюки из грубой темной ткани, забавный жилет с красными вставками. Заметив, что оценивающий взгляд Имса дополз до лица, боец широкой улыбнулся и скрестил мускулистые руки на груди:
- Да я даже не начинал.
Имсу стало грустно. Положение было хуже не придумаешь. Драться Имс умел и любил, но против профподготовки такого янки его навыки были как деревянная сабля против самурайского меча.
- Как это нехорошо, что кто угодно может вламываться в квартиры и лишать граждан права свободного выбора, - посетовал он, подтягивая ноги.
- Странно слышать это от вас, мистер Имс, - покачал головой агент. – От большого любителя полазать по чужим квартирам. И особнякам. Особенно по комнатам с усиленной системой сигнализации, например, с коллекцией золотых изделий двенадцатого века?
- Ничего не знаю, - пробормотал Имс, ощупывая бок. – Грязные инсинуации.
Названный Клинтом боец сделал неуловимое движение от двери, но агент поднял руку, и боец послушно вернулся на своё место. Имс едва удержался, чтобы не показать ему язык.
- Что это на вас, мистер Имс?
Мистер Имс внимательно осмотрел свой черный костюм, состоящий из мягких не стесняющих движения штанов и черной водолазки под горло, и кинул взгляд на валяющиеся у ножки кровати кеды на мягкой бесшумной подошве.
- Мой спортивный костюм для занятия сальсой.
- А это, я так понимаю, необходимый в таком деле снаряд? – Коулсон кивнул в сторону свернувшейся в углу веревку.
- Это вместо пистолета, - ощерился Имс. – Там еще мыло рядом. Мало ли что.
- А зачем тогда пистолет в верхнем ящике комода?
- Там еще презервативы рядом, про них ничего спросить не хотите? – переменчивый Имс уже перестал бояться и стал терять терпение. Клинт снова было дернулся, но вновь отступил под строгим взглядом агента.
- Тогда позвольте поинтересоваться, откуда у вас это? – указал на скромно поблескивающую вазу агент Коулсон.
- Это мне подарила любящая бабушка с Камчатки, вместе с двумя ящиками настоящей русской водки. То есть подбросила.
- Вот как. Забавно. Я прямо вижу эту боевую бабушку, которая под покровом этой ночи между 2:30 и 2:45 часами спускается на тросе 2,5 в хранилище мистера Стэплтона, с ловкостью акробата обходит подвижные лучи сигнализации, забирает вазу из пуленепробиваемого стеклянного кейса, не оставив при этом ни одного отпечатка, и удирает до того, как прибывает не только полиция, но и личная охрана мистера Стэплтона. После этого она на мотоцикле с шинами Dunlop Tires преодолевает полгорода и дарит вам вазу. Простите, подбрасывает.
- Сэр, нам нужны такие люди, - подал голос от дверей Клинт. – Предлагаю завербовать бабушку.
- С удовольствием, если мистер Имс скажет нам, как с ней связаться.
- У меня бабушка честная и не продается федералам, - Имс кинул взгляд на настенные часы – половина первого.
- Ладно, мы пришли с вами не шутки шутить, - агент отставил кружку и встал. Засунув руки в карманы, он какое-то время молча разглядывал набычившегося Имса, потом вежливо предложил: - Расскажите сами, что произошло ночью. Только без бабушек.
- Если вы хотите меня арестовать – не тратьте время на разговоры, у меня, между прочим, ребро сломано, - скривился Имс. – И что-то еще… кажется…
- Ну, не хотите, я сам расскажу, - агент Коулсон деликатно отодвинул носком ботинка груду вещей вместе с вазой и медленно зашагал к двери.
- Вазу вам заказал некто Росс, известный вам под именем Сенатор. Росс знаменит тем, что продает преимущественно в ОАЭ украденные у коллекционеров изделия, специализируется на цветных металлах. Это был второй раз, когда вы работали на Росса, прошлый – золотая рама работы Георга Климта из коллекции Эли Броуда, февраль этого года. Это чтобы вы понимали, насколько реалистичны для нас русские бабушки и занятия сальсой.
Расширившимися от удивления глазами Имс следил за Коулсоном, который на пути от дверей обратно остановился напротив и присел, оказавшись на одном уровне с Имсом.
- С вазой вы поехали в Бронкс, Колден-авеню, 1858. Проведя там около получаса, вы отправились домой, пару раз чуть не въехав в придорожные столбы от переизбытка эмоций. Достаточно точно?
- Ребят, вы же можете меня закрыть лет на двадцать, - недоуменно перевел взгляд с Коулсона на Клинта Имс. – Вы откуда такие умные, мать вашу? Из Интерпола? Давно меня там пасут? Почему не взяли раньше?
Врать, глядя в эти спокойные синие глаза в непосредственной близости, не представлялось никакой возможности.
- Можем и на больший срок, если вспомним убийство охранника в ноябре прошлого года и ранение директора ювелирного магазина в январе этого, - невозмутимо ответил Коулсон. И улыбнулся.
От этой улыбки Имсу резко поплохело.
- Слушайте, если всё так серьезно, почему вы со мной всё еще разговариваете? – спросил он уже без обычной наглости в голосе. Мозг по привычке стремительно просчитывал варианты. Их было катастрофически мало.
- Потому что мы пришли не закрывать, а предупредить о трех вещах, - отчеканил агент, из глаз которого как-то незаметно улетучились мягкость и обманчивое расположение. – Первое. Если вы еще раз, ввалившись среди ночи к Артуру и опустошив его личные запасы алкоголя, хоть пальцем его тронете, не говоря уже о том, что вчера вы чуть не сломали ему ногу и вывихнули запястье – вам будет плохо.
Имс икнул.
- Второе. Если вы еще хоть раз вообще ввалитесь к Артуру среди ночи – или в любое другое время суток – с краденой вазой – или с каким бы то ни было другим объектом ценности – аргументируя это «Мне надо перекантоваться пару неделек» - вам будет плохо. И третье. Если в любом другом случае из-за вашей безответственной манеры жить у Артура будут неприятности – вам будет плохо. Я понятно излагаю?
Имс понимал, что надо отвести взгляд от голубых глаз и как-то выругаться, как-то поскандалить и поматериться, но он только кивнул.
- Хорошо, когда всё понятно с первого раза, - Коулсон встал. Потерявший зрительный контакт Имс обрел способность разговаривать:
- Вас нанял Артур?
- Нет, - агент подошел к столу и допил кофе. – Он просто сообщил нам о случившимся.
Имс почувствовал, что падает в глубокую-глубокую яму.
- Артур меня сдал?.. – слабым голосом проговорил он, отчаянно пытаясь не верить своим ушам.
- Никому он тебя не сдавал, - раздраженно ответил вместо Коулсона Клинт, смотря на Имса со смесью жалости и любопытства. – Мы не собираемся тебя ни брать, ни шантажировать. Просто он серьезно озабочен безопасностью Артура по личным мотивам. Кстати, чтобы ты знал – если бы не мы, тебя бы закрыли давным-дав…
- Клинт, - повернул голову Коулсон, боец поднял руки:
- Молчу.
- Я, знаете ли, тоже озабочен безопасностью Артура по личным мотивам, - нахмурился Имс, которому никак не получалось собрать воедино всё услышанное. Если они не из федералов, почему они за ним следят? Если они знают о его преступной деятельности чуть ли не больше, чем он сам, почему не сдают его полиции? Если не собираются шантажировать, зачем собирают данные? И если дело действительно в Артуре, кто они вообще такие, что он сообщает им о происходящем?..
- Значит, мы с вами поняли друг друга, - Коулсон взял вазу с пола и подошел к дверям. – Это мы забираем. С Сенатором я вам искренне советую больше не работать – исполнители его заказов имеют нехорошую тенденцию пропадать без вести. Если будет наезжать – скажите, что вазу у вас выкрали сразу после похищения, дайте наводку на высокого скандинава с вытатуированными “LED” на шее – Росс давно на него зубы точит, пусть переключится с вас. Помните мои предостережения. Хорошего дня, мистер Имс.
Клинт весело отсалютовал на прощанье.
- Я от вас в другую страну уеду! – крикнул Имс уже в спины.
- Мы вас найдем где угодно, - ответил, не поворачиваясь, Коулсон.
- И Артура заберу!
- Тем более найдем.
С громким щелчком захлопнулась входная дверь. Замок, судя по всему, цивильно открывали ключом.
- Да пожалуйста, сколько угодно, - от отпустившего напряжения Имса тряхнуло. – Заберите, продайте кому хотите, я больше никого трогать не буду, Артура – только по его желанию, запишусь добровольцем в санитары «Врачей без границ» и отдам всё накопленное в фонд помощи беременным коалам.
Со стоном мистер Имс поднялся, с трудом стянул через голову водолазку и побрел в ванную.

Бартон часто проводил свободное время в сомнительного вида заведениях. Не застать его ночью дома было совершенно естественным делом, проявляющиеся поутру синяки свидетельствовали о трудности пройденного пути, но Клинт всегда был столь позитивен и бодр, что отчитывать его на полном серьезе у Коулсона как-то не получалось. Он лишь старался чаще занимать Бартона ночью, у себя ли, у него ли в квартире, чтобы избавить себя от сомнений и волнений. Правда, был один раз, когда Бартон не явился к назначенному сроку на планёрку, а на звонок обеспокоенного шефа ответил только с третьего раза что-то невразумительное про «заболел». Тогда Фил, бросив всё, сорвался на квартиру к Клинту и обнаружил того в полуживом состоянии, с похмелья и явно еще после какой-то то ли сожранной, то ли вколотой дряни. Клинт лежал на ковре в одних старых джинсах и под оглушительные аккорды Disturbed из недешевой стереосистемы убеждал шефа, что он, Клинт – морская звездочка, которая отстояла прошлой ночью честь в бойцовском клубе, о котором он рассказать не может, потому что это правило, но видел бы он, Коулсон, того мексиканца, который рискнул выйти с ним в спарринг. Коулсон вправлял Бартону суставы и тихо и интеллигентно матерился под нос. В этом Бартон с Имсом были похожи.
Коулсон вообще по размышлению пришел к выводу, что у Бартона с Имсом чересчур много общего. И решил держать лучника подальше от Артура. На всякий случай.
Через какое-то время Клинт снова стал появляться в равномерно покрытом синяками и царапинами виде, а на все вопросы загадочно блестел глазами и отшучивался лунатизмом. Коулсон уже хотел было сам выяснить, где пропадает любимый подчиненный, но необходимость в этом отпала, когда агент в один из своих крайне редко выдающихся выходных отправился навестить племянника. Не застав того дома, Коулсон вызвонил Артура по мобильному и получил адрес пиццерии «Franny’s», куда добираться было, мягко говоря, неудобно и долго. Когда, поплутав по улицам Бруклина, Коулсон всё-таки обнаружил шумный бар, а потом еще свободное время для машины, времени было уже шесть вечера, и народу в пиццерии заметно прибавилось. Из распахнутых дверей на пол-улицы раздавалось что-то громкое и жизнеутверждающее на итальянском языке.
Увидев дядю, по случаю выходного одетого в мягкий свитер и темные вельветовые брюки, Артур приподнялся со своего места в глубине зала и радостно помахал рукой. Коулсон предпочитал тихие книжные кафе или качественные рестораны с хорошей музыкой таким вот пусть в чем-то и уютным, но всё же слишком шумным местам. За то время, пока он пробирался к столику, с ним успели три раза попытаться познакомиться какие-то мигрировавшие, и от того особенно радостные итальянцы.
Подойдя, Коулсон увидел напротив Артура два подозрительно знакомых затылка и остановился в нерешительности. Сразу стало понятно, где теперь пропадает Клинт, и от этого, конечно, спокойнее – всё-таки Артуру он доверяет – зато не очень ясно, зачем его свели с Имсом вот так, в столь неформальной обстановке, тем самым потеряв столь удачный рычаг влияния. Особенно после того, что было.
Коулсон кинул вопросительный взгляд на Артура, у которого одна половина темной жилетки поверх рубашки уже сползла по плечу вниз, но тот повторил приглашающий жест. Пожав плечами, агент подошел и явил себя собравшимся. Имс оборвал фразу на полуслове и уставился на Коулсона. Потом перевел взгляд на Артура:
- Как это понимать?
- Дядя, - гордо ответил Артур, пододвигаясь, чтобы освободить место Коулсону. Тот с усмешкой кивнул лучнику:
- Агент Бартон, я подозревал, что вы нашли себе компанию, но не догадывался, какую именно. Могу понять, почему вы это от меня скрывали – я бы точно не одобрил.
Поднявший взлохмаченную голову Клинт по-шальному улыбнулся и приподнялся, протягивая руку Коулсону. Когда тот, покосившись два пустых стоящих перед лучником бокала, ответил на внезапное рукопожатие, Бартон резко притянул его к себе через столик и прошептал на ухо:
- Я это искуплю.
- Ты пьян, - мягко отцепил его руку Коулсон и порадовался, что на лучнике футболка – рубашка уже точно была бы расстегнута, а то и валялась бы где-нибудь неподалеку. По опыту Коулсон знал, что после определенной дозы Клинт вовсе не считал себя обязанным «стеснять своё прекрасное тело одеждой».
Бартон плюхнулся обратно на кресло:
- У меня выходной, черт возьми.
- Дядя, - выдал пристально смотрящий на него Имс, стоически молчавший целых полминуты. – Вот ты, значит, какой. Точнее, вот ты кто.
- Когда мы виделись последний раз, вы выглядели хуже.
- А вы в костюме – внушительнее.
- Как здоровье бабушки?
- Цветет и процветает, собралась в кругосветное турне с заходом в малые африканские страны. При всем уважении к тебе, Артур, и к твоему так называемому дяде, я при нем не смогу рассказать всё, что хотел, - Имс потушил сигарету в пепельнице и залпом допил остатки пива в стакане. Вопросительно кивнул Бартону в сторону стойки. Тот пожал плечами и послушно стал выбираться следом.
- Он не так называемый, он настоящий, - крикнул вдогонку предусмотрительно приподнявший свой стакан Артур. Имс на ходу повернулся и сделал книксен.
- Встретились два одиночества, - Коулсон проводил взглядом усевшихся у бара, четкими темными контурами высвеченных неоновым светом стойки. – Представляю, какие у них темы для разговоров, один с криминальным прошлым, другой с криминальным настоящим.
Какая-то смутная тревога обиталась в этой фразе, но Артур сбил негативный настрой искренней радостью:
- Не слушай их, ты же знаешь, с кем имеешь дело. Так здорово, что ты всё-таки выбрался. Я соскучился. Мы в очередной раз прячемся, теперь от французских дипломатов, с которыми Кобб преуспел месяц назад. Я бы предпочел прятаться где-нибудь в более тихом месте, чем Нью-Йорк, но, с другой стороны, ни один француз нас еще не достал.
От Артура пахло чем-то дорогим и утонченным, что резко контрастировало с общей гаммой ароматов. Артур вообще в эту атмосферу вписывался примерно как пингвин в пейзажи Сахары.
- Я не думал, что ты поклонник подобных заведений. Белый чай, пожалуйста, - попросил Коулсон у подошедшего официанта, отдаленного напоминавшего молодого Челентано. Челентано одарил агента ослепительной улыбкой и испарился с фантастической скоростью.
- Я нет, - Артур махнул рукой в сторону стойки. Коулсон поджал губы:
- Ты идешь на поводу.
- Ничего подобного, это лишь маленькая уступка за большую преданность, - улыбнулся Артур. – Кому-кому я должен это объяснять, но не тебе. Ты же наливаешь Клинту джин, когда он к тебе приходит?
- По-моему, я еще не ставил тебя в известность относительно характера моих отношений с…
- Да брось, Фил, Бартон приходит к нам уже которую неделю. Неужели ты правда думаешь, что он не разболтал обо всем, что только можно? Я даже знаю, что у тебя лежит в тумбочке, какую позу ты предпочитаешь и с какой стороны кровати ты спишь.
Коулсон мысленно напомнил себе при первой же возможности ткнуть разговорчивого лучника головой об эту самую тумбочку. Можно даже в этой самой позе.
- Он тебя действительно любит, - добавил Артур серьезно, помолчав. – Это для таких, как он, редко.
- Имс из той же породы.
- Значит, нам повезло.
В неровном освещении глаза у Артура горели загадочным матовым блеском, тонкие изящные черты лица всегда напоминали Коулсону о сестре – удивительной красоты женщине с крайне домашним характером, умудрившейся в неполные тридцать стать любимой невестой одного из самых богатых людей Австралии и окопавшейся там с намерением провести на вилле всю оставшуюся жизнь. Отчасти поэтому Артур никогда не жаловался на недостаток свободы или денег.
- Чем они занимаются? – поинтересовался Коулсон, кивком поблагодарив поставившего перед ним чай официанта.
- Дерутся. Тестостерону Имса не давало покоя, что Клинт его тогда так легко скрутил, он потребовал научить. Ты сам видел результаты. Имс – талантливый ученик.
- Имс – талантливый имитатор, а это разные вещи. Он оборачивает против Бартона его же приемы.
Чай оказался на удивление вкусным, с пряными нотками цитруса.
- Это же хорошо, - Артур погонял пальцем трубочку по стакану с коктейлем Баворак. – Клинт видит свои слабые стороны, а Имс сможет эти же приемы применять против других.
- В своих походах по чужим коллекциям и самым беспощадным забегаловкам в отстающих странах, - кивнул Коулсон. – Если не в драках с тобой.
- Не будь занудой, ты не на работе, - Артур мягко толкнул агента плечом. – Это был единичный случай, да и потом, я могу за себя постоять. Если уж на то пошло, я не просил тебя приходить к нему с предупреждениями и ультиматумами, эта инициатива на твоей совести.
- Я многое могу простить ему, но только не тебя, - повернувшийся Коулсон перехватил взгляд Артура на стойку. Во взгляде читалась такая искренняя забота, что окончание фразы про то, как Коулсон неоднократно ради племянника избавлял Имса от ареста, невнятно замялось.
- Знаешь, как он радуется, когда у него что-то получается? Как ребенок. Не успокоится, пока не продемонстрирует и не выслушает восхищенные отзывы окружающих.
На миг Коулсону показалось, что племянник говорит о Клинте. От этого почему-то стало тепло и так непривычно сентиментально, что агент рассердился сам на себя:
- Тебе не кажется, что у нас могут быть и другие темы для разговора?
- Да, конечно, - Артур вернулся с небес на землю и подвинулся к Коулсону с любопытным взглядом. – Расскажи что-нибудь про службу. Над чем вы сейчас работаете? Случаи из жизни?
- Мы же это уже проходили. У нас всё засекречено.
- Ну пожалуйста!
Коулсон отставил полупустую чашку, потер переносицу. В чем-то Артур, так стремившийся быть похожим на дядю, сам всё еще оставался ребёнком.
- Ладно. Знаешь, в прошлом месяце нас послали в... А, нет, это нельзя, это под особой директорией. Скажу только, что никогда еще я не был так рад вернуться домой. Ну другой пример, когда мы провели целых две недели под прикрытием в Дублине... и делали не скажу что, потому что это тоже закрытая информация, черт побери. Видишь, какие я интересные истории рассказываю?
- В Дублине – это когда вы должны были обезвредить шпиона, который торговал государственными секретами о строении подводных лодок? У него еще было человек двадцать охраны, вы с Бартоном сидели двое суток в засаде в крохотном подвальном помещении, а загорающая на крыше Наташа, изображающая модель, всячески издевалась над вами по внутренней связи, да?
- ..Артур, я на минутку.
- Дядя, не бей Бартона!

Наверно, дело было во врожденном авантюризме обоих. Это не вытравляется никакими уставами и натаскиваниями, в чем-то помогает в работе типа той, на которой числился лучник Клинт Бартон, и неизменно вылезает наружу при предложениях типа того, что сделал лучнику Клинту Бартону мистер Имс.
Схема, для наглядности нарисованная ручкой на салфетке тем же вечером у бара, была проста до неприличия. По словам Имса, ему пришла стопроцентно верная информация относительно одного не очень крупного, но весьма солидного банка Citicorp. А именно – что третьего октября планируется торжественное открытие нового филиала в северной части Манхэттена, куда съедутся наиболее крупные представители финансового дела, их жены, любовницы, рассчитывающие завязать новые полезные знакомства карьеристы, менеджеры всех возможных звеньев и еще черт знает кто. По такому случаю туда сгоняли добрую половину охраны, в остальных филиалах компенсируя меньшее количество людей усиленной системой электронной защиты, сигнализации и прочих антиворовских благ цивилизации. С ними Имс парадоксальным образом дружил значительно больше, чем с охранниками. План был прост и отработан поколениями грабителей – описав неровно сидящему на высоком стуле Бартону ситуацию, Имс напрямую предложил тому взять на себя отвлекающий маневр, чтобы навести шороху на приеме и дать Имсу возможность практически беспрепятственно и без серьезных усилий взять кассу одного из филиалов. Сумма в масштабах банка просто пустяцкая, но для Имса крайне важная. Деньги эти, сказал Имс, ему просто необходимы, чтобы расплатиться с парочкой особо нервных кредиторов из криминального мира, чтобы жить потом в спокойствии, честности и благоденствии. И добавил, что не рискнул бы предлагать, если бы не верил в его, Бартона, тягу к приключениям, высокий профессионализм и их крепкую мужскую дружбу.
Если бы Бартон был чуть менее пьян, он бы наверняка послал Имса в ответ на все вышеперечисленные пункты, начиная с последнего. Но прежний никогда в нем не умиравший, а лишь впадавший во временный анабиоз Клинт Бартон за какие-то считанные минуты уже предложил Имсу варианты расстановки сил, время начала, время затраченное и предполагаемые инструменты. Трудно сказать, серьезно ли он это прикидывал или просто для поддержания разговора и тренировки бывших мыслительных навыков. Но идея не оставила и потом, когда он более-менее пришел в себя и обнаружил заботливо сунутую ему в карман салфетку с рекогносцировкой и забавными человечками, символизирующими напивающихся членов правления банка. Особенно хорошо Имсу удалась жена директора.
Наверно, в большей степени это азарт, - рассуждал сам с собой Бартон наутро в здании ЩИТа, заваривая себе самый крепкий из всех возможных кофе. Раньше, в дощитовские криминальные времена, им тоже двигал скорее азарт, нежели желание наживы. Он не смог бы сказать, чего из этого больше в таком простом и таком сложном Имсе. Сейчас подобное мероприятие приобретало особенное значение, и азарт от возможности провернуть подобное под носом у правоохранительных органов без малейших жертв, не будучи заподозренным, уже начал выедать Клинту мозг. Он однозначно относился к адреналиновым маньякам, а от недостатка острых ощущений на работе последнее время его всё чаще тянуло в разного рода авантюры. Предложенная авантюра была уникальной, во-первых, потому, что сделать то, что предписывалось сделать Бартону, было практически невозможным; во-вторых, потому что у него не было в этом деле совершенно никакой материальной заинтересованности.
Все эти мысли не переходили из категории «скоротать-время-на-работе» в реальную плоскость еще довольно долго, и позвонивший осторожно поинтересоваться как у Клинта дела Имс был послан со всей фантазией извращенного мозга лучника. И, надо отметить, ничуть при этом не обиделся.
И так бы беспринципная идея и канула в забвение, если бы что-то вдруг не стало настойчиво подбивать Клинта согласиться. Что-то как будто воздействовало на подсознание, раз за разом возвращая и без того чересчур любопытного лучника к прелестям асоциальной акции. Пойдя на поводу своего внутреннего альтер-эго, Бартон через пару дней сам позвонил Имсу и предложил пересечься в каком-нибудь не очень людном или, наоборот, слишком людном месте. Имс осведомился, не собрался ли Бартон его в этом месте негуманно бить за неприличные предложения, но тот его успокоил, подтвердив своё желание участвовать в задуманном. Имс, который в тот вечер тоже говорил больше на проверку, не поверил до тех пор, пока не встретился с Клинтом в знаменитом своей острой выпечкой Corner Bistro и не услышал все предложения серьезного как пять Коулсонов при исполнении лучника по поводу предстоящего мероприятия.
- Принес? – поинтересовался Бартон вместо приветствия, едва Имс сел напротив. В баре было накурено, надымлено, шумно и при желании тут можно было провести тайное собрание ку-клукс-клана в полном составе, никто бы и не заметил. От острых специй воздух в этом заведении всегда напоминал Имсу о забегаловсках в местах типа Момбасы. Было в этом что-то родное.
Он молча развернул на столе карту района с двумя красными кружками, обозначающими два интересующих их филиала. Бартон, развернув карту лицом к себе, стал что-то просчитывать, отмеряя пальцами, прослеживать маршруты через улицы и переулки, считать про себя, едва шевеля губами, и наконец ткнул пальцем недалеко от пересечения Стеббинс-авеню и Дженнинг-стрит, рядом с еще одним значком Citicorp.
- Нет, чувак, туда я не полезу, - поднял руки Имс. – Я в своем отделении уже всё проверил, отмерял, разметил, я там знаю все входы и выходы.
- Туда полезу я, - ответил Бартон, понижая голос, хотя в подобном шуме это было вовсе необязательно. Недалеко от них за столиком сидела бодрая компания мексиканцев и оживленно рубилась в карты, крича, как стая бабуинов в брачный период. – Твоё отделение вот здесь, - ткнул пальцем он в один из кружков. – Полицейский участок вот здесь, - проведя линию от кружочка до пересечения Брайант-авеню и Фримен-стрит. – Отсюда в случае сработавшей сигнализации высылают людей и к твоему отделению, и сюда. Они одни на два филиала. Следи за руками, - Клинт вытащил из оставленной кем-то на столе пачки сигарету, похлопал по карманам жилетки в поисках зажигалки. Имс поймал себя на том, что действительно следит за руками. Руки двигались с той удивительной ловкостью, которая входит в привычку у людей, выгадывающих за счет скорости движений мгновения и в итоге складывающих их в целые секунды преимущества.
Вспыхнул язычок пламени, Бартон затянулся и добавил своё облачко дыма к общему мареву.
- Для начала, я солью копам информацию, что на приеме может быть неспокойно. Там будет дохрена важных шишек, обвешанных драгоценностями.
- С учетом усиленной системы охраны вряд ли кто-то в это поверит, - Имс вытащил из пачки последнюю сигарету, помахал ей перед лицом. Бартон наклонился через стол, прикуривая от своей.
- Не поверит, - согласился он, опускаясь обратно. – Но рисковать не станут. Чем больше людей там, тем легче будет нам.
- Нам? – блеснул ехидной улыбкой Имс. – Ты тоже собрался брать банк?
- Почти. Я проберусь в филиал на углу Стеббинс и Дженнинг и запущу сигнализацию. Мы будем оставаться на связи, как только я удостоверюсь, что ребята прибыли – даю тебе отмашку, начинаешь работать. Даже если они пошлют кого-то к тебе, их будет явно меньше, я же постараюсь не дать им скучать, пока ты не отчитаешься, что благополучно ушел.
- Будешь бегать кругами, размахивая руками, или возьмешь что-то посерьезнее? – прищурил желтые глаза Имс.
- Возьму. Я еще подумаю, холостыми это что-то посерьезнее заряжать или всё-таки для реалистичности отбить пару углов, но возьму точно.
Имс помолчал, перегнал сигарету с одной стороны рта на другую.
- А если связь потеряется?
- Держу их так долго, как смогу, потом уматываю и скидываю передатчик в темные воды Бронкса. Если я услышу твои предсмертные хрипы – уматываю сразу. Прости, приятель, тут уж каждый сам за себя, - в усмешке Бартона на этот раз проскользнуло что-то нехорошее, как у живущего исключительно азартом человека. Имсу почему-то показалось, что глаза у лучника стали синее.
- Клинт?
- Да?
- Сколько ты хочешь? – помолчав, спросил напрямую Имс, приготовившись торговаться. Бартон в его мире обрел репутацию притворяющегося агентом вора, что автоматически приписывало ему все воровские качества.
- Ты будешь смеяться, нисколько.
Имс помолчал секунд десять, предоставляя Клинту воскликнуть «Купился! Как бы не так, хочу половину минимум, а то и семьдесят процентов, потому что выполняю самую сложную работу!», но на лице у весело смотрящего исподлобья лучника читалось что угодно, только не ирония. Тогда Имс осторожно переспросил:
- Ты серьезно?
- Абсолютно. Мной движут исключительно альтруистические намерения.
Притворяющийся агентом вор в мире Имса плавно видоизменился на притворяющегося вором агента.
- Ты рисковый, - усмехнулся Имс.
- А ты будто нет.
- У тебя будут бронированные помещения, камеры, сигнализации, оцепленный периметр и толпа озлобленных мужиков с автоматами.
- У тебя будет всё то же самое, только мужиков будет меньше, - отмахнулся Бартон. – Только не говори, что ты обо мне беспокоишься.
- Я беспокоюсь о себе, - криво улыбнулся Имс. – Если с тобой что-то случится, ваш с Артуром общий знакомый, боюсь, что-нибудь мне обязательно свернет.
- Он ничего не узнает, - еще тише сказал Клинт, наклоняясь вперед. – Никто ничего не узнает. Всё будет сделано безупречно чисто.

- Инспектор Гиллем? – просунулась в приоткрытую дверь кучерявая голова младшего сержанта. В темном кабинете, увешанном фотографиями разыскиваемых, газетными вырезками и принятыми факсами, горела только настольная лампа. Гиллем, высокий светловолосый офицер с глазами актёра и лицом врача, поднял голову от документов.
- Да?
- Там пришел человек, говорит, вас должны были предупредить.
Гиллем в сердцах бросил ручку на стол и стукнул кулаком по отчету об отсутствии отпечатков пальцев в картотеке. Сержант вежливо помолчал, спросил:
- Провести?
- Не надо, я сам выйду, - Гиллем встал, снял со спинки стула пиджак и вышел вслед за сержантом.
В коридоре полицейского участка было светлее, вытянувшиеся вдоль потолка матовые галогеновые лампы работали круглыми сутками.
- Добрый вечер, инспектор, - вежливо поздоровался человек, ждущий Гиллема у автомата с кофе. Взял один из двух стоящих на нем стаканчиков, протянул инспектору. Тот, нахмурившись, покачал головой:
- Скорее ночь, начало первого уже. Мистер Кингсли, я так понимаю?
- Верно, - мистер Кингсли, по мнению Гиллема, просто вобрал в себя все черты когда-либо встреченных им секретных агентов на засекреченной службе, и это отнюдь не располагало к разговору. На все эти секреты у него, как у честного и открытого служащего, была аллергия.
Взяв стаканчик себе, назвавшийся Кингсли подошел ближе:
- Я прошу выдать мне подозреваемого 354-456.
- Я в курсе, - еще более хмуро ответил Гиллем. – По большому счету он уже обвиняемый. Позвольте поинтересоваться, по какой причине?
Кучерявый сержант, уловивший настроение разговора, незаметно ретировался.
- Мне казалось, вас должны были поставить в известность, - поднял безупречные брови безупречно одетый Кингсли.
- Меня поставили, - нехотя признал Гиллем. – Но этот человек взломал систему охраны одного из отделений банка, нейтрализовал трех охранников, один из которых получил сотрясение мозга, открыл стрельбу по прибывшим полицейским, одного из них ранил в ногу, и это бы могло сойти за неудавшегося ограбление, если бы это не было пособничеством ограбления удавшегося.
- Пособничество доказали? – спросил ни капли не изменившийся в лице Кингсли.
- Он был на связи с другим отделением, где в ту ночь произошло ограбление. Преступника не удалось задержать во многом благодаря действиям этого героя.
- Офицер, - перебил его Кингсли. – Вам приказали отдать его мне?
Гиллем подумал, что давно ему так остро не хотелось задушить человека. Но Гиллем был британцем, и по степени держать себя в руках мог бы посоперничать и с этим проклятым Кингсли.
- Да. Простите, но я всё равно не очень понимаю, почему он должен переходить в руки не очень понятному засекреченному отделу Интерпола.
- Вы смогли его идентифицировать?
- Нет, его отпечатков нет в картотеке, - пришлось признать Гиллему.
- Сам?
- Молчит. Его допрашивают уже сутки, он не сказал ни слова, даже адвоката не попросил.
При этих словах лицо у Кингсли как-то посветлело, в голос пробралось доверие:
- Мистер Гиллем, вот именно поэтому им и должны заниматься мы. Судя по отчетам и камерам слежения, вы могли заметить, что подготовка у него нешуточная. Наши дела засекречены, но я намекну вам, что мы сталкивались уже с подобными случаями неоднократно, и не в одной стране. Мы надеемся через него выйти на более крупную сеть, где готовят подобные кадры.
- Банк будет требовать от нас результатов.
- Мы это уладим.
- Он не будет говорить.
- Мы разговорим, - улыбнулся добрыми глазами Кингсли.
Гиллем попытался припомнить, что он знал про методы допроса в Интерполе. Кингсли допил кофе из одного стаканчика, взял второй:
- И всё же жаль, что не удалось взять его сообщника.
Офицер скрипнул зубами, но отсрочивать полученный приказ дальше было просто неприлично, поэтому он нехотя кивнул Кингсли следовать за ним.
Из-за позднего времени в участке оставались только ночные дежурные и те редкие трудоголики, которые и обеспечивают ежемесячную раскрываемость. Они ходили неизменно с кругами под глазами, бледные, невыспавшиеся, одержимые идеей правосудия и сохранения порядка в городе. Неженатый Гиллем был среди них всегда первым.
Открыв дверь в допросную, Гиллем пропустил Кингсли вперед. Подозреваемый сидел на том же месте, где Гиллем оставил его час назад, уткнувшись лбом в сложенные перед собой на столе руки. Лампа на краю стола была погашена. На руках тускло блестели наручники, плечи устало опустились, на шее темнело засохшее пятно крови. Странный человек в помятом и местами порванном темном обмундировании и не подумал поднять голову на щелкнувший замок двери.
Кингсли смотрел на его затылок всего пару секунд, потом кивнул Гиллему:
- Я забираю его, у входа стоит машина.
Голова подозреваемого тут же взметнулась вверх, как у услышавшей голос долго отсутствующего хозяина собаки. Уже налюбовавшемуся за день на эту картину Гиллему показалось, что Кингсли вздрогнул.
- Что с ним сделали?
- Сопротивлялся при задержании, - мрачно пояснил Гиллем. – Видели бы вы тех ребят, кто его задерживал. Я бы вообще не назвал его человеком, если сможете его разговорить – честь вам и хвала.
- Сможем, - помолчав, ответил Кингсли. – Еще как сможем.
- Я выделю вам двух офицеров довести его до машины, - Гиллем придержал дверь, выпуская Кингсли. – Не хочу быть ответственным за покалеченного агента Интерпола.
Агент Интерпола вежливо поблагодарил и, выбросив пустой стаканчик из-под кофе в мусорную корзину, неспешно пошел прочь.

- Я даю тебе ровно шестьдесят секунд, - отчеканил Коулсон, как только они с сидящем на заднем сиденье Бартоном отъехали от полицейского участка. На того было больно смотреть, но он довольно быстро пришел в привычное расположение духа.
- Сними с меня эту дрянь, - Клинт просунул между сиденьями вперед охваченные стальными браслетами руки.
- И не подумаю.
- Ты сердишься, да? – Клинт, наклонившись, просунул вперед голову.
- Нет, что ты! – Коулсон резко свернул вправо, машину занесло, Бартона откинуло обратно на заднее сиденье. Из-под колес в свете фар метнулась кошка, успевшая выскочить в последний момент. – Почему я должен сердиться? Потому, что ты участвуешь в ограблении банка, наплевав на закон? Потому, что тебя избивает, как мальчика, отряд вооруженных полицейских? Потому что ты ставишь под угрозу всех агентов ЩИТа и меня лично? Потому, что тебя ловят на месте преступления и с фантастической скоростью шьют дело?!
Бартон крайне редко видел откровенно рассерженного Коулсона – чаще всего он это тщательно скрывал за доведенной до совершенства непроницаемой маской. Теперь, слушая, как в голосе шефа появляются незнакомые нотки, Клинт мысленно посмотрел на случившееся чужими глазами и вынужден был признать, что да, повод сердиться у Коулсона есть.
- Фил, - тихо позвал он. Послышался шумный вдох, и Клинту даже на миг показалось, что на него сейчас будут кричать, что было немыслимо. Но Коулсон, выдержав паузу, резко выдохнул и повторил:
- Шестьдесят секунд. И не ври мне.
- Было два отделения, - устало заговорил Бартон, следя за убегающими назад огнями ночных придорожных фонарей. – Одно должен был взять Имс, а я…
- Взял, - глухо подтвердил Коулсон. – Это я уже всё понял. Вопроса три. Чья была идея?
- Изначально – его, но половину придумал я.
- Молодееец. Почему ты попался?
- Он провозился дольше, чем мы рассчитывали, - с сожалением ответил Клинт. Напряжение давно покинуло тело, осталось боль от задержания, усталость от допроса и проснувшаяся совесть. – Я не мог больше ждать и уже уходил, но меня успели окружить, а стрелять я не хотел.
- Это не помешало тебе прострелить ногу какому-то бедолаге.
- Я серьезно хотел без жертв. Черт знает, что на меня нашло, временное помутнение.
Коулсон промолчал. Бартон, не отличающийся интуицией и тонкостью душевной организации, всё же почувствовал эту невыносимо ледяную и совершенно неразбиваемую стену, которая росла с каждой секундой напряженного молчания.
- Фил, ты сказал три вопроса. Какой третий?
Коулсон притормозил на сменившимся на красный светофоре и повернулся:
- Какого хрена, Клинт?..
Спросил так серьезно и с таким спрятавшимся в глазах отчаянием, что Бартон невольно покрылся мурашками. Стало невыносимо стыдно.

Следующая встреча мистера Имса и агента Коулсона совершенно не была похожа на две предыдущие. Хотя бы потому, что началась она с феерического падения мирно спящего Имса с кровати. Спросонья барахтаясь в свалившемся следом одеяле, Имс суматошно кое-как повернулся на спину, и тут же почувствовал на груди колено. С фантастической скоростью Коулсон перехватил летящий в него кулак и прижал его к полу, второй рукой схватил под горло, пережав какие-то неведомые Имсу точки, от чего у него произошло частичное онемение конечностей и слегка помутнело в глазах.
- Доброе утро, мистер Имс, - вежливо поздоровался Коулсон. Имс от такого только захрипел что-то нецензурное, сам толком не разобрав, что именно.
- Я предполагаю, что вы попытаетесь применить выученные у агента Бартона приёмы. Этого он вам не показывал, потому что сам пока не научился это обходить. Я пытался быть с вами культурным, вы вряд ли можете меня в чем-то упрекнуть, - спокойным, но почему-то звенящим голосом продолжил Коулсон. В глазах светилась холодная ярость. – Я был с вами предельно вежлив даже когда вы в очередной раз злоупотребили привязанностью к вам моего племянника, ввалились к нему в дом и устроили с ним драку из-за того, что он не был согласен с вашими эгоистичными планами. Но сейчас я вынужден выразиться более конкретно. Если вы еще хоть раз вовлечете Клинта в свои грязные дела, уже на следующий день вы окажетесь за решеткой по подозрению в совершении всех ваших достижений, подтвержденному наиубедительнейшими уликами и свидетелями. И речь идет не о подкупе, а о реальных свидетельствах, которыми я располагаю. Основная мысль ясна?
Имс, хватающий губами воздух, мог бы сказать, что Бартон согласился добровольно, что сам придумал половину операции, и что до этого Имс не был уверен, пойдет ли он на это дело, так что еще неизвестно, кто кого втянул. Но инстинкт выживания у Имса был развит достаточно хорошо, чтобы просто быстро ответить:
- Не трогать вашего Клинта, ясно.
Коулсон помолчал, пристально всматриваясь в изображающего самое невинное из своих выражений лица Имса, потом отпустил, поднялся:
- Не знаю, сколько мне еще раз придется к вам приходить и объяснять то, что понятно даже маленькому ребенку. Надеюсь, вы не думаете, что это доставляет мне удовольствие?
- Кто тебя знает, - пробормотал принявший сидячее положение Имс, держась за горло. – Я не удивлюсь, если на самом деле ты скрытый садист с коллекцией плёток…
- Обязательно в следующий раз захвачу одну из них, - крайне убедительно пообещал напоследок Коулсон.
- Жду с нетерпением! – ответил Имс закрывшейся двери. Через пару минут, когда он стоял перед зеркало и пытался запомнить расположение этих двух обездвиживающих человека точек, валяющийся где-то под кроватью телефон заиграл энергичное “I feel like a monster”. Пока Имс его доставал, телефон успел доиграть до припева, лицо Артура на дисплее как будто заранее светилось возмущением.
- Да, детка? – отозвался Имс еще из-под кровати.
- Имс, мне надо с тобой серьезно поговорить, - в звенящем от тщательно скрываемой ярости голосе Артура звучали подозрительно знакомые нотки.

Коулсон игнорировал Бартона уже пять дней. Если его где-то в глубине души и сверлила мысль, что он сам виноват в этом сближении лучника с вором-имитатором – а, следовательно, и во всем последующем – то внешне он не собирался её проявлять никоим образом. Артур пообещал разобраться с Имсом, Бартон тоже на днях заглянул к Имсу, от чего у него на лице добавился к уже заживающим синякам один новый. Коулсону даже стало слегка жалко это татуированное недоразумение, но он успокаивал себя мыслью о том, что всё это с него как с гуся вода.
Бартон ходил побитым щенком, смотрел на Коулсона заискивающе и посылал записки с трогательным содержанием «Я знаю, что я мудак», «Я же не скомпрометировал ЩИТ» и «Как я могу загладить свою вину?». Записки неизменно отправлялись в корзину, Клинт был тише воды ниже травы, ничего не подрывал, никого не разыгрывал, никуда не сбегал, не отвечал на провокации Старка. Коулсон торжествовал.
Потом стало хуже. Открыв одним утром свой кабинет, Фил замер, не донеся руку до выключателя – стол был заставлен розами. Розы были крупные, насыщенно-бордового цвета, и, хотя моментально были отправлены с глаз долой, успели так наароматизировать воздух, что все входящие в кабинет принюхивались еще два дня. После этого Коулсон, давно уже сердящийся на Бартона скорее по привычке, подумал, что надо бы Клинта официально простить. А то кто знает, не станет ли он в ближайшем будущем по системе внутренней связи по базе транслировать «My Love, Forgive Me» Роберта Гуле.
Следующий сюрприз поджидал его уже дома – точнее, рядом с домом. В одиннадцать вечера из открытых окон девятого этажа до Коулсона донеслась какая-то дикая какофония звуков, напоминающая громыхание десятков кастрюль. Подойдя к окну, он увидел с комфортом разместившуюся на крыше соседнего пятиэтажного супермаркета разномастную группу с хиппи и панками в составе, которые играли на чем-то, что с трудом можно было назвать музыкальными инструментами. От подобной дисгармонии Коулсону стало плохо. Еще хуже ему стало, когда он, продравшись сквозь фальшивые аккорды и громыхание тарелок, распознал в этом “I will always love you”. Придя в ужас, Коулсон закрыл окно и спрятался в самой дальней комнате, даже оттуда, впрочем, слыша недовольные крики честных засыпавших граждан и душераздирающие считающиеся пением вопли, оглашающие ночное небо вплоть до спасительной сирены полицейской машины. Лежащий в гордом одиночестве на двуспальной кровати и смотрящий в потолок Коулсон старательно делал перед самим собой вид, что это может не иметь к проклятому Бартону никакого отношения, что ребята просто репетировали, а если и не просто - могли петь кому угодно в этом большом доме с просторными и светлыми квартирами. Даже почти сам себе поверил.
На следующий день Клинт, исчерпавший все известные ему методы, приехал поздно вечером к дому Коулсона. Он не был уверен, что это сработает, но, в конце концов, еще один сумасшедший поступок не сделает его репутацию более сумасшедшей, чем она уже есть. Каждый день такого вот отношения лишал его по меньшей мере пары месяцев жизни. И самое обидное то, что смысла в нем нет никакого, потому что Коулсон не станет на него сердиться всерьез. Даже если ему придется поднимать на ноги всю полицию Нью-Йорка и вести международные переговоры по выкупу Бартона, он будет весьма грозен только на вид. Наверно, только сейчас Клинт понял, как привык к таким простым знакам выражения внимания, как посланная мимолетом улыбка или похлопывание по плечу – почти незаметные в рабочее время вещи, от Коулсона становящиеся бесценными. Не говоря уже о том, что как он привык ко всему в нерабочее время. Как ни старался он держаться позитивно для окружающих, отсутствие подразумеваемого расположения шефа практически выбивало почву из-под ног. Наташа сказала, что он стал более рассеянным. Старк сказал, что может найти хорошего психолога. Сволочь. Спасибо хоть не семейного психотерапевта.
Он слишком привык убеждать сам себя, что всё нормально, всё наладится. Коулсон, конечно, уже не сердится. Надо только как-то заставить его в этом признаться.
Когда Коулсон, с кружкой горячего ароматного чая любовавшийся пейзажем, бросил случайный взгляд вниз, он чуть не выронил кружку.
- Спятил, - пробормотал Коулсон.
Бартон уже прошел шесть этажей. Внизу собралась группа зевак, кто-то высовывался из соседних окон и махал Бартону руками. Бартон радостно махал в ответ.
Коулсон сначала зачем-то два раза быстрым шагом обошел комнаты, потом всё-таки вернулся к окну и обнаружил, что Бартон уже на уровне восьмого этажа и явно целит в сторону балкона. При этом Коулсон старался не думать, что будет, если какая-нибудь из скоб всё-таки вылетит из камня, или, например, кто-нибудь скинет сверху что-нибудь тяжелое, приняв его за вора, или вызовет полицию, и его придется опять вытаскивать… Стиснув зубы, Коулсон приказал себе еще сильнее стараться об этом не думать.
Впрочем, все эти мысли с легкостью дыма растворились в воздухе, как только гибкий лучник, грациозно перевалившись через поручни, свалился кулем на балконе. Нахлынувшее облегчение отпустило, дав место привычному спокойствию с долей врожденного неискоренимого ехидства. Пока Клинт любовался на звезды, Коулсон надежно запер балкон и закрыл шторы.
Он не был уверен, имел ли он на это моральное право, но очень хотелось.
Нет, конечно, он его любит, - размышлял нахохлившийся Бартон на маленьком свободном пространстве балкона, прислонившись спиной к закрытой двери. Это - одно из основополагающих утверждений, на которых держится глупый и переменчивый бартоновский мир. Но коварство Коулсона на самом деле не имеет границ, в чем ему очень часто не верили все, кто так часто и так близко с Коулсоном не работал. Запросто может продержать всю ночь. Ситуация вызвала у Клинта в памяти кадры из далекого детства, когда дежурный в сиротского дома запирал его в тесной кладовке со словами «Посиди и подумай над своим поведением». Маленький Клинт тогда сидел и думал, но не над своим поведением, а о том, как здорово было бы свернуть прыщавому дежурному голову.
Ему даже удалось заснуть. Определил он это по тому, что проснулся от падения назад, куда-то в спасительное тепло.
- Приходили из полиции, кто-то не оценил твои скалолазные навыки. Надо было тебя сдать, - сообщил родной до слез голос из темноты. - Быстро в горячую ванну.
Хотя скрючившийся Бартон только заполз внутрь и вряд ли мог что-то сейчас делать быстро, он искренне постарался как можно быстрее встать и пойти, на ходу пытаясь скинуть ботинки и стащить неслушающимися пальцами футболку.
Только через пять минут стояния под горячим душем Клинт более-менее пришел в норму, смог трезво оценить ситуацию и осознать, что нестандартный метод, похоже, действительно сработал. Пусть даже и ценой временного обморожения.
Сквозь шум воды послушался щелчок двери, сердце у Бартона забилось в диком ритме, немало удивив такой реакцией его самого.
Когда на талию легли знакомые руки, Клинт еле удержался от стона.
- Ты жестокая сволочь, ты в курсе? – пробормотал он, не открывая глаза.
- В курсе.
Горячая вода стекала по голове, по шее, барабанила по плечам, обнимая, смывая все тревоги, недосказанности, растапливая невидимый лед.
- Еще ты говорил мне, что я зануда.
Клинт был точно уверен, что счастье тоже падает вот так, сверху, горячим мощным чистым потоком, проникая под кожу, разбегаясь с кровью по всему телу.
- Ты меня простил?
От прикосновений чутких сильных пальцев сводило дыхание и даже чуть-чуть подгибались ноги.
- Мм, я еще думаю над этим. Я думаю, тебе надо сделать кое-что еще. Для полного прощения.

P.S. Сознание Бартона снова пришло в равновесие, а эмоции приняли до того благостных характер, что Локи скривился. Это можно было назвать патологическим невезением. Лишенный в заключении других развлечений, вынужденный быть теперь зрителем исключительно собственного ума, он только и мог, что отслеживать происходящее в Мидгарде глазами тех, кто когда-то принадлежал ему морально и физически, и Бартон был из них всех самым перспективным для бога лжи и обмана. Идея с банком была достаточно асоциальной и подрывной, к тому же, вполне могла столкнуть балансирующую, как заправский акробат, по линии добра и зла душу лучника в сторону последнего. Локи приложил все усилия, чтобы Бартон принял в ней участие – увы, в нынешнем состоянии он был способен разве что убедить Клинта на уровне интуиции и смутных образов. И то, что Бартон его послушался, было, несомненно, хорошим знаком. И всё же Локи рассчитывал на больший эффект, что-нибудь внушительное, с аппетитными синими аурами волнения ответственных людей, летящими с должностей (а в идеале – и с плеч) головами, судебными разбирательствами и скандалами внутри ЩИТа. Увы, должного размаха не получилось, а эмоции Бартона, как уже было сказано, пришли в привычную ему норму. Думать о том, что в этом виноват недобитый Коулсон, было неприятно.
Локи сделал себе заметку на память в следующий раз присмотреться повнимательнее к Артуру – в нем он чувствовал что-то близкое себе, что-то старательно скрываемое от окружающих. В том, что следующий раз наступит, Локи не сомневался.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie, I'm impressed, mr. Eames

---

Fury is a Liar

Название: Fury is a liar.
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Avengers
Пейринг: Коулсон/Бартон
Рейтинг: PG-13 с натяфкой)
Содержание: Бартон не верит в смерть Коулсона и всеми силами пытается докопаться до правды.
Дисклеймеры: как всегда, ничего своего :3
От автора: Это были лихие месяцы после выхода Мстителей, мы развлекались как могли... Те же, там же - тот же Торфест.

Глаза у Наташи были какие-то неправильные. Слишком уж томные, сочувствующие. Слишком даже для коллеги, вынужденной сообщить, что за время его временного спровоцированного Локи помешательства он чуть не разрушил главную базу, убивал своих же людей, и вообще поставил всю планету под угрозу.
Сидя на койке, Бартон терпеливо выслушал всё, что она, пряча глаза и стараясь выглядеть беспристрастным профессионалом, рассказала сама. Он толком так и не понял, что случилось с его сердцем тогда – то ли оно перестало биться, то ли билось, наоборот, в слишком быстром для того, чтобы уловить, ритме – зато теперь, возвратившись к привычному темпу, отдавалось чуть ли не по всему телу. Он слушал гулкие удары крови прямо в голове, в шее, в каждом пальце на руках и ногах, и пытался вспомнить, были ли такие шумовые эффекы до того рокового момента.
- Наташ, - окликнул он коллегу, когда та выдохлась и вроде бы даже собралась уходить. Наташа вздрогнула, но села. Подозрения Клинта усилились, неприятно похолодел лоб.
- Чего я еще не знаю?
Нат посмотрела с таким женским сочувствием в глазах, что оно полностью окупило всю её мужеподобную работу, призвание и сущность.
- Я взорвал Белый дом? Убил последнего сибирского тигра? Начал ядерную войну? – Клинт сам толком не мог понять, шутит он или серьезно, но выдерживать это переполненное жалостью молчание было просто невозможно, у него и так нервы стали ни к черту.
- Хуже.
- Да куда уж ху…
- Клинт, Локи убил Коулсона.
Сначала Бартон подумал, что что-то с Наташей. Она, видимо, в драке тоже повредилась, если говорит с такими честными глазами такие неестественные вещи. Не может такого быть. По определению – не может, не в этой Вселенной, не в этой плоскости мироздания.
Он попытался улыбнуться, но мышцы лица отказали начисто.
Следующая мысль была про то, что Нат слишком уж сильно приложила его лбом о перила, и все эмоциональные настройки сбились, поэтому чувства и мысли преломлялись и выворачивались. Он очень хорошо услышал эти три слова – «Локи убил Коулсона». Он даже за какую-то десятую долю секунды разобрал их по слогам и по буквам – «у-бил Ко-ул-со-на», прогнал их за следующую десятую долю в мозгу раз сто, но понятнее не стало.
- Прости?..
- Клинт, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, - Бартон не верил своим глазам – несгибаемая Вдова, казалось, сейчас кинется ему на шею, прижмет к себе и будет гладить по голове, успокаивая, как малого ребенка.
Ох, черт, реально кинулась.
- Нат, ты чего?! – отшатнулся Клинт как от прокаженного, но не так-то просто отшатнуться от вознамерившейся пожалеть тебя русской женщины.
- Клинт, для нас для всех это трагедия, мы были не готовы, мы не думали, что он решится на такой шаг, Клинт, постарайся взять себя в руки, мы всё еще нужны, и ты всё еще нужен, - бормотала Наташа куда-то на ухо, прижимаясь к нему всей верхней половиной тела. Спандекс рукавов не очень приятно терся о шею.
Уровень абсурда зашкаливал, переставший осознавать окружающее Бартон чувствовал себя главным персонажем передачи «Подстава». Сейчас Нат снимет маску и окажется Эштоном Катчером, распахивается дверь, кругом букеты, фейерверки и всеобщее счастье, и живой шеф лично несет ему тортик…
Наташа маску не снимала. Дверь не распахивалась.
Тогда Бартон аккуратно, но настойчиво отцепил от себя Наташу и, не говоря ни слова, ушел в ванную – не очень понимая, что и зачем он делает. Закрыв за собой дверь, он какое-то время тупо пялился в зеркало над раковиной на свои отчего-то вспотевшие руки и мокрый лоб. Зеркало отвечало безумным взглядом из-под сведенных в отчаянном напряжении бровей.
В следующий момент зеркало разлетелось по ванне сотней осколков, крапленых алыми каплями из оцарапанного локтя. Второй удар, третий, четвертый, сбился со счета. Звоном ошпарило слух. Мазнуло по щеке. По виску.
Бартон оставался совершенно, абсолютно спокоен.
Как стадо сфинксов.
Как покрытые пылью плиты древнейших пирамид.
Лишь добившись того, что в держащей раме остались только торчащие по периметру подобно зубам треугольные осколки, спокойный Бартон тихо сполз по стене, до боли сжав голову руками.
Он обещал ему, что защитит от всего, даже если понадобится отдать жизнь. Он обещал появляться всегда вовремя и никогда не опаздывать, и обязательно быть рядом в критические моменты. Он много чего обещал в серьезных промежутках между своими вечными дурачествами, сам свято верил и не сомневался ни на секунду – хотя и это было, в сущности, глупостью и детскими забавами мальчишки. Неизменно живущий внутри мальчишка всегда приходил в такой восторг от этого серьезного, немного снисходительного и чуть насмешливого взгляда.
На усеянном осколками полу ванны истеричный мальчишка боролся с профессионалом и даже продержался целых десять минут. Когда через десять минут пришел капитан сообщить о вылете к башне Старка, Бартон уже придушил себя достаточно для того, чтобы казаться абсолютно собранным, невозмутимым и рвущимся в бой. Теперь вся вселенная вокруг сошлась на одном имени – Локи.
Ло-ки у-бил Ко-ул-со-на.

- Директор Фьюри?
- Агент Бартон, - отозвался Фьюри, и не подумав повернуться. Конечно, очередные километры данных относительно нанесенных Нью-Йорку повреждений, тайпскрипты новых свидетелей, обновленные статистики о жертвах и всё прочее, что заполняло экраны перед директором, было гораздо интереснее. Со дня поимки и отправки Локи прошло уже две недели, и, хотя весь мир еще буквально бурлил разговорами о произошедшем и девяносто процентов статей всех зарубежных газет посвящались произошедшим событиям, в самом Нью-Йорке жизнь постепенно начинала входить в привычную колею.
Бартон шел рядом с привычной колеей и даже не завидовал никому из тех, кто вернулся к обычной жизни. Как-то не до того было. Все эти две недели он исправно следовал своему привычному распорядку дня, жил по часам и послушно выполнял всё, что от него требовали – в том числе добросовестно просиживал по три часа каждое утро в медкабинете, где его обследовали на остаточное влияние ментального воздействия. Он неизменно ложился спать в двенадцать, и всё никак не мог понять ближе к утру, получалось у него заснуть или нет – до того момента, как его неизменно будила встревоженная его тихим воем собака. Значит, всё-таки получалось. Боевая метровая в холке хаски тыкалась мокрым носом хозяину в мокрые щеки и пыталась доказать всем своим видом, что всё хорошо, она рядом и будет рядом всегда.
Хозяину от этого было не легче.
- Агент Бартон, я слушаю, – соизволил обернуться не дождавшийся ответа Фьюри. Вопреки всем правилам устава прислонившийся к косяку дверного проема Клинт прищурился, вглядываясь, но не обнаружил ни малейшего признака того, что директор «потерял свой последний глаз». Вот уж кто настоящий профессионал, действительно.
- Сэр, я хотел бы узнать, куда пропал агент Коулсон.
Фьюри, решивший уже было вернуться к своим отчетам, обернулся снова. Моргнул. Потом повернулся всем корпусом и, широко расставив ноги, встал в позу, характеризующуюся чем-то средним между «обломитесь, я здесь самый главный» и «я так вам сочувствую, можете не верить, но просто извелся весь».
- Бартон, агент Коулсон…
- Я знаю, - грубо оборвал его Клинт, совершенно не заботясь о возможном выговоре на тему «как надо разговаривать с начальством». – Я спрашиваю, куда вы его дели.
- Простите? – приподнял бровь Фьюри. Клинт отлепился от косяка и, не вытаскивая руки из карманов, подошел ближе.
- Я хотел бы узнать, - четко, с расстановкой в третий раз завел он. - Куда делось тело убитого агента Коулсона с борта базы. Медики молчат, я спрашивал.
- Агент Бартон, вас это не касается, - моментально утвердился в позе «обломитесь, я здесь самый главный» Фьюри. – Вы не…
- Касается, - посмотрел на директора снизу вверх Бартон. - Меня. Это. Касается.
Фьюри хотел что-то сказать – судя по блеснувшему глазу, не очень лицеприятное, что-нибудь про то, что он тоже потерял лучшего агента и главного помощника и просто друга, и какая это для всех трагедия… Передумал. Даже стал похож на человека – оказался как-то ниже, положил Бартону руку на плечо, сказал примиряющим голосом:
- Клинт, я понимаю, что ты чувствуешь. К тому же, ты еще не пришел в себя после ментального вмешательства, это серьезная психологическая травма, даже сильнейший может ослабеть. Кстати, настоятельно советую тебе всё-таки появиться у штатного психолога, ради тебя же самого, и…
- В тот день с базы пыталось вылететь два истребителя, - спокойно сказал Бартон. – Второй выпустил ядерную ракету, которую Тони успешно отправил в портал. Приказ Совета Безопасности. Как это вы говорили? А, они обхитрили вас, верно? Вы повелись, увидев взлетающий истребитель, кинулись со своим гранатометом, взорвали имущество ЩИТа в целях сохранения мира во всем мире и не успели перехватить второй.
Фьюри по-прежнему изображал заботливого отца больного на голову ребенка.
- Тело Коулсона было на борту первого. Так?
- Что?.. – отшатнулся Фьюри.
- Тело Коулсона, - терпеливо повторил Бартон. – Вы взорвали истребитель с телом вашего главного помощника, так?
- Бартон, вы спятили! Зачем мне, по-вашему, это делать?
- Не вам, Совету. Раз уж они додумались пустить обманку, что им стоило отдать приказ кому-то из вашего командования посадить туда вместо живого пилота куклу. Они знали, что вы будете стрелять, и не могли разбрасываться лишними людьми. Похоже, у кого-то нашлась идея… - Бартон на миг запнулся. – …получше. Я верю старине Шерлоку, сэр, а он говорил – отметите все невозможные варианты, и оставшийся будет правдой, каким бы немыслимым он ни казался. Других вариантов нет, я не валял дурака эти две недели. Я не осуждаю вас, вы не могли знать, но я требую, чтобы вы сказали, так было?
От Фьюри веяло таким холодом, что даже слепой бы устыдился, извинился и тихо ушел. Бартон был не слеп, хуже – Бартон был неадекватен.
- Уверяю вас, агент, вы ошибаетесь.
- Тогда скажите мне, куда вы его дели!
- Какая вам разница?!
Клинт вскинулся, но второй раз это не подействовало – Фьюри был грозен и непоколебим, как скала:
- Любая информация относительно моих помощников может быть засекречена при необходимости, и вы не имеете права требовать от меня выдать её вам! Даже делая скидку на ваше посттравматическое состояние я вынужден приказать вам немедленно прекратить предъявлять начальству претензии подобного рода, вам понятно?
Бартон молчал.
- Я не слышу, сержант!
- Так точно, сэр, - на автопилоте ответил кто-то внутри Бартона, пока тот сжимал кулаки до хруста в пальцах.
- Тогда удалитесь немедленно.
Клинт повернулся на каблуках и, не видя перед собой ничего от злости, пошел к выходу.
- Бартон! – не удержавшись, окликнул его Фьюри, когда он был уже у самой двери. Клинт повернулся вполоборота, уставился куда-то в пол. Фьюри, начинавший всерьез беспокоиться за психологическое здоровье Хоукая, наставительно добавил: - Психолог, Бартон.
Клинт молча вышел, с силой рванув за собой лязгнувшую дверь.

По сути, Бартон и сам себе не смог бы объяснить, почему его так зацепил этот вопрос, эта несущественная, в общем-то, мелочь. Может быть, он просто цеплялся за какие-то бытовые вещи, чтобы не скатиться туда, куда ему и посмотреть-то было страшно. Сначала он думал, что найдет ответ быстро – для этого стоило всего лишь расспросить медиков или кого-то из знающих агентов. Но медики оказались теми еще партизанами, никаких данных о вывозе тела среди доступной информации не было, среди недоступной – взламывать легкие уровни защиты у Бартона вошло в привычку – тоже. Знающие агенты оказались все как один незнающими. После этого в нем взыграл даже какой-то профессиональный интерес, если говорить точнее – слабо промелькнуло бледное подобие интереса. Проследив по отчетным записям весь покидавший корабль транспорт, он убедился, что Коулсона на нем не вывозили. Нет, не то чтобы это был такой уж важный вопрос. Но черт побери, куда он всё-таки делся?..
Это была еще не надежда. Не намек на надежду. Не даже намек на намек на надежду. Это было скорее похоже на первые признаки безумия и отчаянные попытки занять свой гибнущий мозг.
Конечно, он был там, в этом истребителе. А потом это дело замяли, потому что иначе был бы скандал. По всем документам он мертв. По всем из тех, до которых Бартону удалось добраться.
Идя по коридору, Бартон снова и снова прогонял услышанное, надеясь выловить хоть что-то заслуживающее внимания или доверия. Такового не находилось, зато всплыла фраза «Я понимаю, что ты чувствуешь». Кажется, что-то подобное говорила ему и Наташа, и Старк как-то странно обмолвился… Впервые мелькнула мысль о том, а многие ли вообще были в курсе. Мелькнула – и тут же самоуничтожилась от собственной мелочности и никчемности по сравнению с той пустыней, в которую превратился его выжженный мозг.
Психологическая травма?..
Клинт чуть замедлил ход. Черт бы вас всех побрал. Может быть и травма. Может быть, он чувствует себя брошенным в камеру-одиночку сумасшедшим не из-за смерти Коулсона. Может быть, это действительно последствия изменения сознания. Только что-то ему подсказывает, ни один психолог не ответит ему на этот вопрос – пока его самого не заморозят жезлом читаури.
- Клинт? – не сразу услышал из своей астральной ракушки Бартон. Подняв голову, увидел выходящего из офисных помещений Сорроса – бойкого кудрявого итальянца, завербованного в пилоты порядка года назад. У Сорроса была невероятно красивая мексиканка-жена и прелестная пятилетняя дочурка, и по этой причине служба внутренней безопасности никогда не спускала с него тревожных глаз.
- Привет, - пожал ему руку Бартон. Непривычно печальный Соррос зашагал рядом.
- Ты тоже на похороны?
Клинт вздрогнул, остановился.
- Похороны? Кого?
- Джармуша. Он… - Соррос поморщился, качнулся с носка на пятку, отводя взгляд. – Он выполнял приказ Совета – взлететь в таком-то истребителе, с первый полосы. Они знали. Знали, что по нему будут стрелять – и всё равно отправили туда, понимаешь?
Бартон понимал.
Или не понимал. Он еще не решил.
- То есть он сидел в том истребителе, который был сбит?
- Нашим ответственным командованием, - кисло улыбнулся Соррос. – Знаешь, порой я думаю, что мне неплохо жилось там, на Сицилии. Там как-то всё… проще было, что ли… Клинт? – крикнул он в спину Бартону, но тот уже не слушал. Впервые за долгое время в голове у Хоукая появилось хоть что-то кроме выжженной земли ядерного апокалипсиса. Даже дышать легче стало.

- Слушаю? – раздался в трубке пожилой женский голос того самого удивительного тембра, который до старости лет вызывает у мужчин легкую местную невесомость в районе грудной клетки. Клинт очень хорошо запомнил этот голос с того единственного раза, когда они случайно встретились с его обладательницей. В невероятно теплый даже для апреля выходной день. Тогда было так много солнца, что её светлое платье по удивительно стройной для её возраста фигуре слепило глаза, и так изящно на его памяти еще никто не носил шляпок. Ах да, и этот умный лучистый взгляд, так трогательно перешедший по наследству.
- Миссис Коулсон? – помолчав, зачем-то уточнил Клинт, только сейчас обнаружив, что, хотя в Сан-Франциско еще только одиннадцать вечера, она могла уже ложиться спать. И к тому же он совершенно не знает, как с ней разговаривать. «Извините, а вашего сына случайно не убили?»? «Простите, когда будут похороны?»?..
- Это Клинт Бартон.
- Мистер Бартон, очень рада вас слышать, - потеплел голос, и намек на намек на надежду внутри у Бартона сделал крохотный шажок к стадии «намек на надежду». Впрочем, велика вероятность того, что ей еще не сказали. Хотя прошло две недели. Куда уж позже. И потом, она не могла не видеть, что происходит в городе. Весь мир видел. Она не могла не…
Мысли толпились и сбивались в неразборчивую кучу.
- Как вы себя чувствуете после всего, что у вас там творилось? Как Фил?
Это было в высшей степени неприлично, но Бартон быстро нажал кнопку отбоя и отшвырнул от себя телефон подальше. Во-первых, он искренне не знал, что ответить. Во-вторых, он просто не смог бы сказать ни слова – горло как будто перехватило стальным обручем, а заодно грудную клетку, сердце и каждое легкое по отдельности.
Через десять глубоких вдохов и выдохов Клинт наконец смог взять себя в руки и размышлять более-менее здраво. В ночном дежурстве на базе есть свои преимущества – свобода действий значительно больше, чем днем, и у него впереди еще как минимум часов пять. По документам ничего найти не удалось. Остаются видеозаписи. В комнату с архивными видеозаписями систем наблюдения ему вряд ли удастся попасть, но есть надежда, что события двухнедельной давности в архив еще не сдали. Уничтожать их вряд ли рискнули, всё-таки дело подотчетное.
Да вашу ж мать, какое это имеет значение, если каким-то невероятным чудом, каким-то невообразимым способом он всё-таки… жив?
Клинт подорвался, чуть не уронив стул.
Доказать сидящему на наблюдательном посте агенту, что ему необходимо просмотреть доступные видеозаписи, для закусившего удила Бартона не составило труда. Усевшись за выделенный экран, Клинт старательно перепроверил наличие видеозаписей по хронометражу и по количеству камер. Практически сразу стало ясно, что отследить хоть что-то в творившейся тогда суматохе нереально в принципе. С вертоносца ежеминутно один за другим отправлялись десятки боингов с экспертами по оружию, технологами и «чистильщиками», на другую палубу с той же периодичностью приземлялся прилетевший из Нью-Йорка транспорт с образцами инопланетного оружия и трупами читаури – самолеты разгружали, перегоняли на нижнюю взлетную полосу и тут же отправляли дальше. От снующего по палубам персонала, грузчиков, экспертов и пилотом рябило в глазах, и, если бы этот хаос был чуть менее упорядоченным, его можно было бы сравнить с паникой в Нью-Йорке. Открыв всё еще находящиеся в свободном доступе графики вылетов и прилетов – попутно искренне посочувствовав тем, кому пришлось это всё фиксировать – Бартон убедился, что читаури доставлялись и на все находящиеся в непосредственной близи от Нью-Йорка базы ЩИТа, а успевшие утащить себе кусочек пришельца на сувенир горожане – в медицинские центры для суровой химической и биологической проверки. В довершении картины с этих самых баз на вертоносец тоже прибывали корабли – с экспертами всех возможных специализаций, полов и возрастов. Проще говоря, если бы на борт тайно прибыла Статуя Свободы по частям, никто бы не заметил.
Легче было бы найти нужную пчелу в гудящем улье, а еще точнее – на целой пасеке гудящих ульев, но Бартона было уже не остановить. Найдя кусок ватмана и стащив у задремавшего дежурного ручку, он разложил лист на полу, придавив чьими-то оставленными папками и кружкой с остывшим чаем. Голова была кристально ясной, он знал, что надо делать, а сколько для этого потребуется времени или сил – не имеет никакого значения. Сверившись с картой расположений объектов ЩИТа, он, ползая на четвереньках по полу, обозначил на ватмане все базы, куда и откуда отправлялись самолеты, отметив отдельной загогулиной вертоносец. Затем с усердием одержимого маньяка стал отмечать все рейсы по общему отчету вылетов и прилетов, составленному по результатам дежурных каждой базы, периодически сверяясь с видеозаписью. Он сбился со счета где-то на сорок пятом, потом чертил уже молча, стараясь не отвлекаться ни на что, боясь пропустить любую мелочь. Каждая линия помечалась бортовым знаком самолета, цифры от постоянного напряжения начинали путаться, меняться местами, приходилось перепроверять и исправлять. Через три часа монотонных действий весь ватман был буквально исполосован одноцветными пересекающимися линиями, и белого на его поверхности осталось от силы двадцать процентов. В принципе, отследить что-то тут было бы, наверно, еще сложнее, чем по видеозаписям, но Бартон вдруг резко выпрямился и сел на пятки, смотря на получившуюся паутину неверящим взглядом. Покрасневшие от напряжения глаза азартно блеснули, он снова опустился на четвереньки и еще раз провел пальцем по одной из сотен линий. Стукнул кулаком по листу, подполз к столу и специально выделил какую-то строчку в отчетах, готовый отказаться от внезапного открытия из-за небрежности или невнимательности. Но строчка не изменилась – боинг 324V действительно вылетел с вертоносца по направлению к одной из баз. На базу эту он не прилетел. Более того, он не прилетел ни на одну из других баз, его не зафиксировали в Нью-Йорке, и вернулся он только спустя… Бартон метнулся к ватману. Да. Спустя шесть часов. Это что, воздушная экскурсия над штатами?..
Бартон со стоном упал на ватман, перевернулся на спину и раскинул руки. Он чувствовал себя всеми ищейками мира сразу, а еще впервые за долго время что-то, отдаленно напоминающее радость. Смотря остановившимся взглядом в потолок, он вдруг с совершенной отчетливостью понял, что Коулсон был на боинге 324V. Живой ли, мертвый – но был.

Как оказалось впоследствии, это открытие ничего ему не дало. Все попытки выяснить, куда же делся злополучный боинг, обламывались еще в самом начале – создавалось ощущение, что его и не было вовсе, никто ничего не знал, или делал вид, что не знал. Клинт всё больше чувствовал себя вопиющим в пустыне – на него уже косились даже рядовые сотрудники, его то и дело бралась успокаивать Наташа, и так заботливо хлопали по плечу, что зубы сводило. Если бы выяснилось, что никакого боинга 324V в базе транспорта ЩИТа нет вовсе, Бартон бы уже не знал, во что верить – в собственную неадекватность или в коварство зачем-то пытающихся скрыть информацию людей. Но проверять он не решался.
В один из следующих дней его, неприкаянно шатающегося по коридорам в надежде на чудо, окликнул высунувшийся из дверей лаборатории Беннер:
- Клинт, у тебя всё в порядке?
Да, - хотел ответить Клинт. У меня всё в порядке, - хотел ответить Клинт. У меня всё в таком гребаном порядке, что вам и не снилось.
Вместо этого Клинт, смотря на участливое выражение лица Брюса, вдруг как-то глупо не по-мужски всхлипнул и привалился к холодной стене. В следующую минуту Беннер уже затащил его в лабораторию, усадил на диван и скинул белый халат, сел в кресло напротив.
- Я могу тебе чем-то помочь?
- Вряд ли, док, - мрачно отозвался Бартон, ругая себя за внезапную слабость. – Если только вы не знаете, куда мог деться с борта вертоносца какой-то секретный и таинственный никем не виденный самолет, который не прилетел ни на одну из баз и вернулся только через шесть часов без груза.
Участливый Беннер откинулся на спинку. Промолчал. Бартон, выдавший предыдущую реплику исключительно риторически, подобрался, сердце застучало быстрее.
- Или знаешь?..
Брюс с сомнением посмотрел на лихорадочно горящие глаза, взъерошенные волосы, вздохнул.
- Я не уверен, что…
- Док! – Бартон резко наклонился вперед.
- Я не знаю, Клинт, вариантов может быть множество, я могу только предположить, - настойчиво закончил фразу Беннер. – Когда я чуть не разгромил Гарлем, меня пригласили… побеседовать. Это была лаборатория в Эль-Пасо, в Техасе. Там я, правда, тоже всё разгромил, но это неважно. До Эль-Пасо три тысячи километров, боингу понадобилось бы около трех часов, чтобы добраться туда…
- И столько же обратно. Док, - Клинт подскочил, борясь с желанием кинуться Беннеру на шею. – Вы просто вернули меня к жизни.
- Да я, собственно… - Брюс с легким недоумением проследил взглядом за ринувшимся к выходу Бартоном, стукнувшимся об стол и уронившим подставку от высокоточного микроскопа. Клинт резко затормозил и, обернувшись, умоляюще попросил:
- Вы мне ничего не говорили, ладно?
- Что я вам говорил? – обреченно поинтересовался Беннер, пытаясь понять, какую степень разрушения он сейчас спровоцировал. С Клинтом что-то не в порядке, это было видно невооруженным взглядом. Только он бы, пожалуй, не рискнул Клинту об этом сказать.

Стоило Хоукаю один раз пожаловаться психологам на выматывающую бессонницу и бунтующее давление, как ему даже без просьбы выделили неделю отдыха и приказали не показываться на базе – поразительно быстро пришедший приказ был подписан лично Фьюри, сверху от руки было дописано «Возвращайся в строй, Клинт».
Впрочем, если раньше он не мог спать, теперь он просто не хотел – организм переполняла нездоровая энергия и желание двигаться вперед. Он существовал за счет уверенности, что Коулсон – действительно – жив.
Еще ничего не было доказано, еще всё, что ему удалось собрать, совершенно не противоречило возможной смерти, но уверенность росла, крепла, развивалась и разветвлялась, укореняясь в сознании и в подсознании, занимая собой все мысли, всю его сущность. Когда кто-то из коллег, в очередной раз с жалостью смотря на взбудораженного Клинта, бросил мимоходом, что колдовство Локи всё же не прошло даром – Бартон очень удивился. Он наоборот чувствовал себя исцеляющимся с каждым следующим предпринятым шагом, почти буквально ощущал, что собственная жизнь вытесняет омерзительный оставшийся после Локи налет в душе. Допустить мысль о том, что его уверенность «коулсонжив» была вызвана остаточным эффектом, было бы слишком жестоко по отношению к самому себе.
В том, что Эль-Пасо называют «самым жарким городом планеты» по праву, Бартон убедился еще в аэропорту – температура воздуха подкатывала к тридцати градусам. Исколесив на взятой напрокат машине добрую половину города, полагаясь на свою интуицию больше, чем на расспросы местных – о том, чтобы спрашивать полицейских, не было и речи – Клинт наконец часа через три остановился на улице напротив строгого похожего на офисное здания из бетона и стекла. У здания было два корпуса, расходящихся в обе стороны от главного входа, между ними постоянно ходили люди, добрая половина которых была в белых халатах без опознавательных знаков. Охрана поражала воображение и количеством, и качеством, но сильнее всего Клинта смутило отсутствие каких бы то ни было табличек или надписей. На таких зданиях всегда должны быть надписи.
Если вымотанный бессонными ночами, перелетом, жарой и общей усталостью Клинт и не сошел с ума к этому моменту, то был крайне к тому близок. Меркьюри с волны местного радио великодушно разделил с ним эту участь, напевая “I’m going slightly mad”. Неприятное предчувствие, терзавшее Бартона всю дорогу, при виде этих серых стен усилилось в разы. Коулсон был жив, но, зная методы озабоченных безопасностью Земли людей, может, мертвым ему было бы легче...
А если что – доверительно сообщила ему внутренняя сущность убийцы – ты просто придешь сюда с луком и перестреляешь так много людей, сколько успеешь, пока тебя не повяжут. Или с автоматом. Или просто взорвать их ко всем чертям, а потом взорвать сам ЩИТ, и всех кто имел хоть какое-то к этому отношение.
Выйдя из машины, Бартон как можно более ненавязчиво – насколько ненавязчивым казался гуляющий в плюс тридцать по раскаленным улицам без головного убора турист – два раза обошел вокруг здания, привычно проверяя все подходы. Даже забрался на крышу какого-то стоящего неподалеку жилого дома, чтобы посмотреть сверху. Все окна таинственного здания были наглухо зашторены, на крышу попасть можно разве только с вертолета. Окончательно убедившись в том, что принцип охраны соответствует представлением ЩИТа о безопасности, Клинт отмел все попытки проникнуть внутрь. Надо было придумать что-то еще.

- Клинт, если окажется, что ты вытащил меня сюда только для того, чтобы угостить чимичанги – ты не доживешь до сегодняшнего вечера, - наставила на него вилку Наташа, едва он принес к столику холодный чай.
Ближе к ночи жара в Эль-Пасо спадала аж на пять градусов, а в кафе с работающим кондиционером измученным легким был настоящий рай. Наташа, прилетевшая всего пару часов назад, выглядело странно в открытом топике, с забранными в хвост волосами, но она всё-таки была рядом – а остальное для Бартона было не таким уж важным.
- Меня не хотели отпускать.
- Ты узнала, что я просил?
Наташа отрезала себе еще кусочек тортильи, задумчиво прожевала.
- Информации крайне мало, всё, что мне удалось узнать – там ставят какие-то эксперименты с животными. Вроде бы среди персонала большинство генетики и биологи, что-то связанное с ДНК, секретные разработки. Беннер имеет к этому какое-то отношение, но у него ничего вытянуть не удалось, злой как стадо чертей.
- ДНК? – нахмурился Клинт. – Зачем генетикам и биологам Коулсон?
- Бартон!.. – уронив на стол вилку, Вдова откинулась на спинку, смотря так, будто не верила своим глазам. – Ты что, серьезно хочешь сказать, что я тут только…
Клинт, подорвавшись и перегнувшись через стол, зашептал быстро и спутанно:
- Наташа, я знаю, я чувствую, что он там, понимаешь? Я следил за ними снаружи, они непохожи на генетиков, поверь мне. Тут столько охраны, сколько на всей базе ЩИТа нет… Ну или столько же, не знаю. Всё говорит об том, что он тут, я перепроверил двадцать раз всю информацию, ты же даже не знаешь, что я узнал!
- Бартон…
- Да послушай же, его не хоронили! – повысил голос Клинт, приподнимаясь и упираясь руками в стол. – Его должны были хоронить, если он умер!
Наташа посмотрела как-то странно.
- Почему его не хоронят, объясни мне? Потому что он…
- Похороны были вчера, Клинт.
Клинт обрушился на сиденье с таким ощущением, будто из него разом выдернули позвоночник.
- Что?..
- Похороны Коулсона были вчера, - холодно повторила Наташа. – Только тебя на них не было. Ты был слишком занят своей лабораторией.
- Но… Но Наташа, это же… Он же там, - пробормотал Бартон, остервенело моргая – что-то попало в глаза.
Наташа наклонилась вперед, сложила руки на столе, помолчала, всматриваясь в осунувшегося сломленного Клинта. Мрачно резюмировала:
- Бартон, ты сошел с ума.
- Нет!
- Бартон! Ты. Сошел. С ума. Ты пережил сильнейшее потрясение. После того, как ты избавился от чужого влияния, твоё сознание еще было чересчур восприимчивым и нервным. Я сдуру сказала тебе про Коулсона. Я себя уже двадцать раз корила за эту ошибку, надо было подождать. Сглупила, я должна была предположить, как оно вывернется.
- Да как ты не понимаешь…
- Бартон, очнись! – отчаянно взвыла Вдова, на них обернулись с соседних столиков. - Ты спятил со своим Коулсоном, ты просто помешался! Он мертв, Клинт, всё! Он мертв и похоронен! Оставь его, прекрати мучить себя, иначе мы…
- Гроб был закрытым?
Наташа осеклась. Поджала губы, нахмурилась.
- Клинт, ты же не…
- Отвечай, закрытым? – Бартон искренне понадеялся, что в его глазах отразится зависимость всей его дальнейшей жизни от ответа.
- Закрытым.
Внутри у Бартона всё сделало тройное сальто назад и кое-как установилось в естественном положении. Он закрыл лицо руками, боясь, что вот сейчас-то железные нервы и сдадут.
- Бартон, почти всех наших хоронят в закрытых гробах, ты же сам знаешь.
Закрытым.
- Ты болен, - тихо и грустно повторила Наташа. – Ты сам себя со стороны не видишь, у тебя глаза маньяка, когда ты последний раз спал? Бартон, у тебя уже галлюцинации, все это – твоё больное воображение. Тебе тогда нужен был якорь, а ты уцепился за мертвого. Не лучший вариант, Клинт.
- Я уцепился за живого, - глухо проговорил в ладони он. Поднял лицо, посмотрел на Вдову: - И гораздо раньше.
- Клинт, почему я не могла рассказать тебе это по телефону или сбросить на почту? – помолчав, спросила Наташа. – Зачем я тебе нужна здесь?
- Я боюсь, что я один не справлюсь, - честно признался он.
Рассказ о придуманном плане не занял бы и трех минут, но Наташа встала, не дослушав.
- Клинт, это переходит все границы. У тебя нет ни малейшего основания для подозрений, у тебя нет ни повода, ни оправдания на то, что ты собираешься сделать! Это живые люди, Бартон, у них своя работа, они не обязаны калечить свою жизнь из-за одного помешавшегося агента.
Она подхватила сумку и выбралась из-за стола.
- Наташа, - Бартон схватил её за руку, Вдова дернулась, глаза хищно сощурились. Неприязнь внутри неё боролась с жалостью и желанием отдать Бартона врачам, причем немедленно. – Не хочешь помогать – ладно, черт с тобой. Я надеялся, ты поймешь. Плевать. Но хотя бы не сдавай меня, дай мне довести дело до конца.
Вдова дернула руку, чуть не сбив проходящую мимо официантку. Покачав головой, повторила еще раз:
- Ты спятил.
Бартон проводил ей взглядом, и не сразу понял, что полетевшую вслед кружку с чаем запустила его рука. Кружка живописно разбилась о стену рядом. Наташа, вышла, даже не повернувшись.
Что ж. Придется самому.

Его звали Роберт Полсон. Бартон не был уверен, главным ли он был «генетиком» в этом заведении, но важной персоной – это точно. Уже третий вечер подряд его увозил на дорогом джипе личный водитель, а имя Клинт узнал уже позже, когда, выждав момент после «До завтра, Джеймс» и перед «Дорогая, я дома» несильно оглушил и утащил в тень какого-то дикорастущего кустарника возле его опрятного дома. При нем не было никаких документов, даже сумки, но на именных часах в неровном свете уличного фонаря слабо мерцали курсивные буковки «Роберт Полсон». Соколиный глаз никогда не жаловался на зрение.
Не без труда затащив обмякшего полноватого Роберта в темный переулок, Клинт надежно прижал его одной рукой под горло к стене, другой ощутимо ткнул пальцами в болевую точку под ребрами. Роберт, в таком свете похожий на Лесли Нильсона, очнулся, судорожно втянул в себя воздух, негромко охнул.
- Добрый вечер, мистер Полсон, - вежливо поздоровался Бартон. – Не бойтесь, я вас надолго не задержу. Впрочем, это как получится. От вас зависит.
- Кошелек в нагрудном кармане, мобильный в левом кармане пальто, - мистер Полсон, судя по всему, отличался пониманием.
- Не в ту сторону думаете, док, - усмехнулся Бартон, отстраненно отмечая, что ему ничего не стоит его побить. Пытать, если понадобится. Даже убить, если поможет. – К тому же, телефон у вас в правом кармане.
- Если вы надеетесь получить выкуп…
- У меня украли друга, - перебил его Клинт, усилив давление на шею – ученый заскреб ногтями по стене. – Хорошего друга. Лучшего. Украли и утащили к вам в лабораторию. И я теперь хочу знать, где он, а заодно чем занимается вся ваша контора. От того, как быстро вы ответите на эти вопросы, будет зависеть, как быстро вы вернетесь домой, и сделаете вы это отсюда или из заброшенного ангара где-нибудь за чертой города не совсем в первозданном состоянии. Я надеюсь, вы человек умный и сразу поверите мне, если я скажу, что я профессиональный боец ЩИТа, к тому же с удобным складным ножом в кармане. Мы с вами поняли друг друга?
- Я так понимаю, часть про «я не имею права рассказывать», «это государственная тайна» и «вас привлекут к ответственности» можно пропускать? – кряхтя, поинтересовался Полсон.
- Хорошо, что вы не упомянули про «моя карьера будет безнадежно загублена», - кивнул Бартон. – Схватываете, я вижу, на лету. Давайте, порадуйте вашего благодарного слушателя.
- Наша лаборатория занимается…
- А, да, чуть не забыл. За каждую байку про генетику и эксперименты над животными я буду ломать вам по одному пальцу.
Полсон запнулся.
- Не надейтесь, я смогу сделать это и одной рукой.
- Я и не собирался… как вы выразились, травить вам байки про генетику, - помолчав, ответил ученый, хотя глаза говорили обратное. – Наша лаборатория занимается вопросами влияния на людей контактов с инопланетным оружием, особенно психотронного. Заметьте, я бы не рискнул говорить вам это, не будь вы агентом ЩИТа – кто-то другой, скорее всего, придушил бы меня еще на слове «инопланетный».
- …дальше, - приказал Бартон, в голове которого с катастрофической скоростью складывалась мозаика произошедшего.
- Сразу вам скажу, в здании несколько секторов. Вы выловили не того человека – я возглавляю сектор теоретических наработок и проектирования, в него никого не привозят, я получаю только данные из других секторов. А с каким материалом работают там – такой информации у меня нет… кхм… простите… если вы меня задушите, я ничего не смогу расска-зать…
Бартон опомнился и ослабил давление. От слово «материал» в контексте Коулсона у него потемнело в глазах, во рту пересохло.
- Куда их отправляют потом?
- Я уже сказал вам, что у меня нет этой информации.
- Тогда у вас явно есть информация о том, где можно найти эту информацию.
- К документам вам не подобраться, говорю сразу, - с подкупающей честностью ответил прижатый Полсон. – Система безопасности здесь круче, чем в главном здании ЩИТа.
- Имя и фамилию вашего коллеги, возглавляющего отдел работы с «материалом».
Роберт попытался покрутить головой:
- Нет, что вы, я не…
Бартон молниеносным движением руки достал из-за пояса нож и с тихим щелчком раскрыл его перед носом у Полсона. Отточенное лезвие блеснуло в лунном свете, отразившись в расширившихся глазах ученого.
- Имя.
- Брандт. Уильям Брандт.
- Как он выглядит?
- Высокий, пожилой. Сухощавый. В очках. Отбывает обычно через пятый выезд. Только вы не сможете так же его поймать, у него паранойя, он везде с охраной, из ваших. Я начинаю приходить к выводу, что он в чем-то прав…
- Ничего, разберемся. И последнее, - Бартон приблизился к Роберту, сжимая нож так, чтобы тому было видно приближающееся лезвие. – Попробуете его предупредить – я вас найду. Я клянусь, что я найду вас, куда бы вы не спрятались.
Роберт сглотнул – Бартон почувствовал, как дернулся кадык под рукой.
- Знаете, - тихо заметил ученый. - Мне даже жалко, что у меня нет таких друзей, которые были бы готовы ради меня пойти против гигантской безжалостной системы без страха за свою шкуру.

Откинувшись на водительском сиденье припаркованной где-то между домом Полсона и лабораторией машины, Клинт невидящим взглядом смотрел на одиноко горящий в темноте фонарь впереди и пытался вспомнить, когда он последний раз спал. С того момента, как прибыл сюда – ни разу, это уже трое суток. До этого еще двое суток точно, до этого были какие-то отрывистые часы… Может быть и правда он стал одержимым, только оружие Локи тут было не при чем. Овладевшая им идея не давала ни спать, ни есть, ни думать о чем-то другом – он чувствовал себя заведенным механизмом, который не сможет остановиться, пока не кончится завод, как бы он при этом не устал.
Коулсон жив.
По крайней мере, Коулсон был жив, когда его привезли сюда. Влияние на человека контактов с инопланетным оружием… Жезл Локи был не просто орудием убийства, то есть ранения? Клинт легко мог представить логику ЩИТа. Инопланетный бог протыкает агента инопланетным оружием, и действие это несколько выбивалось из общего алгоритма всего, что этот бог делал. Возможно, он таким образом вытащил какую-то информацию. Ведь доступ у Коулсона был гораздо шире, а с Бартона что возьмешь.
Правда, всё это несколько теряло смысл с учетом того, что Локи поймали и препроводили в объятья асгардского суда. Если только… Кому-то могла придти в голову мысль, что жезл способствовал переселению души… или сознания…
Бартон, застонав, сполз налево и прижался пылающим виском к холодном стеклу. Что за бред. Мысль не просто идиотская, мысль нелепая до крайности. Но за последнее время понятие «нелепость» настолько обесценилось, что и эту мысль стоило рассматривать как достойную внимания.
Лицо Коулсона стояло перед глазами всё время. Выжигалось на внутренней стороне век, мерещилось в каждой тени, изводило пристальным взглядом. Теперь к этому еще и прибавились живописные донельзя картины «дознания», от которых впервые возненавидевший свою фантазию Клинт начинал скулить в голос. Каждый всплеск воображаемой боли отражался на нем самом, или это начинало сдаваться натренированное тело. Кожа будто горит изнутри, перед глазами периодически темнеет, он даже не был уверен, что сможет пройти по прямой, выйди он сейчас.
С целой толпой подготовленных агентов ЩИТа Бартону одному не справиться. Но придется. Выбора у него нет.
В любом случае, ждать еще день на этой жаре, с подходящими к концу деньгами, а потом его с легкостью положат на асфальт, и даже если нет – Полсон наверняка нажалуется, если уже не нажаловался, составят фоторобот, Наташа сообщит о его действиях, его потом не пустят обратно домой, его потом никуда не пустят…
Пространные размышления прервал неожиданный звонок – лежащий на соседнем кресле телефон разразился первыми аккордами “Shut your mouth”. Клинт завис настолько, что не сразу сообразил, что делать с этим звенящим куском пластмассы. Дослушав до вступления электрогитары, он взял телефон. Номер не определялся. Поднеся телефон к уху, Клинт попытался ответить, закашлялся, стал озираться в поисках недопитой бутылки с водой.
- У меня есть нужная вам информация, - подождав, пока утихнет надрывный кашель, сообщили ему в трубке. От неожиданности Бартон облился и так и замер с бутылкой в руках и стекающими за шиворот теплыми каплями. Голос был молодой, мужчина лет двадцати, может даже меньше. Что за черт. Откуда у какого-то парня нужная ему информация, откуда этот парень вообще знает, какая информация ему нужна?..
- Кто это?
- Неважно. У меня есть то, что вас интересует.
- Мы можем встретиться? – поспешил спросить Бартон, опасаясь, что тот сейчас заговорит о деньгах. С деньгами у него был напряг.
- Говорите, где, только постарайтесь не привести хвоста, - ответил парень без какой бы то ни было интонации.
- Заброшенный склад с грязно-синими стенами, в северо-восточном районе города, - среагировал Клинт почти сразу. Склад он проезжал уже не раз, и каждый раз засматривался на живописность выбитых окон и чернеющих дверных проемов. Если бы парень потребовал адрес, Клинт оказался бы в пролете, но тот не стал:
- Я понял. Ровно в семь, - и отключился.
Бартон в каком-то смятении отложил телефон, вышел из машины в душную ночь и вылил остатки воды на голову.
Информация у него есть. Ну надо же.
Легче не стало, но зато он, кажется, понял, что делать. Встряхнувшись, как пес, Клинт выбросил бутылку, сел обратно в машину и завел мотор. До семи еще три часа, час добраться.
За оставшееся время надо успеть устроить гостю теплый прием, кем бы тот ни оказался.

Бартон привлек все свои накопленные знания по поводу засад и ловушек. Спрятав машину подальше, он пешком дошел до склада и возблагодарил своё чуткое зрение за различение предметов даже в скудном лунном свете. Убедившись, что войти на первый этаж можно не только через бывший главный вход – следовательно, и выйти тоже – он потратил час на перекрывание возможных путей отступления для таинственного благодетеля. Затем, обыскав бывшие складские помещения при свете фонарика телефона, нашел веревку, более-менее прочный стул, с какого-то перепугу топор и старого плюшевого динозавра. Динозавра за ненадобностью закинул в первую попавшуюся подсобку, чтобы не мешался. Топор, подумав, взял с собой. Мало ли что пригодится.
Пожалел, что не взял лук.
Проверил нож. На всякий случай три раза.
Часть веревки заранее привязал к стулу, поставил его подальше от стен. Положив на него телефон фонариком наверх – так, чтобы свет отражался от потолка и не слепил глаза – Бартон, сетуя на недостаток подручных материалов, умудрился смастерить хитроумную комбинацию из второй половины веревки, старых досок, мешка с какой-то глиной. С риском свернуть себе шею, забрался по полкам пустого шкафа вдоль стен, привязал веревку, спрыгнул, залез на соседние и закрепил всё так, чтобы одного движения было достаточно для оглушения стоящего в дверях человека с отклонением в метр.
Спроси его сейчас кто-нибудь, а не думает ли он, что можно не усложнять жизнь и попробовать договориться с носителем информации мирно, он бы, пожалуй, нервно рассмеялся. Да и потом, денег у него действительно нет, а в бескорыстную благодарность он перестал верить еще в детстве. Был один человек, который возродил в нем эту веру, но вот незадача, сейчас находится неизвестно где и вообще непонятно, жив ли еще.
Когда он перепроверил всю систему третий раз, начинало светать – сначала посветлело виднеющееся небо, затем сквозь щели между закрывающими восточные окна досками в пыльное помещение склада скользнули первые лучи солнца. На часах была половина седьмого. Бартон уже собирался занять наблюдательную позицию под потолком рядом с веревкой и мешком, но решил пробежаться по доступным помещениям при свете в надежде обнаружить еще что-нибудь подходящее. Благо что половину перегородок тут давно была снесена, а оставшиеся целыми двери можно было по пальцам пересчитать.
Обойдя по периметру все комнаты, он на всякий случай сунулся в неприметную подсобку, счастливую обладательницу одной из почти целых дверей.
Рассветные лучи за его спиной скользнули сквозь приоткрытую дверь и вызолотили закинутого им динозавра. Динозавр сидел на чьи-то коленях. Динозавра держали чьи-то подозрительно знакомые руки.
Бартона затрясло, слабеющей рукой он открыл дверь шире, позволяя солнцу осветить всё пространство.
Ну точно. Сошел с ума. Приплыли.
- Вот, уже начались галлюцинации…
Исхудавший, осунувшийся, но до безумия родной, с привычной улыбкой поднялся навстречу, закрываясь рукой от слепящего глаза света.
- Прости, я должен был убедиться, что за тобой не следят.
Он должен был убедиться?..
- Бартон?..
Мысли отказали. Отказали чувства, отказало тело – ноги подогнулись, и Клинт осел на пол, чувствуя, как горло перехватывают спазмы. Кое-как привалившись к чему-то твердому и поджав ноги, Бартон спрятал гудящую голову между колен, закрыв затылок руками.
Кругом плавали цветные пятна, гул, к которому он успел привыкнуть за последние несколько дней, стал нестерпимо громким, и он даже толком не мог понять, в сознании он или нет.
Только когда почувствовал тепло севшего рядом, чужую руку на обнаженном плече, почувствовал, как его настойчиво потянули куда-то, вроде бы лег, когда почувствовал грубую джинсовую ткань под щекой – понял, что в сознании. А еще понял, что ему что-то говорят, но слух отказывался различать слова в общей какофонии звуков. Ему было почти физически больно от напряжения, от намотанных нервов, как если бы судорогой разом свело все мышцы.
Он с трудом открыл глаза. Увидев, что лежит головой на коленях вытянутых ног, закусил губу, боясь заплакать. Не смей. Мужчины не плачут, не смей.
- Я знал. Я знал с самого начала, веришь?
- Верю, - наконец расслышал он этот голос, который он готов был бы слушать вечно.
- Они похоронили тебя.
- Так было нужно.
Клинт повернулся на спину и выпрямился, смотря снизу вверх на прислонившегося к стене Коулсона. У Коулсона были нездоровые воспаленные глаза, словно он тоже не спал уже как минимум неделю, и сердце у Бартона, так стойко выдержавшее все испытания, тут готово было сдаться.
- Никто не имеет право причинять тебе вред.
- К сожалению, имеют, - грустно усмехнулся Коулсон, не убирая руки с головы Бартона.
- Никто. Я убью всех. Я расстреляю каждого в этой гребаной лаборатории.
- Не надо.
Контраст между ураганом в голове и тишиной вокруг был просто поразительным.
- Кто еще знает, что ты жив? – помолчав, спросил Клинт.
- Люди в лаборатории. Они выяснили всё, что им было нужно, и отпустили. Можно даже сказать, выкинули. Может быть, не рассчитывали, что я выкарабкаюсь, может быть, им уже это было и неважно. На базу мне всё равно не вернуться, по всем документам я…
Коулсон осекся – Бартон подорвался и сгреб его в охапку со всей силой внезапно пришедшего осознания того, что -
Коулсон. Жив.

Через неделю он не вернулся. И через две тоже. Он вообще пока не знал, когда сможет снова выйти на службу и появиться перед лицом Фьюри, который пока что названивал ему всего лишь раз в два дня с деликатными расспросами и неизменными пожеланиями оправиться. Когда только время находил. Каждый раз Бартон едва сдерживался, чтобы не послать директора по всем его родственникам вплоть до третьего колена, но каждый раз, будто почувствовав готовые сорваться с его губ слова, неизменно оказывающийся рядом Коулсон успокаивающе проводил рукой по шее, зарывался пальцами в волосы и заглядывал в глаза с затаенной улыбкой. Бартон таял, млел, растекался, и весь негатив бесследно пропадал – извинившись, Клинт просил еще пару дней отсрочки, бросал трубку и опять лез целоваться. Дневная жара, оказывается, очень неплохо пережидается в снятом на последние деньги номере с удобной нескрипящей кроватью. А по вечернему Эль-Пасо можно было бродить часами, как только Бартон этого раньше не замечал.
Оказалось, что тому парню было еще меньше, лет семнадцать. Если бы не его щедрость и согласие помочь, Коулсону пришлось бы прибегать к силе, но до этого, слава богу, не дошло.
Оказалось, что его увезли, даже толком не оказав медицинскую помощь. Может быть, надеялись, что он умрет раньше, чем долетит, хлопот тогда было бы явно меньше. Но он как-то долетел. Он даже как-то выдержал после не самого аккуратного хирургического вмешательства все «процедуры».
Теперь на нем было два симметричных шрама. На спине и на груди, поменьше.
Бартон оставил себе заметку на память – Уильям Брандт. Он действительно уезжал из офиса, окруженный двухметровыми мордоворотами, и лицо у него было похоже на всех мультяшных злодеев разом. С Уильямом Брандтом еще предстояло разобраться.
Но позже.
Всё позже.
Сейчас Бартон был абсолютно счастлив.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Я вас просто охраняю, ничего больше

Название: Я вас просто охраняю, ничего больше.
Автор:  Йож во фраке
Фандом: The Avengers
Пейринг: Коулсон/Бартон
Рейтинг: NC-17.
Дисклеймеры: Я не Стэн Ли, Стэн Ли не я.
Предупреждение: Можно усмотреть ООС, списывайте на авторские кинки))
От автора: Мой мозг всё время норовит вытащить их куда подальше от привычного местопребывания, что произошло и на этот раз: выездная миссия, Норвегия, гормоны) Впрочем, это всё предлоги и жалкие отговорки.
Изначально писалось по заявке на Тор-фест.

Когда Бартону сообщили, что он летит в Норвегию, он и бровью не повел. Ничего, подумал Бартон. В конце концов, там красиво, хоть и холодно, и экзотично, хоть и однообразно.
Зато повел, когда Наташа добавила, вчитываясь попутно в какие-то отчеты:
- Летишь с Коулсоном. Он уже работал с целью, знает, чего от него ждать.
Услышав такую невероятную вещь, Бартон только на секунду задержал дыхание и досчитал до пяти. Захотелось извиниться перед Наташей, зайти в отдельную комнату, закрыть за собой дверь и навернуть три круга по потолку с дикими воплями.
Но Бартон просто деловито улыбнулся и понимающе кивнул.
- Летите как гражданские, ЩИТу незачем так привлекать внимание, Норвегия не входит в число благорасположенных стран. Ты будешь в качестве телохранителя, напарника, друга, сам уж выбирай, что вы там придумаете.
- То есть они будут не в курсе? – уточнил Бартон.
Наташа покачала головой:
- Сами по себе. Место, объект, время – всё здесь, - она сунула Бартону в руки папку. – Вас разместят.
«Разместят» - эхом отозвалось в груди у Бартона. Он довольно глупо хихикнул и состроил рожицу в ответ на недоуменно поднявшиеся брови Наташи.
- Клинт, всё в порядке?
- Я просто представил, как нас будут размещать, - отмахнулся Бартон в надежде, что его репутация ответит за него. В конце концов, в этом действительно есть что-то смешное.
Наташа скривила аккуратно подведенные губки и, похлопав лучника по плечу, завернула за угол коридора. Бартон дальше не пошел. Бартон стоял, как полный дурак, и смотрел сквозь приоткрытую дверь на склонившегося над бумагами Коулсона. Пиджак висел на спинке стула, рукава белоснежной рубашки – закатаны до локтей, хмурится, прикусывает нижнюю губу…
Коулсон поднял голову и кинул на Бартона взгляд. Кивнул – по-деловому, коротко и быстро – вновь опустил голову. И вот только тут до Бартона дошла в полной мере вся прелесть ситуации. В Норвегию. С Коулсоном.
Листы из выроненной Наташиной папки красиво разлетелись по полу.

Бартон понятия не имел, о чем думал Коулсон – по нему вообще фиг поймешь, человек-покер-фейс – но сам Клинт просто извелся весь, пока смотрел в самолете на безмятежный профиль дремлющего шефа на фоне невыносимо звездного ночного неба в иллюминаторе, на смотрящиеся удивительно беззащитными руки, аккуратно сложенные на коленях. Если бы он не знал, что этот человек из такого полусонного состояния способен в пол-секунды скрутить любого посягнувшего на его неприкосновенность носом в пол между сиденьями, он бы принял его за обычного туриста-простофилю. Вежливого, аккуратного, безупречного даже в джинсах. Да, Коулсон был в джинсах. И в мягком свитере с высоким воротом. Бежевом. Неудивительно, что Бартон за весь полет глаз не сомкнул.
Когда объявили о посадке – летели через Лондон – Коулсон как ни в чем не бывало открыл глаза и, не обратив никакого внимания на пристально смотрящего на него откинувшегося в кресле Бартона, застегнул ремни безопасности.
«Ну давай, ну скажи мне хоть что-нибудь» - молча упрашивал Клинт, не отводя взгляда.
Коулсон приподнял брови:
- Бартон.
- Сэр? – отозвался лучник раньше, чем агент закончил.
- Думайте немножко потише – тут всё-таки могут быть дети, - посоветовал Коулсон безмятежным тоном и отвернулся к окну прежде, чем Бартон смог подобрать упавшую челюсть – причем то ли улыбнулся, то ли показалось.
- Ну что вы, сэр, - среагировал лучник так быстро, как только мог. – Я же вас охраняю, а вдруг, пока вы спите, к нам подкрадутся коварные инопланетяне или не менее коварные русские шпионы, усыпят и тайно доставят в лаборатории для опытов?
- Бартон, я вас расстрою, но вы никому не нужны.
- Зато вы нужны, - и не подумал обижаться Клинт.
В Лондоне пришлось ждать полтора часа, налегке – у Коулсона рюкзак, у Бартона сумка – уселись в одном из полупустых кафе на втором этаже, у стеклянной выходящей на взлетную стены. За окном три ночи, по внутренним биометрическим часам – только девять вечера, мозг ломался от перегрузки и усталости. Кроме того, в Лондоне оказалось куда холоднее, чем Бартон ожидал. Когда оставивший за столиком Коулсона лучник возвращался с двумя огромными стаканами черного кофе, ему вдруг отчаянно захотелось обнять этого человека в бежевом свитере, обнять так крепко, чтобы он даже не вздумал говорить о деле или о документах - то есть захотелось сильнее, чем в обычное время. Плохо отдавая себе отчет в том, что он делает, Клинт поставил кофе на стол и даже сделал шаг за спину Коулсону. Прямой холодный взгляд голубых глаз снизу вверх заставил его опомниться. Улыбнувшись, Бартон шагнул назад. Остановился.
«Вы что-то хотели, агент Бартон?» - привычно предугадал реплику Коулсона Бартон.
- Вы что-то хотели, агент Бартон?
Клинту почему-то показалось, что Коулсон всё понял. Он даже мог увидеть легкую, совсем легкую, почти незаметную улыбку на тонких губах. «Издевается» - определил поломанный мозг Бартона.
- Нет, сэр.
- Напомните мне, какое было ваше основное задание?
- Я вас просто охраняю. Ничего больше.
- Постарайтесь от него не отвлекаться.
Бартон скривился, пытаясь понять, что это за игра, и играют ли они вообще, или ему всё мерещится.
- Слушаюсь, сэр. Хотя я всё равно не понимаю, зачем охранник человеку, который может убить галстуком и стаканчиком кофе.
Коулсон снова изобразил своё подобие улыбки – целой версии Бартон редко удостаивался.
«Садитесь, агент, я расскажу…»
- Садитесь, агент, я расскажу подробнее про цель.
Клинт мысленно чертыхнулся и сел, в очередной раз задаваясь вопросом, что на уме у Коулсона. Коулсон смотрел безмятежно и собранно, как будто на полигоне ЩИТа перед новобранцами. Бартон пришел к выводу, что такой взгляд у Коулсона всегда. И дома перед телевизором тоже.

К тому моменту, как они наконец добрались – еще один перелет, ожидание машины, поиск другой взамен непришедшей, выяснение адреса, плутание по разбегающимся в разные стороны от Осло трассам, леса, деревья, коттеджи, смена высоты и давления, поиск «гармонично вписанной в природный ландшафт с видами на великолепные фьорды гостиницы» - Бартон был готов убить любого, кто осмелился бы к нему подойти с вопросом типа «вам чем-нибудь помочь».
Коулсон не изменился абсолютно.
Бартон начинал тихо его ненавидеть. Он знал, что шеф неотразим и патологически хладнокровен, но оставаться таковым после суток перелетов-переездов-переходов – это было что-то за гранью его понимания. Не иначе как Коулсон – усыновленный землянами инопланетянин. Или человекообразный андроид.
- Бартон, вы идете? – обернулся от стойки рецепшена Коулсон. Сидящий в плетеном кресле рассматривающий норвежские журналы Бартон, которому было холодно даже в помещении даже в теплой спортивной куртке, поднял мрачный взгляд на начальника. Тот кинул ему ключи, подкинул в руке свои:
- Последний этаж. Идемте, немного осталось, отдохнете.
Разные.
Ладно. Будем охранять из соседнего номера.
- Слушаюсь, сэр.
Светловолосая бледноглазая девушка за стойкой с трудом улыбнулась ему – так, что лучше бы не улыбалась вовсе. Гостиница была явно недавно построенной, пропахшей приятным запахом свежесрубленной древесины и чего-то ароматического – то ли лаванды, то ли еще какой-то цветочной фигни, в которой Бартон и так-то не очень разбирался, а в таком состоянии тем более.
В лифте он устало привалился к стенке и закрыл глаза.
- Куда делась ваша хваленая выносливость, агент Бартон, - донесся до него саркастический вопрос – Коулсон улыбался.
- Я вчера дежурил ночью, если вы не помните, - проворчал Хоукай, от усталости наглея. – А до этого я обезвреживал особо опасных тварей в вентиляционных системах здания мэрии. А до этого…
- А до этого вы потратили полночи законного отдыха на расписывания крыши четвертого ангара граффити по сюжету «Рагнарёк», - подхватил Коулсон. Лифт дрогнул и остановился, послышался шелест разъезжающихся дверей.
- Вы идете или будете спать тут?
- Нет, сэр, я жду, чтобы вы вынесли меня на руках, - огрызнулся Хоукай, с сожалением отлепляясь от стенки. Только когда увидел поджатые губы Коулсона, понял, что сказал это вслух.
Устыдился.
Впрочем, какого черта.
Открыв дверь с вырезанными на деревянной табличке цифрами «512», Бартон прошел внутрь, скинул сумку, прямо в своих походных мощных ботинках прошелся по комнате. Несмотря на изящный интерьер, обилие картин и портьер - всё равно везде этот совершенно невыводимый дух гостиницы, призраки предыдущих постояльцев, их дыхание на кровати, их старательно убранные горничной презервативы, чья-то чужая жизнь, распластавшаяся по ковру и стенам. Бартон передернул плечами, подошел к окну. Не видно ни черта, только одинокий фиолетовый фонарик где-то внизу.
Толкнув дверь в ванную, Клинт присвистнул – вот что окупает минимум половину стоимости номеров. Ванная поистине королевская, джакузи, едва ли не маленький бассейн, даже на небольшом постаменте.
Постояв так минуту, Бартон, сам уже толком не понимая степень своего идиотизма, решительно вышел в коридор и закрыл дверь в свой номер. Кто-то чужой командовал в голове – выйди, закрой, пройди пять шагов дальше, постучи. Стучи, идиот. Ты выглядишь придурком, стоя вот так с занесенной рукой посреди коридора. Если ты…
Из какого-то номера дальше послышался весьма однозначный женский то ли вскрик, то ли всхлип. Разозлившись сам на себя, Бартон опустил руку и пошел обратно.
Прошел ровно два шага – дверь 513ого открылась. Коулсон в свитере высунулся в коридор:
- Вы что-то хотели, агент Бартон?
«Мне эта фраза скоро будет снится в кошмарах» - с досадой подумал Клинт. – «Будет гоняться за мной и кусать за ноги».
- Я подумал, что я могу сделать вам ванну, - и это прозвучало настолько глупо, что глупее было бы разве что «я пришел проверить, не спрятался ли у вас под кроватью Гитлер».
Коулсон это, конечно, тоже понял. Посмотрел с усмешкой в глазах, с вежливым и отстраненным удивлением.
- Ну если хотите – проверить, не натерли ли её каким-нибудь раствором типа того, в первом «Шерлоке Холмсе», или не затаились ли под унитазами ниндзя, или стадо завербованных норвежскими спецслужбами пауков, или привидение невинно убиенного здесь медиамагната…
«Благодарю вас, Бартон, я вполне в состоянии справиться сам».
- Ну проверьте, если вам так хочется.
Бартон выпал из жизни на целых десять секунд. Когда вернулся – оказалось, что он уже в номере у Коулсона в одних носках, оставил ботинки у двери, что он уже перебирает какие-то ароматические баночки в шкафу, и куртка уже небрежно сброшена при входе… А. Нет. Куртка почему-то уже повешена на вешалку, - заметил Бартон, смотря из ванны в прихожую. Конечно, Коулсон же терпеть не может беспорядок. Сам Коулсон переодевается где-то в номере.
Переодевающийся Коулсон заставляет Бартона быстро включить холодную воду и сунуть под неё голову.
Ему кажется, что у Коулсона в номере ванна еще больше. Вообще-то это смешно – стоя в джинсах на коленях на приступке к странной форме джакузи, он, здоровенный мужик, регулирует температуру льющейся воды, в клубах всё той же то ли лаванды, то ли еще чего-то, для другого здоровенного мужика. Бред. Паноптикум.
Бартон чувствовал, как холодная вода с волос ползет по шее, стекает за шиворот рубашки. Ванна набралась за какие-то пару минут – это ложе с горой пены больше подошло бы для десятилетней принцессы, чем для сурового агента американской секретной организации, но теперь уже ничего не поделаешь. Бартон почти воочию видел, как сдержанно улыбнется железный Коулсон, глядя на это безумие. Махнув рукой, он поднялся, сам частично мокрый, пошел к выходу.
- Ванна готова, сэр.
«Спасибо, Бартон, спокойной ночи».
Коулсон стоит в проходе, скрестив руки на груди. В черном халате. В самом обычном закрытом наглухо плотном черном халате в пол, совершенно естественном для личного номера любого человека, будь то маклер или агент, но Бартон, с шипением втянув воздух сквозь сжатые зубы, отворачивается, чуть ли не на ощупь ищет ручку входной двери.
Спокойно, успокойся.
- Спасибо, Бартон. Спокойной ночи.
- Мгм.
Выбравшись в коридор, Клинт привалился спиной к двери, сполз вниз и пару раз ощутимо стукнулся об неё головой. Стало легче, заодно стало жалко себя, бедного, безответно влюбленного, как мальчишка, как школьник, совершенно теряющего голову. Он может что угодно писать и как угодно выдавать себя за опытного мастера соблазнения перед остальными, но чертов Коулсон вгоняет его в ступор. Бартон чувствует себя так, будто он продал душу. Он не посмеет. Он не имеет права.
Он охраняет. Ничего больше.
Подумав, Клинт вернулся к себе и после минутных поисков всё же обнаружил бар. Взяв виски, он налил себе целый бокал, опустошив добрую половину бутылки, чуть было не швырнул её на пол, вовремя одумался, поставил обратно. Уселся с бокалом на кровать поверх покрывала. Мимоходом заметил, что ботинки остались у Коулсона.
Через двадцать минут стакан стоял пустой на полу возле кровати, а оставшийся в одних джинсах Бартон уже шел по коридору обратно. Конечно, чтобы забрать ботинки.
Дверь была незаперта.
Наверно, именно это окончательно сдвинуло рычаг в голове у Бартона – он тупо смотрел на открытую одним легким нажатием на ручку дверь, для верности даже закрыл и открыл еще раз, пытаясь соотнести в голове тот факт, что Коулсон, уходя в ванну, не заперся. Потом что-то щелкнуло, и Клинт вдруг понял, что всё правильно. Что так и надо.
Шагнув в прихожую, он даже не посмотрел в сторону ботинок. Будто следуя какому-то четкому алгоритму, запер входную дверь. Потом осторожно и абсолютно бесшумно открыл дверь в ванную, чувствуя, что его сердце обличитель слышат, наверно, даже на первом этаже.
Коулсон сидел по грудь в пене с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, в три-четверти от Бартона. Кому-то этот кадр, наверно, показался бы забавным, но Бартону было не до смеха. Бартон только сейчас понял, что надо было, наверно, снять джинсы, а то уже неудобно. Какая-то расслабляющая музыка едва заметно создавала приятный фон, что-то то ли на греческом, то ли на итальянском – вдумываться Бартон уже не мог, его мозг отказался выдавать какие бы то ни было мысли, которые не касались Коулсона с обнаженными плечами. С лежащими на бортике руками. Со склоненной будто в задумчивости головой и с этой линией шеи от волос вниз, по позвоночнику.
Бартон прикрыл дверь, пытаясь призвать на помощь себя обычного, чтобы хоть немного лучше соображать. Ступая как можно тише босыми ногами, он зашел вдоль стенки за небольшое пологое возвышение, в котором покоилась ванна, оперся руками о плитку, склонился, навис сверху над черной макушкой, пожирая взглядом грудь, плечи, руки, влажные ладони, шею, шею… Встав на колени на возвышение и оказавшись головой вровень, он задержал дыхание, приблизился и, на всякий случай попрощавшись с жизнью и целыми костями, коснулся губами мочки правого уха.
Коулсон даже не дернулся. Не открывая глаз, тихо сказал:
- Я слышал, как ты вошел.
Совершенно обычным голосом Коулсона. Бартон, теряя здравый рассудок, как-то по-шальному усмехнулся, пробормотал:
- Значит, ты мог бы выгнать меня сразу.
Не удержался, коснулся уха еще раз, прихватил губами.
- Мог бы, - ответил Коулсон через невыносимо долгие несколько секунд. Ободренный тем, что до сих пор не валяется на кафеле скрученным с вывернутыми руками за спиной, Бартон накрыл его руки своими, сполз губами по шее, всё еще не рискуя касаться языком, будто спрашивая разрешения.
Черт побери, он уже полгода спрашивает этого разрешения, это давно вошло в привычку, обесценилось и прижилось, так какого черта его так трясет.
Коулсон прямо не ответил ни разу за все эти полгода. Коулсон не отвечал и сейчас, не меняя позу, не прогоняя, не приглашая – будто ждал, что Бартон перебесится или устыдиться или передумает, только Бартон сейчас дошел уже до той точки, когда легче застрелиться, чем передумать.
- Бартон, позвольте поинтересоваться, вы таким образом от чего меня охраняете?
С трудом оторвавшись от кожи, Клинт поднял голову и буквально напоролся на непроницаемый взгляд – Коулсон едва повернул голову, но Бартона будто кипятком окатило. В этих глазах можно было с равным успехом прочитать что угодно. «Давай, рискни» - прочитал в них Бартон, и дальше думать было уже просто опасно для здоровья и психологического равновесия. Он с грацией кошачьего сдвинулся вправо, шаг, второй, поворот – и легко скользнул в ванну, в два плавных движения оказавшись строго напротив, упершись руками в бортик по обе стороны от Коулсона. От настолько невообразимого, до сумасшествия настоящего обнаженного Коулсона с сильными плечами и приподнятым с вызовом подбородком, что Бартон даже не сразу понял, что что-то не то.
- Бартон, - вдруг нарушил напряженную тишину плеска воды Коулсон, на секунду сбив Клинта с поставленной цели в виде тонких губ. Точно так же он говорил «Бартон.» всегда. «Бартон.» было ответом на все его экстравагантные предложения. «Бартон.» было достаточно, чтобы он проникся всей степенью своей виновности.
- Да, сэр? – Клинту на миг показалось, что вода в ванной ледяная.
- Вы влезли в мою ванну в джинсах, - голос у Коулсона звенел, то ли от ярости, то ли от напряжения, Бартон готов был его задушить за то, что он абсолютно, совершенно не понимал, что творится у него в голове.
«В джинсах?..»
- Плевать, - Бартон резко подался вперед и, замедлившись в последний момент, осторожно коснулся губ.
Никакой реакции.
Внешне никакой. Внутренне Бартон чувствовал себя всеми Калигулами сразу, что-то случилось с рецепторами – он чувствовал тепло зажатых между его ногами в джинсах ног Коулсона, но абсолютно не ощущал температуры воды. Мучительно хотелось расстегнуть джинсы, но он боялся сделать лишнего движения.
Проведя губами чуть правее, он осторожно скользнул языком по нижней губе, чуть прихватил, чувствуя, как где-то рушатся миры и вселенные. Его не били. Ему не отвечали.
Отстранившись, Клинт посмотрел в голубые глаза, думая, что это уже как минимум неприлично – не отвечать «да» или «нет» сейчас, когда это уже меньше всего похоже на чисто деловые отношения.
- Нравится меня мучить, да? – не удержался Бартон, какая-то часть которого уже пыталась примирить его с тем, что придется уйти.
- Нравится, - неожиданно улыбнулся Коулсон. Положил руку Бартону на затылок. И сам подался вперед, решительно прижимаясь к губам, как будто он уже давно всё для себя решил, и только что-то до сих пор мешало ему ответить. От скользнувшего по зубам языка Клинт чуть не кончил сразу – получив долгожданное разрешение, заставил Коулсона откинуться обратно на спинку, целовал жадно, пытаясь запомнить это ощущение на всю жизнь.
Целовался Коулсон так, как никто на его памяти – со вкусом, беззастенчиво, бесстыдно, при этом парадоксально спокойно и размеренно, от чего Бартон путался в желаниях стонать, кусать, вжимать его сильнее, сильнее, заставить откинуться, ах ты черт…
- Бартон.
Увлекшийся Клинт опомнился не сразу, зато потом отшатнулся, посмотрел испуганными глазами. Коулсон, как-то рефлекторно облизнувшись, успокаивающе провел ладонью по обнаженной шее Бартона, по плечу:
- Успокойся, Клинт, я никуда не денусь. Просто тебе не кажется, что разумнее было бы снять с тебя джинсы и перейти в спальню?
- Ты хочешь? - поднял голову Бартон.
Коулсон безошибочно прочитал этот взгляд. Прищурившись, он посмотрел как-то совершенно по-другому, рука скользнула выше, пальцы пробежались за ухом… сжались, цепко хватаясь за волосы. Довольно грубо потянули назад – Клинт послушно откинул голову, обнажая горло. От предвкушения свело мышцы пресса.
- Бартон?
- Я слушаюсь, сэр.
Вот где прятался человек. Вот где наконец упала маска первоклассного профессионала, которую он так безрезультатно пытался сорвать с него всё это время. Вот где агент становится реальным.
Отпустив Бартона, Коулсон легко потянулся на руках, выскальзывая из-под ног лучника, уселся, оставив ноги опущенными в ванну, откинувшись спиной на облицованную плиткой стенку – вода ручьями потекла по нагретой поверхности с обнаженного тела, такими же ручьями потек моментально выступивший пот на спине у Бартона от такого зрелища. Во рту пересохло, рука непроизвольно обхватила до боли стоящий член под водой, расстегнутые джинсы действительно мешались бы, если бы ему не было настолько наплевать.
Он хотел его всего, целиком, он хотел раствориться, забыть о себе, полностью отдаться другому человеку, лишь бы ему было хорошо. Очень хорошо. Настолько хорошо, насколько он заслуживает.
Коулсон заслуживал явно больше, чем Бартон мог ему дать, но он отдаст всё. До конца.
Клинт нерешительно поднял взгляд и, получив в ответ одобрительный легкий кивок, тенью метнулся вперед, прижимаясь грудью к гладкой теплой стенке ванны, положил руки на узкие бедра и под звуки внутренних фанфар и взрывающихся фейерверков взял еще нетвердо стоящий член в рот. Не до конца, хотя он считал себя глубоким минетчиком. Впрочем, это было уже неважно - он уже на этом этапе изнывал от чего-то невыразимого, совершенно незнакомого, он не знал, как об этом сказать. Он был счастлив, абсолютно счастлив от этого ощущения твердеющего члена во рту, от того, что после сотен проигранных в голове разов это наконец происходит вживую. Абстрагировавшись, будто не существует больше ничего во вселенной, он дал волю себе и всему своему накопленному опыту. Меняя ритмы, помогая руками, он выпускал изо рта, склоняясь на бок, широко проводя языком от основания до головки или касаясь нежно, выписывая невидимые узоры, цепляя языком уздечку. Забирал немного, обхватывая упругими губами головку, помедлив, пропускал глубже, глубже – то неспешно, с усилием, то легче, пытаясь угадать нужный темп. Себя не трогал – боялся, что ему хватит одного-двух движений, чтобы кончить, а кончать ему не хотелось.
Ему вообще не хотелось никак менять эту чудом воцарившуюся в изменчивой вселенной ситуацию.
Изменил Коулсон.
- Бартон, я не знаю, где вы так научились… - услышал Клинт хриплый голос, меньше всего похожий на голос шефа. Подняв голову, он как-то глупо и по-детски спросил, прежде чем подумал:
- Вам нравится?
Коулсон распластался по стене, весь как-то растекся, размяк, и «нравится» - это явно было слишком мягко сказано.
- Скажем так, - пытался сохранить прежний облик он. – Если вы сейчас же не прекратите, я уже не смогу… черт…
Отчетливо почувствовавший себя сейчас абсолютно влюбленным Бартон, не дослушав, опустил голову, провел губами по каменному от пресса животу ниже, круговыми движениями языка прошелся от основания члена наверх и заглотил сразу по максимуму.
- Клинт, твою мать!.. – то ли выдохнул, то ли вдохнул Коулсон, и Бартон почувствовал, как его схватили за волосы стальной хваткой и с силой насадили глубже – видимо, и у железных сдают нервы…
Командуй.
Управляй.
Контролируй.
Мне не больно, мне не может быть больно, мне не будет больно, даже если ты проведешь мне по коже ножом, исполосуешь меня, даже если ты ударишь меня, даже если ты вывернешь мне руки, поставишь на колени, заставишь просить или умолять – командуй. Управляй. Контролируй. Делай всё, что захочешь ты, потому что существуешь только ты, только ты и твои желания.
Он умудрился удержаться. Отнял руку, наверно, в последний момент – даже отполз чуть дальше, чтобы Клинту не пришло в голову тянуться следом. Тяжело дышащий Бартон послушно поднял затуманенный взгляд, Коулсон, видимо, досчитал до десяти, потом открыл глаза, скомандовал, не разжимая зубов:
- В кровать. Быстро.
Два раза повторять не пришлось – Бартон вылез из ванны, не без труда стянул мокрые джинсы, оставляя целые лужи за собой. Как-то сразу оказался на постели на четвереньках, упираясь лбом подставленные руки – кто-то успел снять покрывало, простынь холодила мокрые ноги и локти, воздух холодил всё остальное. Когда по спине потекло что-то густое, тоже холодное, он не удержался, выгнулся, чувствуя, как оно ползет по впадине позвоночника, как затекает в сфинктер, течет ниже… Нервные окончания обострились до предела, он чувствовал, как сильные пальцы чересчур легко проводят по влажной коже, как не без усилий проникают внутрь – Бартону показалось, что сейчас у него подкосятся ноги, руки, что он сломается, остановится, закончится вот прямо сейчас в этот самый момент, что такого не было ни с кем и никогда, что его организм и его мозг сошли с ума на пару и не собираются приводить в порядок растрепавшиеся чувства.
- Долго еще… - машинально начал он, чуть подаваясь назад, чтобы насадиться на дразнящий палец, но его оборвал звенящий голос, как будто порвалась гитарная струна:
- Что?
Бартон быстро опустил голову обратно, закусив губу. Забылся. Забылся больше, чем мог бы забыться в принципе – он бы обязательно развил эту мысль, но тут сильные руки сжали бедра и одним резким движением насадили до упора, не щадя ни тела, ни мыслей, не давая вырваться или отстраниться.
Бартон заорал.
Бартон вцепился в простынь руками – он не мог толком понять, хорошо ему или плохо, если небо и земля поменялись местами, если солнце и луна поменялись временами дня, если Коулсон сейчас прижимался к нему сзади, насадив его на свой немаленький член, упираясь лбом в затылок, обхватив его так крепко, что, кажется, сейчас сольются в одного.
По ощущениям, заканчивался он где-то в животе. От этого осознания волосы на загривке встали дыбом, кожа покрылась мурашками. Коулсон чуть подался назад и снова резко – вперед, чуть не разрывая, подчиняя, присваивая, припечатывая. Выпрямился, чуть помедлил – подождал, пока Бартон сам качнется назад – и стал вбиваться сильно, грубо, жадно. Чем сильнее Бартон пытался молчать – тем громче он стонал. Ему некогда было думать о сбывающихся мечтах и маниях – он пытался не задохнуться, успеть перехватить хоть немного воздуха сжимающимися легкими. Повинуясь рукам, поднялся, откинулся назад, прижался спиной к чужой груди, запрокидывая голову и теряя остатки самообладания от ощущения укуса на шее. Каждый всплеск боли моментально отдавался в голову наслаждением, от которого он пьянел и двигался всё развратнее, всё дальше.
Коулсон без труда завернул его руки за спину, перехватив, нажав на какие-то точки под запястьями, так, что Бартон не мог ими пошевелить.
- Смотри, - прошептал он в самое ухо. Балдеющий Бартон с трудом разлепил глаза, увидел блеснувший отблеск света на полоске металла. Нож, - промелькнуло в голове. Нож для фруктов, лежал на столе. Обдало жаром, как будто его кинули в открытый огонь, он затрепыхался в цепких руках, чувствуя, как ходят под кожей ребра, как напрягаются и сжимаются вокруг члена внутри мышцы.
Нож медленно приблизился к коже над левым соском, коснулся тупой стороной. Неспешно повернулся, едва надавил...
В следующий миг жизнь для сходящего с ума Бартона кончилась. Кажется, он кричал, кончая без рук – или стонал, или это вообще был не он, а кто-то другой, потому что он за всю свою жизнь не разу не испытывал всё настолько ярко и чувственно. Кажется, он бился, зажатый между обжигающим телом и кроватью, царапая пальцами простынь, будто пытался выползти. Кажется, он даже увидел космос или какой-то другой мир, расцветающий на внутренних веках зажмуренных до боли глаз.
Одно он знал точно.
Не переживи он подобное в своей жизни – она была бы прожита зря.

К тому моменту, как Бартон смог вспомнить, кто он и что он тут, собственно делает, он уже лежал на смятой простыне на кровати, вцепившемся в руку Коулсона так, будто боялся, что тот сейчас уйдет или вообще окажется норвежским полтергейстом и растворится с тихим «Пффф».
- Клинт, я польщен, но, если честно, мне больно.
Бартон вздрогнул, отпустил. Тело стонало, ныло, пыталось то ли расплавиться, то ли рассыпаться от обилия ощущений. Прикрывшийся покрывалом Коулсон, подтянувшись до полусидячего положения, смотрел на Клинта сверху вниз как-то насмешливо, но по-доброму, как на провинившегося ребенка. Стоило Клинту открыть рот, поморщился, перебивая:
- Только попробуй назвать меня «сэр».
Бартон улыбнулся. Нерешительно. Отчасти потому, что не был уверен, что его саднящие губы способны выполнить это сложное действие, отчасти потому, что не верил собственному счастью.
- Если ты сейчас ударишь меня по голове, а по пробуждению скажешь, что мне всё приснилось – я не удивлюсь, - честно прохрипел Бартон. – Потому что в реальности такого быть не могло.
- Я предлагаю другой вариант, - Коулсон буквально на глазах превращался в совершенно знакомого и привычного Коулсона. – Сейчас ты поспишь, потому что ты устал. А утром мы вместе решим, было это или нет.
- Хорошо, сэр, - машинально ответил Бартон, поворачиваясь и обнимая Коулсона, прижимая его к себе с абсолютно глупой улыбкой, со стойким ощущением никогда больше не отпускать на всю свою долгую жизнь. Глаза закрывались сами собой, и ощутимый толчок локтем в ответ он уже едва почувствовал.
- Надо было брать кого-то еще, - скорее угадал, чем услышал он. – Чтобы защищал меня от тебя. Или тебя от меня.
В волосы зарылись чужие пальцы, так бережно и естественно, как будто изначально были предназначены именно для этого.

- Клинт, как у вас там?
- Работаем. Сегодня выходили на объект, по прикидкам Коулсона, двое суток хватит.
- Как он там?
- В смысле? Ничего, всё в порядке, весел и свеж.
- Ну просто он так хотел эту поездку, как будто у него какие-то жизненно важные вопросы там должны решаться.
- …
- Клинт?
- Да, Наташ. Да. Решаются. Уже решились.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie

---

Большая стирка у Мстителей.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко.

---

На правах рекламы.

Если тут есть, как я, поклонники Иванса-Гэвина, Иванса-Трента Стокена, и вообще Иванса-Иванса, а также люди, посмотревшие Нового Человека-Паука (а можно, в принципе, и не посмотревшие), или просто ценители хорошо написанных фанфиков, коих сейчас всё реже - вам будет интересно.

23.07.2012 в 13:47

Пишет  Чёрный Ватаняр:

House of hope.
Название: House of hope.
Автор: Aevian
Категория: слэш
Пейринг: Ричард Паркер/Курт Коннорс, упоминаются Ричард Паркер/Мэри Паркер и Курт Коннорс/Марта Джонсон
Рейтинг: по моим критериям это всё же R.
Жанр: драма
Размер: 4410 слов
Дисклеймер: я не Стэн Ли, и это печально.
Саммари: жизнь до ОсКорпа.
Предупреждения: Зверское AU, рассматривающее жизнь Курта Коннорса с точки зрения фильмографии Риса Иванса и того, каких раздолбаев он обычно играет. Коннорс потерял руку, и это канон, но вдруг кто-то не заметил. Также в арсенале ненормативная лексика, запой, употребление наркотиков, упоминание теракта и попытка самоубийства. Также некоторые герои выглядят иначе, чем в каноне

, а именно

.

CConnors
16:08:23
Через десять минут иди в кабинет 23-15

RParker
16:09:01
Зачем?

CConnors
16:10:38
Дай подумать. Я думаю, сегодня я тебе отсосу. Я усажу тебя на тот стеллаж с личными делами, который мне никогда не нравился, встану на колени и возьму в рот. Как тебе план?

RParker
16:11:45
Мы на работе.

CConnors
16:12:17
Сугубо для улучшения кровообращения.

RParker
16:13:00
Ты же не отстанешь?

CConnors
16:13:14
Жду тебя через пять минут.

У них редко получалось полноценно заняться любовью – в постели, не торопясь, смакуя и наслаждаясь даже не столько сексом, сколько ощущением, что они вместе и прямо сейчас им никуда не надо. Ричард был женат, и хотя Мэри Паркер относилась к тому, что он «задержится с Куртом в лаборатории», крайне терпимо, расценивая это как неожиданный отпуск от брака и возможность провести тихий вечер с подругами за бутылкой вина, ему не хотелось вызывать ненужные подозрения, поэтому они отправлялись к Курту не чаще раза в месяц.
В однокомнатной квартире Коннорса всегда творилось что-то неописуемое. Однажды, войдя, они застали там девицу, стоявшую на голове с косяком марихуаны в зубах. Увидев их, она приняла нормальное положение, не говоря ни слова, поцеловала Курта в губы и ушла в одних колготках, не обуваясь; Ричард больше ни разу с ней не встречался. В другой раз кухня была усыпана осколками битой посуды, единственная висевшая раньше на стене картина валялась в углу, истыканная ножом, и даже раскладной диван Курта, старый, но выдерживавший их и совершенно неподъёмный, был перевернут.
- Ты приводил сюда стадо носорогов? – не сдержался Ричард, созерцавший всё это даже с некоторым восхищением, как смотрят на смертельную, но не заразную болезнь.
- Почти, - коротко усмехнулся Курт. – Испытывал новую дурь. Чтобы наверняка никого не покалечить, заперся на все замки и выбросил ключи в окно.
- Ты хочешь сказать, что всё это устроил ты?
- Ну не ты же, - невозмутимо пожал плечами Коннорс. – Ты читал Берроуза?
- Которого?
Потом они три часа наводили порядок – и Ричарду пришлось несколько раз вытаскивать осколки стекла, по которым Курт расхаживал так беспечно, словно всё ещё был под кайфом – и устали так, что не смогли не только заняться любовью, но даже полноценно уснуть, и Ричарду лезли в голову какие-то совершенно нелогичные мысли, отчего ему казалось, что он тоже чего-то накурился или наглотался, а Курт лениво рассуждал о Джоне Картере, ищущем яхе у тарнов – и вообще, говорил он, скорее всего Картер никогда не путешествовал на Марс, а просто видел сон под яхе и телепатически общался с жителями красной планеты. Ричард уже уснул, а Курт всё ещё говорил, как здорово было бы поглядеть на кончающую от ментального контакта Дею Торис.
Однажды, ещё до беременности, Мэри уехала к родителям в Техас на уик-энд. Курт, не спрашивая разрешения, явился в полдесятого с бутылкой мескаля и конвертом с ЛСД, развалился на ковре в гостиной и запел «Балладу о Люси Джордан».
- Почему Тельма и Луиза не трахнулись? – внезапно крикнул он Ричарду посреди припева.
- Ничего не слышу, - отозвался из кухни Ричард. – Сейчас.
Через полминуты он возник на пороге гостиной с миской начос и пиалой гуакамоле, двумя стаканами и принесённой Куртом бутылкой.
- Я спросил, почему Тельма и Луиза не трахнулись, - повторил тот, наливая едва ли не до краёв. – Пир во время чумы, вся бодяга.
- Потому что Ридли Скотт уважает кодекс Хейса, - рассудительно отозвался Ричард, беря стакан. – За Фрейда?
- За Фрейда, - согласился Курт.
Всю эту ночь они с небольшими исключениями провели на ковре. На нём они пили, ели, дремали, занимались любовью и разговаривали. Ричард в пьяном виде всегда держался долго, не прилагая к этому никаких особенных усилий, и не требовал особенного внимания, что Курт крайне ценил. Это, правда, несколько затрудняло подсчёты, сколько именно раз они занялись любовью за ночь, но в итоге сошлись на трёх.
- Ненавижу похмелье, - пробормотал наутро Ричард.
- Не гони пургу, - бодро отозвался Курт. – Похмелье – это миф, придуманный производителями Алка-Зельтцера.
- Похмелье – это результат алкогольного отравления. А твой организм просто привык к яду, как привык к нему организм… Папы Александра, что ли?
- Понятия не имею. Будешь?
- Ты не охренел? Мне сейчас нельзя кислоту, у меня не тот сет.
- Ладно, прозябай дальше в своей серой обыденности, - пожал плечами Курт.
На кой хрен Курту 26 февраля 1991 года понадобилось во Всемирный торговый центр, Ричард так и не узнал – Коннорс взрывался при любом вопросе. Всё, что удалось выяснить – что, когда прогремел взрыв, он как раз припарковал машину на одном из верхних уровней подземного паркинга и направлялся к лифту. Курт потерял руку, и это было ужасно, но повезло, что он вообще выжил. Что бетонная плита потолка упала как раз на колонну, придавившую ему руку, и не раздавила его. Что он не задохнулся раньше, чем приехали спасатели. Что от ампутации прямо на месте – иначе было никак – не развилось заражение крови. Курту повезло, и отрицать это было нельзя, но он всё равно бесился и срывал злость на Ричарде и своей, как оказалось, тогдашней девушке Марте.
- Блядская больница, - бормотал он. – С их блядскими правилами и блядскими медсёстрами. Они кормят меня морфином, как будто не доказано, что кислота не вызывает привыкания и более эффективна даже при малых дозах, недостаточных для прихода. «Сейчас вы пациент, а мы врачи, и нам определять способ лечения». Урыл бы нахуй. А ты чего уставилась? Принесла апельсины и свободна, марш самоутверждаться в другом месте.
Марта, как правило, оставляла пакет на кресле и уходила, а Ричард оставался, несмотря на ругань Курта, которая рано или поздно иссякала. Садился на кровать и массировал ему ступни, которые не были прикрыты, потому что Курт натягивал одеяло почти до ушей, лишь бы прикрыть правую руку, точнее, её отсутствие. Тогда Коннорс окончательно затихал и через какое-то время виновато спрашивал:
- Как Мэри?
- Нормально, - стабильно отвечал Ричард, умалчивая о том, что та лежала в этой же больнице в инфекционном отделении на другом этаже, с малярией, которую подхватила во время их совместной поездки в Африку, и каждый раз, когда он приходил, первым делом спрашивала:
- Как Курт?
Ей он, просидев положенные полчаса, врал, что его вызывают на работу. У Курта же сидел до упора, пока его со словами «Доктору Коннорсу нужен отдых» не выгоняла сестра. Тогда Ричард возвращался домой и звал в гости свою сестру Мэй, которая приходила с домашним рагу, вздыхала по поводу Мэри, усаживалась рядом и гладила его по руке. С Мэй было легче дышать.
Курта выписали, три дня спустя выписали и Мэри. Та опять уехала к родителям, которые переволновались из-за её болезни, и Ричард прождал Курта до одиннадцати вечера, после чего плюнул и позвонил Марте.
- Марта, привет. Это Ричард. Курт не у тебя?
- Нет, Ричард. Он сказал мне о ваших отношениях и послал меня к чёрту.
Голос Марты звучал на удивление спокойно, и Ричард невольно спросил:
- И ты не расстроилась?
- Это не первый раз, когда я влюбляюсь в гея. Я переживу.
- Курт не…
- Пока, Ричард.
И повесила трубку. Ричард растерянно покосился на часы, сгрёб ключи и бумажник и поехал к Курту.
Тот был безбожно пьян. На полу у унитаза красовалась лужа рвоты, пустых и полных бутылок было столько, сколько Ричард за всю свою жизнь не видел, а сам Курт сидел развалясь на диване и бездумно смотрел в потолок.
- Отъебись, Паркер, - сипло пробормотал он, глядя куда-то мимо. Ричард еле разобрал его слова.
- Вставай, Курт. Пошли. Я отвезу тебя домой.
- Я дома, а ты езжай на хуй.
В том, как он это произносил, не было злобы, только беспросветная тоска. Кое-как Ричард поднял его – помогло то, что он сильно отощал после больницы, говорил, что там отвратительно кормят, что вся еда провоняла напополам блевотиной и марганцовкой, и ел только фрукты, которые приносили Ричард и Марта.
- Реально, Паркер, иди на хуй, - с трудом продолжил Курт, голова его болталась, как у младенца. – Я женюсь и завязываю с гомосятиной.
- Я звонил Марте. Ты её бросил.
- Херня, - Курт улыбнулся, и рот расползся, как у лягушки. – Она меня бросила. Сказала, что ей нахуй не нужен калека, и выставила меня за порог.
- В самом деле?
Из глаз Курта потекли мелкие пьяные слёзы, они текли по вискам и впитывались в волосы. Ричард с трудом уложил Курта на заднее сиденье и поехал домой.
Марта Ричарду нравилась. Она была для Курта тем самым удивительным сочетанием двойника и противоположности, благодаря которому люди могут провести вместе сколько угодно времени без риска надоесть. Лёгкая на подъём, но при этом рассудительная, жизнерадостная и в то же время необычно проницательная, она, как и Курт, умела вызывать доверие и, в отличие от него, практически всегда это доверие оправдывала. Пока Коннорс отсыпался, Ричард ещё раз позвонил ей.
- Нормальные люди в это время спят, - сонно отозвалась трубка.
- Ты не представляешь, в каком состоянии я нашёл Курта.
- Примерно в том же, в котором я его оставила, полагаю. Или нет?
- Скорее всего, да, - подумав, признал Ричард. – То есть его вырвало, но он это компенсировал.
- Избавь меня от подробностей. Зачем ты звонишь?
- Он говорит, это ты его бросила.
- Чушь. Он заявился уже пьяный, с порога сказал, что трахается с Паркером, не обращая внимания на моих родителей, которых я пригласила на ужин, начал расписывать моему отцу прелести пассивного анального секса, я деликатно выволокла его из столовой и сказала, что, что бы ни происходило в его личной жизни, лучше обсудить это, когда он протрезвеет, а сейчас я отвезу его домой. Когда я притащила его домой, он сказал, чтобы я проваливала и больше не показывалась ему на глаза. Вот и всё.
- Прости, пожалуйста, - помолчав, произнёс Ричард. – Мне жаль, что так вышло.
- Ты-то здесь при чём, - отозвалась Марта. – Ему очень тяжело, и я его понимаю. Будь с ним поласковей, хорошо? Ты единственный человек, которого он может терпеть в таком состоянии.
- Конечно. И я уверен, что он сам первый откажется от своих слов и прибежит к тебе просить прощения, когда оклемается.
- Он не оклемается, - с неожиданной уверенностью возразила Марта. – Он сейчас отталкивает от себя всех людей, потому что сам ненавидит себя за своё увечье. Он боится жалости… вернее, боится, что с ним останутся из жалости. Но если мы действительно уйдём, это сломает ему жизнь.
- То есть ты останешься с ним? – уточнил Ричард, в общем-то, не ожидая отрицательного ответа.
- Нет. Я же говорю, он будет уверен, что я с ним из жалости. Для него наш союз основывался на физической привлекательности, и, как он думает, потеряв её, он утратил всю притягательность для меня.
- А это правда?
- Конечно, нет. Он замечательный человек. Береги его. Он может встретить сколько угодно расположенных к нему женщин, но друга, как ты, он не найдёт никогда. Поэтому не оставляй его, сколько бы он ни ругался, хорошо?
- Конечно. Спасибо, что поговорила, и прости, что разбудил.
- Угости меня шампанским, и мы в расчёте, - усмехнулась Марта. – Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - отозвался Ричард и повесил трубку.
Он накрыл Курта пледом и сел в кресло у дивана, на котором расположил его. Кресло было неудобным, и он не рассчитывал спать, предполагая, что Коннорсу, когда он проснётся, может что-то понадобиться, но сам не заметил, как задремал.
Когда он проснулся, перед ним стоял Курт, протягивающий кружку.
- Я сделал кофе, - без определённой интонации сообщил он.
Его веки и вообще всё лицо припухло от отёка, но рука с кружкой не дрожала, а волосы явно были только что вымыты.
- Спасибо, - произнёс Ричард, принимая кружку.
Глоток кофе выиграл бы ему время, чтобы придумать, какой вопрос задать для начала разговора, но Курт его опередил. Отвернувшись, он безразлично сообщил:
- Я доем омлет и уеду. Спасибо, что дал переночевать – у меня дома нет нормальной еды, всё испортилось, пока я лежал в больнице.
Ричард хотел было сказать, что его выписали четыре дня назад, и за это время можно было купить что-нибудь кроме виски и рома, но вместо этого предложил:
- Хочешь, я отвезу тебя? А по пути заедем куда-нибудь и купим продуктов.
- Спасибо, я поймаю такси, - ответил Курт, и после паузы добавил, - наверное. Если они заметят, что я их ловлю.
И невольно дёрнул ампутированной рукой.
- Я отвезу тебя, - поднялся Ричард. – И зайдём в Севен-Илэвен.
- Ещё предложи оплатить мои покупки, - фыркнул Коннорс.
- То есть ты согласен?
- Понимаешь, - Курт наконец повернулся, и взгляд его был необычно серьёзен, - ты не сможешь возить меня вечно. Однажды тебя не окажется рядом, и мне придётся переучиваться. Я хочу научиться жить сам.
- И никто с этим не спорит, - примирительно поднял руки Ричард. – Просто позволь мне облегчить тебе переходный период. Наркоманы же принимают заместительные препараты.
- Хорошее сравнение, - кивнул Коннорс, и Ричард впервые увидел в его лице что-то непривычное, какую-то новую жёсткость и замкнутость, словно бы он был Курту чужим человеком.
- Так ты согласен? – он попробовал улыбнуться и почувствовал, как улыбка вышла неестественной под этим взглядом.
- Да. Иди прими душ и одевайся, вода там ещё есть.
Ричард пошёл к двери, на ходу стягивая свитер, но на полпути осёкся – взгляд Курта буквально жёг ему спину.
В «7/11» Курт отобрал у Ричарда тележку, буркнув что-то про привыкание, не справился с управлением и врезался в стойку с двухлитровыми бутылками кока-колы. Пластик не разбился, но стойка упала с таким грохотом, что на Коннорса уставились все, от кого его не закрывали стеллажи. Покраснев до багрового цвета, он стал неуклюже подбирать бутылки одной рукой, и на это было так больно смотреть, что Ричард не выдержал и, присев на корточки рядом с ним, якобы чтобы помочь, шепнул:
- Сделай вид, что тебе что-то пришло на пейджер, и уходи, я тут уберу.
Курт послушался и смог как раз ускользнуть от подошедшего администратора. Та после окончания уборки стала настаивать, что они сломали стойку, хотя там от падения (и то Ричард не был уверен) всего лишь разболтался один шарнир. Тем не менее Ричард, чтобы отвязаться, отдал ей пятьдесят долларов на ремонт. Расплатившись, он вышел на улицу и стал озираться в поисках Курта, который внезапно возник за его спиной будто из ниоткуда и подхватил его под руку.
- Валим отсюда.
- Ты в порядке? – осведомился Ричард, покорно отдавая Курту один пакет.
- Не задавай глупых вопросов.
Ричард вздохнул.
До дома Курта они дошли без приключений. На лестничной клетке их окликнула какая-то пожилая женщина, и Курт, побледнев, поспешно развернулся к ней вполоборота, закрывая корпусом правую руку. Она пожаловалась на запах, и Коннорс сообщил, что был в больнице, а мусор вынести было некому. Очевидно, удовлетворившись ответом, она ушла, а Ричард с досадой вспомнил, что сейчас квартиру надо будет и убирать – оставить Курта в том, во что она превратилась после его запоя, он не мог.
Запах действительно был впечатляющим и чувствовался ещё на лестничной клетке. Когда они открыли дверь, обоим в нос ударило густое амбре из запахов мусора и рвоты. Курт невольно скривился, но решительно шагнул внутрь.
На уборку они потратили в этот раз часа четыре. Ричард поставил на плиту чайник и уставился в стену. В мыслях была какая-то гулкая, отупляющая пустота.
Они впервые переспали, отмечая предпоследнюю закрытую сессию. Курт тогда где-то достал кучу ретро-шмоток, раздал их всем, кто пришёл к ним на вечеринку, и врубил тот термоядерный фьюжн, который всегда сам отбирал и записывал на кассеты в строго не подчиняющемся логике порядке. Би Джис чередовались с какой-то жутко этнической восьмиминутной тягомотиной, Юритмикс с the Animals, Жан-Мишель Жарр с мессой папы Марчелло. Ричард сидел в углу с бокалом водки с соком, слушал какой-то очень томный голос Кори Харта из магнитофона и смотрел на Курта, изображавшего его на пару с их однокурсницей Моникой. Та была влюблена в Коннорса, и Ричард искренне не понимал, почему безответно – она была довольно симпатична и отнюдь не глупа. Потом все гости куда-то постепенно разбрелись, в общей сложности Ричард к этому моменту выпил уже где-то пол-литра водки, из магнитофона играл Бэрри Уайт, словом, поводов для двадцатилетних парней без постоянных отношений было более чем достаточно. Ричард проснулся один и помнил ночь достаточно смутно, чтобы не задавать никому глупых вопросов.
Чайник закипел и как-то приятно, негромко и невысоко, засвистел. Ричард достал две чашки, выключил газ и высунулся в прихожую.
- Курт? Курт!
Дверь в санузел была приоткрыта, свет там не горел. Из гостиной был выход на небольшой балкончик, и Курт всегда выходил туда курить травку или просто подышать. Там ему лучше думалось.
Ричард открыл дверь и вышел к нему. Курт сидел на взятом из кухни табурете и смотрел куда-то вдаль. При виде безвольно висевшего рукава джемпера у Паркера сжалось сердце, но он не подал виду.
- Чай готов, - сказал он.
- Угу, - отозвался Курт, казалось, не могший отвести глаз от чего-то в доме напротив. – Я приду через пять минут.
Что-то в голосе Курта насторожило Ричарда. Он ушёл, прошёл в кухню и подошёл к окну, из которого видна была небольшая часть происходившего на балконе. Сквозь полупрозрачную занавеску он видел, как Курт оглянулся в гостиную, проверяя, нет ли там Ричарда, и здоровой рукой подтащил табурет к перилам. Ричард кинулся прочь в момент, когда он поставил на него ногу.
Когда он ворвался на балкон, Курт уже стоял одной ногой на перилах.
- Курт, - только и смог произнести Ричард, - Курт, пожалуйста.
- Будет прикольно, - каким-то неживым голосом произнёс тот, - если полицейские начнут гадать, куда делась моя рука, правда? Не говори им правду. Пусть поработают головой.
- Курт, спустись ко мне.
- Зачем?
- Я прошу тебя.
- Ты можешь вернуть мне руку? – дёрнул углом рта Коннорс.
- Нет, - признал Ричард.
- Ну вот и катись к чёрту.
- Курт, пожалуйста! …Я люблю тебя, - после паузы отчаянно и безнадёжно произнёс Ричард.
Курт обернулся. И ровно и страшно сказал:
- А мне-то что с того.
В голове Ричарда мелькнула мысль, что если бы Курт действительно хотел спрыгнуть, он бы сделал это ещё когда он ворвался на балкон, чтобы не дать Ричарду себя остановить, а это просто способ привлечь внимание и вызвать жалость, но он отогнал её. И протянул Курту руку.
Это было идиотским жестом, через секунду понял он, хотя бы потому что он стоял с правой стороны, но Коннорс, помедлив бесконечную секунду, поставил ногу обратно на табурет. Шагнул вбок, спускаясь на пол, повернулся и вложил здоровую, левую руку в ладонь Ричарда.
Ричард не мог поверить, что у него получилось. На него нахлынуло огромное, беспредельное облегчение, и он прижал Курта к себе, чувствуя, как часто и сильно бьётся у того сердце.
- Пойдём внутрь, - тихо сказал Ричард.
Когда они пришли на кухню, он взялся за сахарницу и неожиданно понял, что у него дрожат руки.
Той ночью Ричард заночевал у Курта. Он всё равно не мог уснуть, стоял на балконе, смотрел на бледно-бежевое от городских огней пасмурное небо, если бы курил – то курил бы. В самом деле, в практике им с Куртом – он поймал себя на том, что думает о них как о едином целом, хотя на самом деле никакой взаимозависимости, кроме эмоциональной, между ними не было – так вот, в практике им с Куртом теперь делать было нечего. Типичная американская заповедь, которую совершенно справедливо выделил ещё Говард Кэмпбэлл – если ты такой умный, то почему такой бедный? – работала и в медицине, если ты хороший врач, то почему лишился руки? – и даже если предположить, что Курта переведут только на клинику – что само по себе было не очень хорошо, потому что он всегда стремился именно оперировать, именно работать над сложными случаями больше, чем Ричард – то чёрт возьми, он же даже простой укол с трудом сможет сделать.
- Рич? – негромко окликнули его.
Ричард обернулся, машинально бросив взгляд на часы. Три двадцать.
- Почему ты не спишь?
- Не знаю; перенервничал.
- Прости, просто…
- Я думал о нас, - перебил его Паркер. Это было неуклюже и нетактично, но остановиться было бы ещё большей глупостью. – Мы можем уйти в чистую науку. В разработку каких-нибудь инноваций.
- Я представлял своё будущее не за формулой крема от морщин, - усмехнулся Курт. Без очков и в темноте он выглядел чем-то потусторонним, и глаза казались особенно чужими.
- Мы можем попробовать вернуть тебе руку.
- Повтори, - после паузы произнёс Коннорс.
- Мы можем попробовать вернуть тебе руку. Заняться исследованием регенерации. Сейчас столько возможностей – начинаются разработки в генной инженерии, геронтологии, эмбрионологии, может, удастся выделить вещество, ускоряющее рост клеток, да чёрт его знает! – когда Ричард начинал каждое новое предложение, он ещё не знал, чем оно закончится, но его несло на волнах вдохновения, и он чувствовал, что прав. – И нам дадут денег, потому что, во-первых, инвалидов сейчас много, во-вторых, это можно будет применять и для лечения старения, а в-третьих… - он осёкся, глядя на лицо Курта. – Что?
- Ты с таким энтузиазмом об этом говоришь, - Курт усмехнулся уголком рта. – Как будто это твоя проблема.
- Моя, - искренне возразил Ричард. – Я хочу тебе помочь.
- А я хочу обходиться без помощи. Конфликт интересов.
- Курт, пожалуйста. Не отталкивай меня. Я на многое готов, чтобы ты был счастлив.
Какое-то время Курт молчал. Потом отвернулся и лёг обратно. Ричард со вздохом встал, обошёл кровать и тоже лёг – рядом, но не касаясь. И когда он уже почти заснул, отложив на утро все разборки и проблемы, Курт внезапно сказал:
- Прости меня.
Вместо ответа Ричард подвинулся и поцеловал его в плечо.
Курт уволился, что было даже не естественно, а необходимо, и переехал. Ричард узнал об этом случайно, когда совершенно ненамеренно проезжал мимо, затормозил перед переходом и увидел у грузовика командовавшего грузчиками Курта. Тот продал эту квартиру – когда только успел – как потом выяснилось, ниже рыночной стоимости, и переехал в небольшой, но уютный домик дальше от центра. С точки зрения Ричарда это было по всем параметрам нерационально – и такие траты сейчас, когда непонятно, как сложится его дальнейшее будущее, и смена квартиры на втрое большую – кто, спрашивается, будет поддерживать порядок? – и удаление от центра, когда удобнее было бы жить там, чтобы можно было дойти до любого нужного места пешком или взять недорогое такси и не сталкиваться с необходимостью рулить одной рукой – но кто его, Ричарда, спрашивал. У нового дома было только два неоспоримых преимущества – высокие и глухие живая изгородь и дощатый забор (раньше в нём жили русские эмигранты, уехавшие в Алабаму) и проход в гараж прямо из прихожей.
На той же неделе произошёл и неожиданно оказавшийся вполне терпимым разговор с Мэри. По идее, Ричард должен был чувствовать себя виноватым, но в основном он чувствовал вину как раз за отсутствие каких бы то ни было угрызений совести. Она просто окликнула его, когда он в очередной раз сказал, что навестит Курта.
- Ричард?
- Да? – уже почти от двери обернулся он.
- Вы вместе?
- Что? – вопрос прозвучал так обыденно и просто, что он сначала подумал, что она имеет в виду что-то другое, например, не приедут ли они потом вместе на ужин.
- У вас есть секс?
- С чего ты это… то есть нет, конечно.
- Ричард, - она ласково усмехнулась. – Помнишь нашу поездку в Африку? Помнишь прошлую осень, когда Коннорс уехал в институт Кюри? Помнишь лето восемьдесят девятого? Я бы списала разовый скачок в количестве на новое бельё, но это факт: когда ты не видишься с Коннорсом достаточно долгое время, ты чаще занимаешься любовью со мной. Я не стану устраивать сцен, честное слово. Просто скажи правду, которую я и так знаю, чтобы я хотя бы знала, что мой муж может не врать мне.
Ричард прикрыл глаза.
- Да. Мы периодически спим вместе с последнего курса бакалавриата.
- Спасибо, - просто сказала Мэри.
- Ты… пойми, я люблю тебя. Я очень тебя люблю. Просто… я не знаю, как это объяснить.
- Я понимаю.
- Правда?
- Да. Не переживай.
- И ты не собираешься со мной разводиться? Никаких ультиматумов и эротического бойкота?
- Смеешься? Этим я накажу в первую очередь себя, - прыснула Мэри, и, посерьёзнев, прибавила, - у меня есть только одно условие.
Мысленно Ричард приготовился к тому, что она потребует переезда в другой город, или чего угодно ещё, но Мэри просто попросила:
- Давай заведём ребёнка. Когда-нибудь в будущем. Я хочу, чтобы у меня был ребёнок.
- Конечно, - Ричард почувствовал невероятное облегчение. – Я тоже этого хочу.
- Вот и отлично. Удачи.
Они поцеловались, почти как обычно, но улыбнуться на прощание у Мэри не получилось.
Последующие две недели Курт искал работу, а Ричард как мог помогал ему. На чистые исследования, как правило, клиники приглашали учёных сами. Везде нужны были исключительно практикующие хирурги, как для выполнения рутинных операций и ассистирования на сложных, так и для действительно сложных творческих заданий, совмещаемых с исследованиями. До травмы Курт жил достаточно скромно, вкладывая всю непотраченную зарплату в какое-то кафе, Ричард особо не интересовался, какое, но в новом доме и с новыми потребностями расходы возросли, и доходов от его доли едва хватало.
К себе обычно темпераментный – Ричард не знал, сколько раз в неделю они до его травмы встречались с Мартой, но самого Паркера Коннорс утягивал в ближайшую кладовку минимум раз в день – Курт подпустил его только через месяц, даже позже.
- Смотри что я нашёл, - Ричард плюхнул на стол пакет с глянцевыми буклетами, и Курт поморщился, но послушно взял один из них.
- ОсКорп. Раздвигая границы для лучшей жизни. Что это?
- Это, - Ричард перелистнул на пятнадцатую страницу и ткнул пальцем в предпоследний абзац, - наша новая работа.
- Как ты лихо всё решил, - пробормотал Коннорс, пробегая глазами всю страницу, - генная инженерия? Герпетология?..
- Мне удалось узнать, что у Нормана Осборна Альцгеймер в начальной стадии. Это крайне важно для него, но он финансирует эти разработки из личных средств, в обход совета директоров. Наша задача – доказать, что мы охуенны и при этом дёшевы.
- Мы? – переспросил Курт. – Почему мы?
- Я иду с тобой.
- Ты считаешь, я не смогу справиться сам?
- Конечно, сможешь. Посмотри на меня. Я иду с тобой потому, что я хочу быть с тобой. Я понимаю, что то, что случилось с тобой, никто не смог бы пережить легко. Но ты помимо объективных сложностей, которые можно преодолеть со временем, ещё и наказываешь себя сам. Тебе не за что себя наказывать. Ты не изменился, и моё отношение к тебе не изменилось.
- Я вёл себя как мудак.
- То есть как всегда, - не удержался Ричард, и Курт неожиданно рассмеялся, утыкаясь лбом в его плечо.
- Ты пойдёшь со мной наверх? – спросил он, гладя затылок Ричарда здоровой рукой.
- Конечно, - кивнул Паркер.
- И я, наверное, тоже, - быстро пробормотал Курт, целуя его.
Ричард только наверху понял, к чему это было.
Когда Курт был в душе, у Ричарда пискнул пейджер.
- Собеседование завтра в одиннадцать! – крикнул он Курту.
- Ага, - тот вышел из ванной в халате на одном плече. – Спасибо тебе.
На следующий день без пятнадцати одиннадцать они вошли в Осборн Тауэр.

@темы: творчество чужое, Mr. Nice, Боженятко и Ко., они рядом

---

Wat?

@музыка: "Люди" Кашин.

@темы: Приключения пингвина-социофоба