Деанон команды Кроу

Ну и сразу уж, раз деанон, СМОТРИТЕ КАКОГО ЙОЖИСТОГО ЗАЙЧИКА МНЕ НАРИСОВАЛИ КРОУЛИКИ УТИ ПУТИ АНАРХИЯ ШИПЫ ТУННЕЛИ ИРОКЕЗ

Отдельно зайчик, очень уж хорош :3

Отдельно зайчик, очень уж хорош :3


Деанон тут, фики потом притащу. ВСЕ ДВА

@темы: творчество своё, творчество чужое, AND I'M JAVERT

---

In the Middle of Your Picture

Плашечка на деанон :3 Под катом ссылки.

Йож во фраке
Переводчик

Переводы:
Меж песком и камнем (3 лвл, мини)
В центре твоего внимания (3 лвл, миди)

Название: In the Middle of Your Picture
Автор: TheCheerfulPornographer
Переводчик:  Йож во фраке
Оригинал: In the Middle of Your Picture
Размер: миди, 8987 слов в оригинале
Пейринг: Фил Коулсон/Клинт Бартон
Жанр: флафф, PWP
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: легкие элементы dom/sub
Краткое содержание: Фил мог бы легко выяснить, куда пропадает на несколько дней после длительных операций агент Бартон и чем он там занимается. Но он предпочитает этого не делать. Он предпочитает оставить за Бартоном право хотя бы в этом сохранить тайну личной жизни — раз уж лучник лишён его во всем остальном. И каждый раз, когда Клинт снова исчезает, Филу остаётся только надеяться, что он сделал правильный выбор.
Примечание: оригинальное название фика «In the Middle of Your Picture» взято из песни «All I Need» Radiohead
Разрешение на перевод получено.

Прослушать или скачать Radiohead All I Need бесплатно на Простоплеер

Глава 1: Клинтон Фрэнсис Бартон, кодовое имя «Хоукай»

Глава 1: Клинтон Фрэнсис Бартон, кодовое имя «Хоукай»

Чем длиннее операция, тем тяжелее после неё отходняк.
Ассоциация с наркотиками у Клинта возникала не случайно — больше всего это действительно было похоже на воздействие каких-то препаратов. После того, как ты так долго тянул на другом уровне сознания и мышления, неизбежно возникают некоторые трудности с переходом в обычный режим. А после миссии вроде этой всё явно должно было быть еще хуже, чем обычно.
Последние восемнадцать часов Хоукай провёл на стрелковой высоте, выжидая, выслеживая, ежеминутно меняя позиции. Он делал всё возможное с воздуха, в то время как ситуация на земле ухудшалась с каждой минутой. Агентов всё сильнее оттесняли к базе, главный объект продолжал упорно игнорировать их маленькую ловушку и по-прежнему не спешил показываться на глаза. В конце концов Коулсон, вооружившись каким-то гигантским монструозным гранатомётом, который Клинт никогда раньше не видел и вряд ли захочет когда-либо увидеть снова, лично сбил пятерых гигантских троллей, явно выполнявших роли полевых командиров. Они попадали друг за другом, как фишки домино, и только тогда Главный Злодей наконец-то соизволил явить себя миру.


Он появился в чертовски старомодном облаке идиотского чёрного дыма, этот «Доктор Что-то там», и рухнул замертво спустя 1,46 секунды — стрела прошила насквозь глаз и пробила кость с другой стороны черепа. Лишившись своего предводителя, все тролли тут же окаменели или дружно впали в спячку, или какая-то такая фигня, неважно. Суть в том, что они наконец-то перестали трудиться над разрушением даунтауна Манхэттена. (Что вообще происходит между монстрами и даунтауном Манхэттена? Серьезно, почему всем этим спятившим учёным так не нравятся Бруклин и Бронкс?)
Суть в том, что они выполнили миссию. Суть в том, что Хоукай мог наконец вылезти из своего снайперского гнезда и снова стать Клинтом, спустя целых восемнадцать часов. Восемнадцать часов подряд — это очень долго в мире, полностью сотканном из скорости ветра, углов полёта стрелы и размеренных вдохов и выдохов; вдох за выдохом, выдох за вдохом, медленно и ровно.
Суть в том, что на самом деле это далеко не так просто, как кажется.
Зарождающееся предчувствие заставило Клинта соскользнуть на землю с телефонной вышки, где он занимал последнюю позицию.
Это состояние после боевых операций больше всего было похоже на бегающих по венам огненных муравьев. Как сводящее с ума электричество, которое он не мог использовать, от которого он не мог избавиться. Как будто все несделанные движения и неслучившиеся мысли, вся эта наслоившаяся гора начинала рушиться, и не представлялось никакой возможности от неё сбежать. Всё это было принесено в жертву ради скорости ветра, углов полёта стрелы, выстрела за выстрелом — и теперь оно начинало бунтовать.
Эти двадцать четыре часа после долгих напряжённых миссий были самыми отстойными моментами взрослой жизни Хоукая. А это говорит о многом.
Он никому не позволял увидеть себя таким. Никто, даже Наташа, не видел, как он теряет над собой контроль.
У него было специальное место, куда он обычно сбегал в таких случаях, если операция была в близости от города — чердак какого-то заброшенного дома в бедном районе, где он прятался от чужих глаз и часами выматывал себя отжиманиями, подтягиваниями и стойками на руках, останавливаясь только тогда, когда уже буквально каждая мышца в теле выла от боли, а перед глазами всё начинало расплываться. Обычно этого оказывалось достаточно. Обычно стоило ему довести себя до такого состояния, и огненные муравьи наконец успокаивались и сваливали, и ему наконец удавалось уснуть.
Иногда, в особо плохие дни, это не срабатывало. Тогда Клинт переключался на алкоголь, напивался до чёртиков и вырубался. Очнувшись после подобной ночи, он всё равно чувствовал себя дерьмово, но с этим дерьмом он был уже в состоянии справиться.
Однажды — но только однажды — даже этого оказалось недостаточно. Проснувшись с похмелья, он чувствовал себя так, словно кто-то пытался просверлить ему череп, по-прежнему не получалось успокоить бешеный поток мыслей и перебороть необходимость движений и действий, и никак не удавалось избавиться от ощущения, что мир давит со всех сторон.
В тот раз он отправился на поиски неприятностей, затесался между двумя повздорившими уличными бандами и настроил против себя обе стороны. Электричество в венах наконец нейтрализовалось, когда он был целиком занят задачей сбежать от девятерых гангстеров после того, как уложил двенадцать их товарищей. Он не позволил себе взять ножи или лук.
К счастью, ему удалось сбежать из больницы до того, как персонал опознал таинственного Джона Доу.
И вот теперь Клинту казалось, что это похожий случай. И Клинту это совершенно не нравилось, но он не мог ничего поделать. Он приготовился свернуть в ближайший проход между домами — туда, где виднелась пожарная лестница. Самое время сваливать отсюда ко всем чертям.
— Бартон!
Чёрт.
Он замер, узнав голос, потому что ослушаться его он не мог, даже если агент Коулсон был последним человеком, кого он хотел бы сейчас видеть. Последним человеком, которому Клинт позволил бы увидеть себя в таком состоянии.
Клинт отточенным движением повернулся на каблуках, пытаясь сохранить видимость спокойствия, и Коулсон...
Чёрт.
Там, наверху, Клинт заметил, что Коулсон был одет в боевую форму. Ещё бы он не заметил. Просто когда мозг слишком занят высчитыванием скорости ветра и углов полёта стрелы, всё, что не идентифицируется как угроза, отодвигается в сторону и прячется в маленькую коробочку с надписью «Посторонние факторы».
Всё вроде того факта, что агент Коулсон — знаменитый тем, что не изменяет строгому костюму и галстуку даже на боевых операциях — в этот раз оказался снабженным слишком обтягивающей боевой униформой, с ремнями и пряжками оливкового цвета. Боевой униформой, которая, казалось, была целенаправленно спроектирована так, чтобы подчёркивать преимущества натренированной фигуры — широкие плечи, плоский живот, красивые бедра...
Клинт удержался от того, чтобы скользнуть взглядом ниже по телу Коулсона. Его куратора можно было обвинить в чем угодно, но уж точно не в отсутствии наблюдательности; в конце концов, Клинт был снайпером. Ему было совсем не обязательно смотреть на что-то в упор, чтобы это увидеть.
Из-за того, что он видел сейчас, у него пересохло во рту и свело мышцы живота и бёдер. Он тяжело сглотнул, понадеявшись, что Коулсон ничего не заметил.
— Сэр.
Не то чтобы такая реакция стала для него сюрпризом. Клинт уже годами вынашивал свою влюбленность, которая со временем становилась только сильнее. Фил... агент Коулсон был умён, профессионален и никогда не расставался с маской мягкой вкрадчивой вежливости, которую Клинту так отчаянно хотелось сорвать. Ему хотелось выяснить, что там спрятано внутри, а потом исписать всё своим именем вдоль и поперек. Каждый проблеск остроумия, который перепадал Клинту, каждое проявление старательно скрытых эмоций лишь распаляло его аппетит и желание узнать больше.
Вот только Коулсон по факту был старшим агентом и его личным куратором, и он ни разу не подал ни малейшей надежды, что когда-нибудь снизойдет до чего-то хотя бы отдалённо напоминающего картины, каждую ночь проплывающие в воображении лежащего в своей кровати Клинта. (И по утрам в душе, и ещё во время перерыва на ланч в тесной подсобке, но это случилось всего два раза, так что об этом необязательно упоминать.)
Клинту не хотелось, чтобы Коулсон понял, что такой вид — в кои-то веки одетый в униформу, он был похож на смертельное оружие, которым он, по сути, и являлся — был очень похож на одну из самых сокровенных его фантазий. И ещё Клинту не хотелось, чтобы Коулсон знал о том, что в этот момент он запоминает каждую деталь для будущих фантазий, пытаясь при этом не выдать себя внешне. И уж особенно Клинту не хотелось, чтобы Коулсон знал, что у него вот-вот появится маленькая (ну, на самом деле не очень-то и маленькая) проблема там, внизу, и эта проблема очень быстро станет очевидной для любого, кто на него посмотрит — и тут вина уже целиком ляжет на его собственную униформу.
— Бартон, отличная работа. Я бы хотел увидеть вас у себя через полчаса, чтобы допросить о ходе операции.
Это было странно. Обычно в первую очередь Коулсон проводит допросы наземных групп и передовиков, так что до Бартона дело доходит только спустя несколько дней. В конце концов, во время миссий их всегда подключают частному каналу связи, так что голос Коулсона всегда звучит у Клинта в ухе, и наоборот. По сути, всё, что знает один, знает и другой.
Клинт был настолько выбит из колеи открывающимся его глазам зрелищем, что его мозг был не в состоянии даже сформулировать вопрос. Всё, что он смог — пробормотать «Да, сэр». Сейчас, в эту самую минуту, он, наверно, согласился бы без разговоров на любые предложения со стороны Коулсона.
Он мысленно похвалил себя за то, что «Да, сэр» получилось у него так ровно и спокойно.
Кивнув, Коулсон чётко и аккуратно развернулся (он всё делал чётко и аккуратно, вызывая у Клинта непреодолимое желание вывести его из себя и заставить потерять контроль) и пошёл прочь. Клинт внимательно изучал окно здания напротив, слева вверху от удаляющейся фигуры, и делал вид, что проверяет возможные углы и градусы, а вовсе не впитывает каждым атомом своего тела контуры задницы Коулсона (круглой, крепкой и невероятно привлекательной).
Только когда Клинт добрался до ближайшей конспиративной точки, он осознал, что больше не чувствует напряжения — во всяком случае, пока. Неистовая царапающая кожу изнутри энергия утихла, вместе с отчаянной потребностью бежать куда-нибудь прямо сейчас.
Похоже, Коулсон в боевой форме — такое же эффективное средство, как выматывающие физические упражнения или алкоголь.
___

Тридцать минут. Ничего, он справится.
Ни в коем случае нельзя было идти в офис к Коулсону с таким стояком. Ощущение возбуждения фильтром превращало напряжение в приятные волны тепла, расходящиеся от бедер по всему телу. У Клинта было ещё достаточно времени, чтобы разобраться с этой алхимией.
Он ввалился в уборную, закрыл дверь и для верности заблокировал ручку. Опустившись на колени, первые несколько минут Клинт только водил руками по телу, с силой оглаживая бедра, живот и грудь. Униформа была достаточно тугой, и хотя она была способна остановить летящие в него пули, он чувствовал в ней каждое прикосновение.
Клинт сфокусировался на своем дыхании — вдох, выдох — и остановился, когда возбуждение достигло предела. Он пытался увести сознание от обезоруживающе привлекательных агентов в боевых формах. Вместо этого он мысленно проиграл в уме все выстрелы последних восемнадцати часов, оценивая каждый по собственному рейтингу. Ни один не опустился ниже семи из десяти, и это было хорошо; не придётся слишком долго работать над ошибками. Внимательно изучив каждый выстрел, он поместил их в тот угол сознания, где хранились остальные, сделанные им за всю прошедшую жизнь.
К тому моменту, как он с этим покончил, присущая ему самодисциплина вкупе с медленно разгорающимся возбуждением привели его в относительно расслабленное состояние. (Он по-прежнему смог бы за три секунды уложить любого, кто вошёл бы в комнату, прижав его к полу, разоруженного, с ножом у горла. Это не обсуждается.) Только теперь он позволил себе мысленно вернуться к Коулсону и к свежеобретенному образу, который уже стал любимым.
Мысль о Коулсоне в униформе заставила Клинта прижать руки к ногам и чуть согнуться вперед. Жар медленно разливался по телу, пока он вызывал в памяти контуры тела агента Коулсона, представлял, как этот материал — какая-то высокотехнологичная синтетика от Старк Индастриз, Клинт в них ни черта не смыслил — обтягивает кожу, чуть скользит при движениях.
Коулсон двигался увереннее, чем все, кого Клинт когда-либо видел, за исключением Наташи. Но эти двое были такими разными; её уверенность имела цену, в ней крылась необходимость отчужденности и даже холод. Уверенность же Фила, напротив, выражала невзыскательную, мирную доброту по отношению ко всем, и при этом он умудряется оставаться великолепной бескомпромиссной сволочью.
Руки Клинта скользнули под ремень штанов, царапнув чувствительную кожу. Наконец он позволил себе представить талию и бёдра агента Коулсона во всех деталях. Острота зрения Клинта и его нечеловеческая память на детали позволили ему легко представить каждую складку ткани в паху Коулсона, проследить взглядом мельчайшие тени, очерчивающие контуры спрятанного. Осторожно положив одну руку на свой член, он выдохнул, пустая ванная отозвалась легким эхом.
Не обращая внимания на капли пота, Клинт закрыл глаза и щёлкнул пряжкой ремня. Расстёгивая ширинку, он представил, как берётся двумя пальцами за застёжку молнии, дразняще качающуюся на шее агента. Он медленно расстегнул верхнюю часть униформы куратора.
Конечно, он уже видел Коулсона без рубашки, даже голым, и Коулсон видел его, точно так же как он видел Наташу, Дэймона, Маркуса, Тирона. (Скромность не очень способствует работе боевого агента). Но нагота в душе или, не дай бог, в медицинском боксе очень сильно отличается от того обнажения, которое Клинт представлял теперь. Оно открывалось постепенно, руки Клинта сантиметр за сантиметром освобождали светлую кожу в тонких тёмных волосках, красиво контрастирующую с тёмно-серой тканью.
Обведя большим пальцем головку члена, он представил, как дразнит своими пальцами — грубыми, но необычайно ловкими — тёмный сосок, твердеющий под его прикосновениями. Представил живот Коулсона, плоский, мускулистый, такой же сильный, как и остальные части его тела, втягивающийся на стоне.
Он не мог представить, как выглядит в такие моменты лицо Коулсона, поэтому даже не пытался.
Дойдя до той стадии воображаемого стриптиза, которая касалась стягивания ткани с бёдер Коулсона, он обхватил член обеими ладонями и стал медленно двигать руками. При желании самоконтроль Хоукая мог доходить до фантастических показателей, но теперь весь он уходил на то, чтобы не кончить от воображаемой картины его бёдер, трущихся о бёдра Фила, от ощущения прикосновения и трения, кожа к коже, плоть к плоти. Клинта трясло от возбуждения, он чуть не отключился, представив, как Фил двигается навстречу ему, выгибаясь, чтобы усилить контакт.
Фил обнимает его своими сильными ногами, прижимает к себе так, что ближе уже невозможно, и кончает с именем Клинта на губах, запрокинув голову назад. Клинт буквально почувствовал тёплую влагу на животе, и боже, как это круто, это именно то, в чём он так отчаянно нуждался. Его окончательно вынесло. Он простонал в ответ имя Фила, совершенно не заботясь о том, как это прозвучит, и ещё что-то интуитивное и глупое вроде «как же я люблю тебя».
А потом Клинт зачем-то открыл глаза и осознал, что живот перепачкан его собственной спермой. Кроме того, похоже, последние несколько фраз он сказал вслух. Этого никак нельзя было допускать.
Поджав ноги к груди, Клинт уткнулся лбом в холодный бетонный пол ванной, тишина вокруг убеждала, что он по-прежнему один. Пытаясь восстановить дыхание, он посидел так, не двигаясь, пережидая послеоргазменную дрожь и слабость, позволяя энергии проходить по всему телу и утекать прочь.
Он чувствовал себя... хорошо. Он чувствовал себя на удивление хорошо, по крайней мере на время. Сумасводящее напряжение не ушло, но затёрлось, потускнело, временно насытившись. Он уже ощущал, как оно постепенно начинает возвращаться, но пока ещё всё было тихо. Достаточно тихо, чтобы Клинт смог высидеть на допросе, не вызывая у Коулсона подозрений в его адекватности. По крайней мере, он на это надеялся.
Благодаря мысленному таймеру — одна из фишек снайпера, наравне с визуальной памятью и рейтингом выстрелов — он знал, что прошло уже двадцать пять минут. Почти подошло время идти к Филу... нет, к агенту Коулсону. (Главное, не ошибиться).
Очищая себя бумажными полотенцами и холодной водой, он наконец позволил себе представить лицо Коулсона. Застегиваясь и проверяя детали формы, он вспомнил, как рука Коулсона держит заполняющую пустые графы бланков ручку, как она обхватывает кружку с кофе, как сжимается в кулак перед ударом. Он вспомнил звучащий в ухе голос, отчитывающий его за неуместную болтовню. Вспомнил своего куратора, напарника, непосредственного начальника. (Неважно, что Клинт был откровенно плох в исполнении приказов.)
Выпрямившись, Клинт впился пальцами в край раковины на 2,7 секунды, глубоко вдохнул дрожащими легкими и мысленно приготовился идти на допрос.

Глава 2: Агент Филлип (засекречено) Коулсон

Глава 2: Агент Филлип [засекречено] Коулсон

Фил Коулсон работал с агентом Бартоном (кодовое имя Хоукай) уже более шести лет. За это время они прошли вместе пятьдесят операций. Пятьдесят из них были успешны.
На миссиях они работали в паре как хорошо отлаженная машина: голос Коулсона звучал в ухе Хоукая, глаза Хоукая следили за толпой, и доказательством их совместной эффективности служили тысячи первоклассных выстрелов. А когда всё кончалось, когда очередной плохой парень был повержен, заложники освобождены и город спасен, Хоукай пропадал. Каждый раз, без исключений, он исчезал на период от шести до сорока восьми часов — длительность отсутствия была прямо пропорциональна длительности и интенсивности завершённой миссии. (Фил составил себе расчётную таблицу соответствий).
Фил был умным человеком; достаточно умным, чтобы признать, что он чего-то не знает. Например, он признавался (правда, только перед собой), что не понимает Клинта Бартона. А когда речь шла о здоровье и моральной стабильности его снайпера номер один, ему совершенно не хотелось нарушать своим вмешательством систему, которая, в общем и целом, работала. Фил привык общаться с эксцентричными агентами; ЩИТ вообще привлекает к работе людей с различными отклонениями от нормы, по самым разным причинам. Поэтому он прекрасно понимал, что у человека с таким прошлым, как у Клинта, и с его психологическими характеристиками могли возникнуть необычные привычки.
Фил мог бы легко выяснить, куда пропадает на несколько дней после длительных операций агент Бартон и чем он там занимается. Но он предпочитал этого не делать. Он предпочитает оставить за Бартоном право хотя бы в этом сохранить тайну личной жизни — раз уж лучник был лишён его во всем остальном.
Каждый раз, когда Клинт снова исчезал, Филу оставалось только надеяться, что он сделал правильный выбор.
___

В этот день у него не было намерений нарушать привычную линию поведения Бартона. То, что он заметил сбегающего Бартона, осматривая поле боя на предмет последствий сражения, получилось совершенно случайно. Но было что-то не так в том, как Клинт держал себя, что-то неправильное в его походке и движениях, и сердце Фила слегка подпрыгнуло при мысли о том, что Клинт может быть ранен. (Сердце всегда так подпрыгивало, каждый раз).
Фил стоял над больничной койкой Бартона семь раз, и он ненавидел каждую секунду, проведённую в этом кошмаре. Он никогда не делал этого ни для кого другого. И каждый раз уходил до того, как Клинт просыпался.
Всё это было очень сложно и запутанно, но он уж точно не хотел проходить через это снова.
Окликнув Бартона, Коулсон заметил, как тот насторожился, словно собирался сбежать. Никаких повреждений внешне не было видно, но что-то определённо было не так, что-то в пространном ускользающем взгляде Бартона, в неестественной напряженной позе. Его правая рука быстро сжалась и разжалась, почти незаметно для глаза, как будто он интуитивно искал свой лук. Он встретил взгляд Фила со странным отсутствующим выражением, в глазах проскользнул только жалкий намёк на улыбку, и это было совершенно не похоже на привычную беззаботную усмешку Хоукая.
Фил забеспокоился. Он видел многих агентов после битвы, видел самые различные способы справляться с этим состоянием. У него уже выработался инстинкт понимания, кого нужно оставить наедине с самим собой, кто предпочитает расслабиться и уйти в запой, а кому требуется дополнительное внимание. Несмотря на внешнее отсутствие каких-либо ранений, Бартон одним своим видом провоцировал эти инстинкты, и все они в один голос кричали «Не оставляй этого человека одного».
Конечно, он мог ошибаться. Это случалось редко, но теоретически такое было возможно, вопреки всему, что придумывали о нём младшие агенты. Битва была тяжёлой, но они уже неоднократно проходили через подобное, а эта даже была выиграна относительно чисто, без лишних потерь. Даже сейчас Фил видел, как Бартон едва заметно расслабился, глаза стали чуть менее пустыми под его внимательным и заботливым взглядом.
Найденный компромисс показался ему разумным. Он мог дать Бартону какое-то время побыть в одиночестве и сделать всё, что тот посчитает нужным для восстановления, а затем у него будет возможность проверить его состояние и оценить ситуацию. Да, хороший план.
— Бартон, отличная работа. Я бы хотел увидеть вас у себя через полчаса, чтобы допросить о ходе операции.
Ему придётся кое-что поменять, перенести допрос Шрая Пейтель, но это не страшно. Ради Клинта... ради агента Бартона — не страшно. Его голос на «Есть, сэр» прозвучал почти нормально, так что Фил просто кивнул и развернулся.
Прежде всего ему хотелось, нет, ему было просто необходимо переодеться обратно в костюм и галстук. По правде говоря, он терпеть не мог боевую форму и надевал её только когда это было вызвано жизненной необходимостью. В ней он всегда испытывал неловкость — люди вокруг начинали пялиться на него так, словно он светился, даже если все вокруг были одеты в то же самое. Костюм и галстук стали для Фила своеобразной защитной маскировкой, позволяющей отойти на задний план, где он чувствовал себя наиболее комфортно.
Один из чистых и выглаженных костюмов как раз дожидался Коулсона в офисе, но перед этим он заскочил в импровизированную комнату отдыха, чтобы сделать себе кофе. (Слава Господу, создавшему кофе). В помещении было шумно от отдыхающих после операции агентов, и Филу потребовалось несколько минут, чтобы взять стакан и направиться в свой личный временный офис — самая ценная привилегия его должности. И только когда Коулсон наконец сел за стол и начал расстегиваться, он услышал совсем рядом глубокое, размеренное дыхание. Которое совершенно точно ему не принадлежало.
По частоте и звучанию он моментально опознал Бартона. (Сколько часов Фил прожил, слушая этот ритм, подстраиваясь под дыхание Клинта, сводя их вдохи и выдохи в унисон?) Обычно этот звук его успокаивал, потому что это означало безопасность. Это означало, что Хоукай жив и здоров, по-прежнему прикрывает спину Фила и держит всё под контролем.
Но в данный момент это означало только то, что Хоукай не выключил свой коммуникатор, и ситуация получалась неловкой. Чем бы он ни был занят (йога? медитация?), Филу совершенно точно не нужно было этого знать.
Он уже собирался выйти на связь и предупредить Клинта, но тут вместо выдоха послышался едва различимый стон. Фил резко выпрямился и прижал наушник пальцем. Неужели он ошибся, и Клинт всё-таки был ранен? С того сталось бы скрыть это, если ранение относилось к категории «лёгких» в понимании Хоукая (Хоукай и Фил Коулсон не сходились во мнениях относительного того, что считать «лёгким ранением»). Он уже открыл было рот, чтобы вмешаться и потребовать у Хоукая его местоположение, когда вдруг услышал ещё один стон, чуть громче, а затем дыхание ускорилось и... о.
О.
Слава богу, это частный канал, так что Клинт не будет скомпрометирован перед другими агентами. (Случись подобное, Бартон постарался бы выйти из ситуации с нарочитой гордостью, однако Фил слишком хорошо знал, что на самом деле означает это нервное движение его правой руки, и он совершенно точно не хотел бы увидеть его снова).
Что Филу Коулсону действительно стоило бы сделать прямо сейчас — так это вынуть из уха наушник и отложить его куда-нибудь подальше, откуда он не сможет расслышать ничего из того, на что у него нет никаких прав.
...да, он определенно должен убрать наушник.
...
В конце концов, это неэтично, он должен уважать личное пространство Клинта, и совершенно неважно, как его интересует... Ну, неважно, что именно его интересует по ночам. Неважно, что теперь он получает ответы на некоторые из своих вопросов.
...
Несмотря на всю свою хвалёную силу воли, Коулсон просто не мог этого сделать. Вместо этого он чуть сдвинулся, расстегнул форму до пояса и впился пальцами в ручки кресла. Новая стратегия: слушать, но не трогать. Держать руки подальше от себя.
Он просто будет сидеть вот так и представлять Клинта Бартона, сжимающего свой член одной рукой, другая прижата к груди, пальцы зажимают сосок. Он будет представлять этот треклятую безрукавную жилетку униформы, которую он так старательно игнорировал годами, представлять её раскрытой, расстегнутой, обнажающей великолепную грудь Клинта. Он будет представлять свободно болтающийся пояс, обтягивающие штаны формы спущены, потому что Бартон был слишком нетерпелив и возбужден, чтобы снять их полностью; рука двигается всё быстрее, с каждым движением приближая его к оргазму. Фил легко мог представить тело Клинта — нереально пережить с кем бы то ни было пятьдесят операций и ни разу не увидеть его тела, и помимо того у Фила была довольно... большая практика представлений тела Клинта. Он легко мог представить его член, насыщенно-розовый, крепкий, слегка задевающий мускулистый живот, то пропадающий в сжатой руке, то вновь появляющийся.
Единственное, чего он не мог представить — это лицо Клинта в такие моменты, его выражение, линии ресниц, точный изгиб губ.
Ускорившись, лёгкие вздохи в наушнике стали громче и выразительнее, перемежаясь тихими стонами и неразборчивым шепотом. Фил невольно задался вопросом, всегда ли Хоукай ведёт себя так тихо. Он думал, что Клинт привык быть громким и несдержанным по части грязных разговоров. (Он уже мысленно изучал такую возможность подробно, несколько раз. Фил вообще был крайне дотошным и доскональным).
Но что он вообще знал? Может быть, секс — это та самая уникальная возможность наконец заставить Клинта заткнуться. А может быть просто в том месте, где находился Клинт, его могли легко подслушать. (Филу не очень понравилось стремительное ускорение сердечного ритма при этой мысли. Он сделал себе заметку на память изучить этот вопрос подробнее, попозже).
Он неловко ерзал на стуле, пытаясь не очень сильно прижиматься к сиденью. Становилось всё труднее игнорировать трущуюся о член тугую ткань униформы, которая не давала при этом ни малейшего облегчения, яркие вспышки удовольствия от соприкосновения бедер и холодящий обнажённую грудь воздух, от которого затвердели соски. Фил крепче сжал пальцами подлокотники стула, радуясь, что они металлические — пластиковые давно бы сломались — и постепенно, настойчиво, шаг за шагом стал отвоевывать обратно своё тело и избавляться от необходимости срочно обхватить член рукой. (Любой. Фил универсален).
Нет уж, он точно не будет делать этого в своем полевом офисе, сидя за своим столом. Не будет. Может быть, он и мог бы это сделать, но он не будет — если так понятнее.
Усиливающиеся стоны Клинта оповещали о приближении оргазма. Медленно втянув носом воздух, Фил морально приготовился пережить это впечатление. Он предполагал, что Клинт кончит с тихим вздохом или с оглушительным возгласом. Но чего он уж точно никак не предполагал — так это услышать, как Клинт шепчет его имя.
Сначала Фил списал было всё на слуховые галлюцинации, но потом оно повторилось, и да, это определенно звучало как «Фил», даже со скидкой на связь и низкий хриплый голос Клинта. Коулсон резко вскочил со стула в тот самый момент, как достаточно чётко услышал что-то очень похожее на «как же я люблю тебя».
Фил вырвал наушник из уха и отшвырнул в другой конец комнаты, смотря на него так, словно коммуникатор попытался его покусать. Он дрожал, всё тело покрывал мелкий пот, и он уже и думать забыл про свою эрекцию. Что он сейчас сказал... О, чёрт.
Чёрт. Он... я? Клинт думал о...
Фил рухнул обратно, прижался лбом к столешнице и попытался заставить себя дышать медленно и глубоко. Когда это ему не удалось, он попытался заставить себя хотя бы просто дышать.
Спустя минуту, убедившись, что сердце больше не стучит в ритме спринтерского забега, Фил посмотрел на часы. 16:26, Бартон будет здесь через четыре минуты.
Твою мать, Бартон будет здесь через четыре минуты, и Филу придётся встретить его, после всего вот этого, а он в полнейшем беспорядке. Совсем не похож на боевого командира, совсем не похож на спокойного, собранного агента, которым он по идее должен быть.
В такие моменты, когда Фил толком не знал, что делать, он всегда точно знал, что делать. Когда в жизни царил хаос, мелкие рутинные дела становились спасательным кругом. Фил сделал три глубоких успокаивающих вдоха и проспрягал от начала до конца десять своих любимых украинских глаголов.
А затем Фил Коулсон стал переодеваться в костюм.

Глава 3: Коулсон/Бартон

Глава 3: Коулсон/Бартон

Войдя в офис Фила Коулсона, Хоукай застал начальника согнувшимся на своем кресле, занятым шнуровкой левого ботинка. Ботинок тёмно-серого, не чёрного, цвета был надраен до такого блеска, что Клинт мог бы стрелять, ориентируясь на отражение. На Коулсоне не было ни пиджака, ни галстука, верхние три пуговицы его рубашки (безупречно белоснежной, с едва заметными светло-голубыми полосками) были расстёгнуты.
Запнувшись, Клинт уставился на куратора. В этот раз ему не удалось скрыть своё изумление.
Это было неслыханно — чтобы кто-то застал Коулсона в небезупречном виде. Этот расстегнутый, полуодетый Коулсон был гораздо более шокирующим, чем если бы Клинт случайно застал его голым или переодетым в женщину (Клинт уже видел Коулсона в женской одежде. Она ему удивительно шла).
Не удержавшись, он скользнул взглядом по шее Коулсона — беззащитное горло, подчёркнутая тенью линия изгиба, неожиданно обнаженная полоска кожи. Еще одна картинка в его коллекцию. Вот эти несколько сантиметров шеи и груди в данный момент производили на него гораздо более сильное впечатление, чем полноценный танец стриптизёров у шеста.
Что-то, видимо, случилось с внутренним таймером Клинта, потому что он даже примерно не мог представить, сколько простоял вот так, пялясь на шею Коулсона, разве что слюни не пуская. Как минимум несколько долгих секунд. Когда он отвис, ему захотелось как следует стукнуть себя по голове, словно он был неисправным аппаратом.
Да, с ним определённо было что-то не так. Руки Коулсона двигались как будто в рапиде, так же, как некоторые объекты в пылу битвы, когда Клинт делал целую серию выстрелов. Но тут не было ни битвы, ни целей. Тут был только Коулсон, застёгивающий оставшиеся пуговицы рубашки.
Определенно, зрелище одевающегося человека не должно было быть настолько горячим.
Оно не должно было создавать такое ощущение, словно Клинт подсматривает за чем-то очень, очень личным, даже интимным — пока элегантные пальцы Коулсона медленно проталкивали блестящие круглые пуговицы в предназначенные для них дырки и педантично поправляли каждую по очереди. (Пальцы, дырки... Иногда Клинт ненавидел свой мозг). Белая отутюженная ткань медленно прятала сантиметры обнаженной груди, горла, шеи. Когда рубашка была полностью застегнута, Клинт стал пялиться на линию челюсти Коулсона. Лицевые мышцы чуть выступили, напрягаясь, но куратор оставался спокоен и невозмутим. Он так ничего и не сказал Клинту, даже не предложил присесть. Молча потянулся к расправленному на столе галстуку.
Сегодняшний галстук был однотонным, полуночно-синего цвета, почти чёрный, с чуть выступающим рельефным штрихом, который Клинту тут же очень захотелось пощупать. Коулсон чётким выверенным жестом накинул его на шею, а затем с подкупающей легкостью завязал в превосходный Принц Альберт. (Он вообще неплохо разбирается в узлах, да? Перед мысленным взором Клинта быстро выстроился целый набор картинок с участием сильных рук, изящных пальцев, шёлковых галстуков, узлов, запястий, лодыжек, оснований кровати, а потом Клинт вернулся в реальность и понял, что он стоит перед своим начальником и размышляет о связывании. Опять.)
Каким-то образом галстук и рубашка сговорились подчеркнуть голубизну глаз Коулсона, и чёрт, в конце концов, это было нечестно. Привычным движением разгладив галстук, Коулсон повернулся за пиджаком — тот был угольно-чёрным в цвет брюк, стандартного образца (Коулсону явно нравилось носить любимые цвета ближе к коже). Надев его одним плавным движением, он прошёлся пальцами по воротничку (слишком светлому по контрасту с чёрным), а затем просто... замер. Он не поднялся, не поприветствовал Клинта, не махнул ему рукой, приглашая прекратить подпирать дверь и подойти ближе. Он просто замер и уставился на него, словно понятия не имел, что делать дальше.
Мысль о потерявшемся Коулсоне резанула по живому, и неожиданно всё стало неправильно. Сердце забилось в каком-то диком ритме, Клинт почувствовал себя так, словно горит изнутри. Он должен был бегать, драться, должен был делать хоть что-то, что довело бы его до такого состояния.
Всему должна быть своя причина. Что-то кроме этой капли пота на лбу Коулсона.
Клинт отступил назад и прижался к холодному металлу двери в надежде на его отрезвляющий эффект.
Надежды не оправдались.
Правая рука опять непроизвольно сжалась, а Коулсон по-прежнему смотрел на него так, как будто пытался проникнуть в мозг Клинта своими проклятыми глазами. Надо уходить, черт, надо попросить перенести допрос, надо сваливать отсюда сейчас же, прежде чем он сделает что-нибудь невыносимо глупое. Что-нибудь неизгладимо глупое. Что-нибудь «выставлен с позором и отправлен на психологические тестирования» глупое. Он уже почти решился открыть дверь и смыться, когда Коулсон вдруг резко оборвал затянувшуюся неловкость.
Прочистив горло, он кивнул Клинту, как будто всё было нормально и они не пялились друг на друга в полной тишине минут пять, не меньше, и махнул ему рукой, приглашая подойти ближе. После первого же шага вперед Клинта охватила неожиданная робость. Холод металла пропал из-за спины, внутри по-прежнему всё горело, и он отстраненно задался вопросом, не заболел ли он.
И, может быть, Фил тоже заболел, потому что он не пододвинулся к столу и не соединил перед собой кончики пальцев, как обычно. Он не нацепил это свое выражение лица, почти-улыбка-но-не-совсем, предназначенное для допросов. Фил Коулсон любит постоянство в таких мелочах, это все знают. (У Клинта была своя теория на эту тему — что-то типа жить посреди хаоса и держать под контролем хоть что-то. Он это мог понять, у самого была похожая привычка, хоть и в другой форме). Ничего этого Фил Коулсон не сделал.
Вместо этого Фил Коулсон поднялся, оправил свой пиджак (бледная кожа на чёрном, и всё, чёрная ткань была окончательно потеряна для Клинта, теперь его член будет реагировать на неё везде) и сделал шесть медленных, выверенных шагов, огибая угол своего стола, легко скользя подошвами по неровному линолеуму.
Фил совсем не был похож на кота, но в голове у Клинта всё равно почему-то появился образ выслеживающей добычу пантеры. Было что-то странное в этих сдержанных движениях, как будто он боялся его спугнуть, и Клинт с трудом удержался от нервной усмешки — вряд ли он смог бы сейчас сдвинуться с места, даже если бы очень захотел. Нет, пока Фил смотрит на него вот так, медленно приближаясь, это было совершенно невозможно. Он остановился перед столом, на границе личного пространства Клинта, настолько близко, что тот мог почувствовать его дыхание.
Сглотнув, Клинт направил все усилия на то, чтобы стоять спокойно.
___
Фил запомнил, как Клинт следил взглядом за движением его рук, как смотрел на его шею. Он запомнил, как Клинт начал нервничать, когда Фил остановился, как будто лучнику захотелось сбежать. Когда Фил на минуту потерял контроль.
И он по-прежнему не мог избавиться от этого голоса в голове, говорящего «Фил», говорящего «как же я люблю тебя».
Кажется, теперь он всё понял.
Кажется, теперь он знал, что делать.
Когда он вышел из поля зрения Клинта с левой стороны, тот перевёл взгляд вперед. Это был знак доверия, от которого у Фила чуть перехватило дыхание — Клинт доверял ему настолько, что не испытывал необходимости неотступно следить за ним, и позволил оказаться за спиной, даже сейчас.
И он собирался сделать всё, что было в его силах, чтобы оправдать это доверие. (Потому что до сих пор он в этом явно не преуспел, раз умудрился пропустить такую важную вещь. И это надо было исправлять немедленно).
Он медленно обходил Клинта, не торопясь, оттягивая каждый шаг, позволяя тому почувствовать силу своего взгляда. Фил знал, что на Клинта часто пялились и мужчины, и женщины, его постоянно одаривали и беглыми, и пристальными взглядами, даже иногда свистели вслед. (Филу тоже то и дело приходилось следить за своими глазами). Но сейчас он задумался, когда на Клинта последний раз просто смотрели, без суждений и оценок.
Филу не надо было ничего оценивать. Он уже давно понял, что ему нужно.
Держась достаточно близко, чтобы Клинт мог почувствовать тепло его тела, Фил всё же не касался его. Он наслаждался каждой секундой, упиваясь картинкой и тем фактом, что ему наконец не надо было прятаться, что он мог смотреть открыто и что Клинт ему это позволял. Он осмотрел примечательные бицепсы и плечи, скользнул взглядом по позвоночнику Клинта вниз и представил осторожные прикосновения ладоней — вдоль по обтягивающему жилету, ниже, к знаменитой злосчастной пятой точке агента Бартона. Затем ноги — натренированные в беге и драках бедра, литые икроножные мышцы, привычные к прыжкам с крыши на крышу, удивительно стройные лодыжки, за право поцеловать которые Фил отдал бы жизнь. Затем мощные ботинки и пол, и пройтись взглядом в обратном направлении.
Он знал, что не надо прикасаться к Клинту, сейчас никак нельзя. Не из-за правил или прочей подобной ерунды — правила были посланы к чертям ещё на том моменте, когда он не снял наушник коммуникатора. Просто сейчас Клинту нужно было не это. Но где-то далеко в глубине души Фил оставался кинестетиком, который привык выражать свои эмоции через физический контакт; и он хотел, чтобы Клинт чётко себе уяснил, что его ценят, его хотят. Его любят. Поэтому Фил пошел на компромисс и заменил пальцы глазами, прикосновения — взглядами, и теперь искренне надеялся, что Клинт всё поймет. Что он почувствует всё, что Фил пытался ему передать.
Когда Фил завершил обход, они вновь оказались лицом к лицу, но он уже знал — и понимал, что Клинт тоже знает — что их отношения непоправимо изменились. Фил даже мог бы сейчас сесть обратно и начать стандартную процедуру допроса, ничего из этого нового и неосязаемого не исчезло бы. Оно теперь будет всё время висеть между ними в воздухе.
Но это было бы очень трусливым выходом из положения. А Фил Коулсон обладал самыми разными чертами характера, но трусость в них точно не входила.
Не сводя с Клинта глаз, сохраняя максимально спокойное выражение лица, он мысленно подвёл итоги.
Первое: всё время поддерживай видимость контроля. Клинт явно начинает нервничать, когда ты теряешься. Если ты контролируешь ситуацию, тогда Клинту не нужно этого делать, и он может спокойно расслабиться и ни о чём не волноваться.
Второе: будь проще. Сейчас не время для разговоров. Сейчас Клинта гораздо больше заботит не сознание, а тело, ему нужны движения и действия. Будь проще. Придерживайся физиологии.
Третье: всё время держать для Клинта открытыми пути отхода. Не трогай его, не перекрывай ему выход. Не запирай его.
Четвертое: у Клинта был оргазм примерно двадцать минут назад — и, судя по звуковому сопровождению, он был довольно сильным. Принимая во внимание этот факт, а также его уровень усталости, в данный момент Клинту ещё далеко до восстановления сил. Это несколько сужает круг возможных сценариев.
Как только он свёл всё воедино, решение оказалось очевидным.
Он прочистил горло.
— Бартон, — получилось неровно, словно он только с пробежки. Кожа горела, но Фил старался выглядеть максимально хладнокровным, прислонившись к столу, упёршись ладонями в поверхность столешницы. Клинту нужно, чтобы он был спокойным. Таким же, как во время операций.
— Сэр, — голос Бартона дрогнул, но его тело по-прежнему было расслаблено, без угрожающего напряжения мышц. Хорошо. Лишнее подтверждение гипотезы.
У него всё получится, должно получиться. Ради Клинта.
Будь проще. Придерживайся физиологии.
— Встань на колени.
Это было больше похоже на предложение, чем на приказ, и они оба об этом знали.
— Да, сэр. — Бартон беспрекословно опустился на старый линолеум, и ноги Фила чуть не подкосились, превратившись в желе. Он лучше других знал, с какой легкостью Хоукай пренебрегал приказами, если они ему не нравились. Он был морально готов к тому, что агент сбежит, или просто врежет ему, если Фил что-то неправильно понял.
Взяв себя в руки, он посмотрел на Клинта сверху вниз. Его голова была чуть наклонена, глаза уставились в одну точку где-то в районе колен Фила. Взгляд немного расфокусирован, но дыхание свободное, плечи расслаблены. Закрыв глаза, Фил сохранил картину на подкорке.
Обычно Клинт симпатичен — даже, можно сказать, невероятно привлекателен — но в этот момент, в таком виде, он был по-настоящему красив. Все его жёсткие линии смягчились, как будто внутри что-то отпустило, и он расслабился, словно избавившись от невыносимой тяжести.
Фил медленно подвинулся вперед, пока носки ботинок не оказались зажатыми между полом и коленями Клинта. У него стоит, стоит по-прежнему, кажется, стояло всё это время. Клинт поднял глаза и теперь смотрел прямо на пах, губы были чуть приоткрыты. Фил опустил руки и спокойно расстегнул молнию, оставив пуговицу и ремень застегнутыми.
— Руки на колени. — Будь проще. Концентрация внимания на простых моментах.
— Да, сэр.
Сделав глубокий вдох, Фил медленно выдохнул и вытащил член. Бёдра вздрогнули от прикосновения ладони, и он уже предчувствовал, как трудно будет удержаться и не кончить сразу.
— Клинт... — нет, надо остановиться. Это надо говорить не так, не срывающимся от волнения голосом.
Он выдержал паузу и попробовал снова:
— Отсоси мне.
___

— Да, сэр.
Клинта переполняла благодарность, он чувствовал, как признательность согревает горло и ласкает кожу изнутри, подкатывая слезы к глазам.
Фил понял. Фил всё сделал за него, и Клинту осталось только сказать «Да, сэр» — фраза, которую произносит по сто раз на дню.
Фил знает. Фил понимает.
Он обдумает это позже, страх и смущение тоже надо оставить на потом. Сейчас это было совершенно неважно, и он приоткрыл рот, наклонился вперед и легко коснулся губами головки члена. Первый поцелуй, — подумал он, чувствуя легкое головокружение.
Член Фила оказался больше, чем он предполагал, но это было не страшно, ничего чрезмерного, ничего, c чем Клинт не имел бы дела раньше. Он открыл рот шире, охватил губами головку и несколько раз скользнул языком, прежде чем наклониться вперед и взять в себя до конца.
Фил коротко и удивленно выдохнул, Клинт поднял взгляд и ох.
Так вот как выглядит Фил, когда занимается любовью.
Его веки потяжелели, зрачки расширились и словно еще больше потемнели. Он смотрел на Клинта сверху глазами полными чего-то, очень похожего на восхищение, и Клинт не мог этого понять, но из-за этого ему хотелось сделать Филу как можно приятнее. Он чувствовал шершавым языком гладкость и твердость тяжелого члена во рту, наклоняясь вперед и заглатывая так далеко, что головка члена уткнулась в заднюю стенку горла. Клинт сглотнул, зная, что рвотного рефлекса не избежать, но совершенно не волнуясь по этому поводу, потому что главным было сделать Филу приятно.
Пальцы напряжённых рук куратора вцепились в столешницу до побелевших костяшек. Клинт чувствовал, что он пытается удержать на месте свои бедра и руки, и любил его за это ещё больше. За то, что он точно знал, что именно нужно делать, чтобы подарить Клинту чувство безопасности; за то, что он по-прежнему был полностью одет, одет в этот прекрасный костюм Фила Коулсона, пока ему делают минет в его офисе, и если кто-нибудь вдруг войдет прямо сейчас, они получат только лицо и руки Фила Коулсона. Клинту достанется гораздо больше.
— Хорошо... чёрт побери, как хорошо, — выдохнул Фил, когда Клинт взял до основания, затем медленно отстранился обратно к головке, скользнул языком по нижней части члена и вновь наклонился вперед, принимая в себя. Он послушно держал руки лежащими на коленях и был благодарен за то, что ему не надо было думать, что с ними делать. Это он понимал, это было ему знакомо, это он делал уже миллион раз. Но при этом перед ним стоял именно Фил, у него во рту был член Фила, и это делало ситуацию не просто особенной — особенной среди особенных. Это был подарок, в одиночку стоящих всех забытых дней рождения и одиноких рождественских вечеров.
Он понимал, что потом, когда он будет думать и вспоминать, что-то может его испугать, но даже это будет неважно, потому что Коулсон отдал ему приказ, Коулсон сделал первый шаг и всё, что ему надо было сделать — это сказать «Да, сэр» и господи, как он вообще может быть настолько идеальным, как он может всё так правильно понимать?
— Я хочу, чтобы ты проглотил, когда я кончу, — это была первая фраза, не сформулированная как приказ, и все нервные мысли по этому поводу стоило оставить на потом, а может быть и вовсе от них избавиться. Поэтому Клинт просто закрыл глаза и сосредоточился на ритме, ускоряющемся, разгоняющемся, приближающем Фила к краю. Он чувствовал объем и жар чужой кожи, и твёрдую плоть, и у всего этого был вкус Фила, твою мать, он теперь знает, каков он на вкус. Фил издал звук, который показался почти рычанием, таким глубоким и первобытным, чего никак нельзя было ожидать от мужчины в первоклассном костюме. От мужчины, по уши затянутого в качественную ткань, кончавшего ему в рот. И имя Клинта тоже было в этом звуке, где-то в отголосках.
Он чувствовал его на языке, чувствовал свое имя и самого Фила, и у всего этого был солоновато-горький обжигающий привкус. Клинт облизывал и сглатывал, сглатывал и облизывал снова и снова.
Казалось, оргазм Фила будет длиться вечно. Подняв глаза, он увидел, как тот прикусывает костяшки прижатого ко рту кулака, крепко зажмурив глаза. Это был самый лишённый самоконтроля Фил из всех виденных Клинтом, включая и тот раз, когда он лежал в коме; но Клинту было всё равно, потому что теперь их было двое.
Всё тело Фила согнулось вперед, наклонившись, словно он пытался накрыть собой Клинта и обернуться вокруг, не касаясь. И за это Клинт его тоже любил — за то, что ему так хотелось прикоснуться, и еще больше за то, что он этого не делал.
Когда член Фила наконец перестал пульсировать и начал расслабляться, Клинт обежал языком вокруг раз, другой, собирая последние капли спермы. Убедившись, что Фил полностью чист, он отстранился с тихим звуком и посмотрел на Коулсона. Тот покраснел, лоб вспотел, взгляд не отрывался от Клинта. В глубоких глазах словно отражались целые галактики, чарующие и затягивающие.
Клинт посмотрел в ответ, не будучи уверенным, что именно читается в его глазах, но не сомневаясь, что Фил всё правильно поймет.
Только когда он отвёл взгляд, Фил тихо приказал:
— Застегни меня.
И почему-то это показалось Клинту самым горячим моментом из всех, что он только что пережил. Он провёл пальцами по молнии на штанах Фила, чувствуя трение металлических зубчиков о погрубевшую кожу, попробовал на ощупь шёлк его трусов-боксеров (полуночный синий, они в точности повторяли цвет галстука, господи Иисусе), приводя всё в порядок. Это было похоже на сокрытие тайны, словно они прятали что-то, принадлежащее только им двоим.
Как будто самые сокровенные секреты Клинта, его признание и признательность оставались там, где они будут в полной безопасности, скрытые от чужих глаз под слоями хлопка и идущих вразрез с правилами приказов.
Клинт осторожно застегнул молнию, у него даже не тряслись пальцы. Сев обратно на пятки, он вернул руки в прежнее положение и стал ждать. Он понятия не имел, что будет происходить дальше, но почему-то не очень волновался по этому поводу.
Фил позаботится о нем. Фил знает, что делать.

Глава 4: Клинт и Фил.

Глава 4: Клинт и Фил.

В итоге, в тот первый раз, Клинт всё-таки ушел.
Через пять минут должен был прийти другой агент, на дверях не было замка, назначить его на другое время не было возможности, и вообще переносить согласованные встречи — совсем не в стиле Фила. Но принимать важное решение без предварительного анализа сопутствующей информации — тоже не в стиле Фила.
Опустившись на колени перед Клинтом, он медленно, стремясь передать движением нужные эмоции, наклонил голову вперед, пока они не соприкоснулись лбами.
— Скажи мне, что ты будешь сейчас делать, если я отпущу тебя.
Клинт знал, что не может врать, вряд ли он теперь вообще когда-нибудь сможет врать Филу.
— Сбегу.
— Ты вернёшься?
— После того, как высплюсь.
— Агент, — голос стал резче, Коулсон отстранился и посмотрел Клинту в глаза. — Вы вернетесь невредимым?
Клинту понадобилось некоторое время на размышления.
Наконец он склонил голову:
— Я не собираюсь делать ничего такого, что могло бы мне навредить.
Этого было достаточно. Фил отпустил его со странной сдержанной интонацией в голосе, в которой была глубокая забота и угроза в стиле «мы поговорим об этом завтра». Клинту очень хотелось сказать, что завтра его может не быть дома, что завтра он может быть ещё не готов обсуждать это. Может быть, он вообще никогда не будет готов. Но он не смог заставить себя оспорить приказ, отданный таким голосом, поэтому он просто кивнул.
— Да, сэр, я буду на месте. — (Придётся подготовиться).
Клинт уже был в дверях, когда Фил снова его окликнул.
— Бартон!
Он обернулся на пороге.
Коулсон смотрел на него так, что Клинту почти захотелось, чтобы он приказал ему остаться. Почти, но не совсем, потому что внутри уже начал зарождаться страх, а ему очень не хотелось чувствовать страх рядом с Филом. (Дай бог, чтобы потом это прошло).
И Фил, словно поняв это, просто поднял руку то ли в прощании, то ли в благословлении:
— Не загоняй себя. Возвращайся ко мне завтра.
Кивнув, Клинт вышел из кабинета.
___

Покинув здание ЩИТа, он перешёл на бег, но не такой, каким приходится отрываться от погони.
Он бежал без остановок, не сбавляя темп, до тех пор, пока не достиг своего тайного убежища — в десяти милях вдоль по шоссе. Забравшись на крышу, он проскользнул внутрь через узкое окно и рухнул на грязный деревянный пол.
Насквозь мокрый от пота, с разрывающимся от нехватки воздуха легкими, он почему-то всё равно чувствовал легкость и удивительное спокойствие. Ничего не рвалось изнутри, сознание было тихим и чистым, его не занимали ни муравьи под кожей, ни выстраивающиеся углы. Оно словно пребывало в ждущем режиме, в ожидании ежедневных бытовых деталей. Поднявшись, Клинт выпрямился и прислушался к себе.
Так вот как ощущается свобода.
Раздевшись и вытершись полотенцем, он рухнул на узкий матрас. Сошедшее на него глубокое забытьё было лишено сновидений.
___

Фил сел за стол, чувствуя во всем теле слабость и вялость, и пожалел, что не может вернуть Клинта обратно. Ему хотелось обнять его, прижать к себе, раствориться в его теплоте и уснуть, но сейчас это было невозможно. Ему придётся удовлетвориться обещанием завтрашнего дня.
Фил был терпеливым человеком, умеющим ждать. То, что случилось сегодня, явно не было концом; это не было даже началом. Он невольно задумался, наступит ли когда-нибудь такой момент, когда он оглянется на этот день и будет отмечать его как памятную дату.
Наверно, ему стоит где-нибудь это записать, просто на всякий случай.
Наклонившись, Фил открыл правый ящик и вытащил большую стопку одинаковых черных блокнотов. Проведя пальцем по корешкам, он вытащил седьмой снизу блокнот. На обложке не было никаких надписей, но страницы буквально пестрели мелким почерком.
Это был уже пятый блокнот «Клинта Бартона». (Предыдущие четыре были надежно заперты дома).
У Фила были блокноты для многих агентов, по одному на каждого. Но про Клинта у него было написано гораздо больше — в 3,7 раз больше, если быть точнее — чем про кого бы то ни было за всю его жизнь.
Открыв его на первом чистом листе, он снял колпачок с ручки, которая шла у него под номером два в списке самых любимых ручек. Потратил несколько секунд на размышления о положениях ЩИТа о частной жизни и о вероятности обнаружения. Затем написал наверху страницы чёткими чуть наклонными буквами: «Протокол допроса 13». Слева сверху вниз проставил ровным столбиком числа от 1 до 13.
Напротив номера 1 он написал дату и приблизительное время начала «допроса» Бартона. За ними пошёл непонятный набор букв и цифр, который выглядел полнейшей бессмыслицей без шифра декодировки, хранившегося только в голове у Коулсона.
В общих чертах текст переводился как «лучший минет в моей жизни», и ещё «кажется, я влюбился».
Коснувшись ручкой нижней губы, он задумался, анализируя. Вспоминая всё, что он знал о характере Клинта, сравнивая это с тем, что видел сегодня; прикидывая возможные варианты действий для достижения желаемого результата. Спустя какое-то время он нарисовал маленькую звездочку напротив номера 5.
После пятого раза он попросит Клинта остаться.
Отложив ручку, Фил стал мысленно прикидывать, как это сделать.

___

Получилось так, что всё его тщательное планирование отправилось коту под хвост после их третьего допроса «Протокола 13» (подтип b(2): анальный секс, принимает Ф.К.), когда Клинт забрался на стол Фила и тут же вырубился. Скинув левой рукой стаканчик с карандашами, рассыпавшимися по полу, свесив правую с края стола, уткнувшись носом в стопку важнейших отчетов.
К утру документы будут безнадежно испорчены слюнями; Фил уже видел, как Клинт спит. Вздохнув, он решил ничего не переписывать.
Выждав, пока дыхание Клинта замедлится и выровняется, Фил поднялся, снял и повесил галстук, который всё еще оставался на шее, а затем забрался к Клинту и обнял его за пояс. Закрыв глаза, он мысленно поблагодарил Бога, в чьем существовании он сомневался, за то, что даровал ему это. (Детские лютеранские привычки очень устойчивы).
В любом случае, теперь его жизнь уж точно стала чудом и подарком небес.
___

Проспав шесть часов, они отправились на завтрак и поспорили о преимуществах блинов и вафель.
Это было прекрасное утро.

@темы: творчество своё, творчество чужое, Боженятко и Ко., Own Personal Handler, House of BowTie, Шлюхоптица

---

И чего я, спрашивается, так этого теста боялась?)) Прошла всё с первого раза, и даже получила "высокий уровень" по ассортименту.

После рассказов коллеги о том, что она этот тест проходила раз шесть, я этого никак не ожидала.
Можно было бы решить, что я гений, если бы я не знала, что это далеко не так, кхм.

Главный герой "Жены журавля" представляется мне как нечто среднее между Греггом и Артуром Дентом, впечатление то еще.
- Книга про то, как мужик женился на журавле? Надо брать!

P.S. А завтра я сяду смотреть Агентов. Честно.
P.P.S. А еще сегодня был Всемирный день книги, так что с праздником вас, котики

@темы: Приключения пингвина-социофоба, Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники, Здравствуйте, вам что-нибудь подсказать?

---

Восхитительно.

@темы: Перфекшн!

---

I hope that Russians love their children too

Простите, это по-прежнему кажется мне восхитительным за гранью.
Стинг поёт Russians в Москве на Новый Год в сопровождении симфонического оркестра. И эта пробирающая известная всем тема из "Бориса Годунова", которая так прекрасно вписалась в песню, и колокола, и снег, и то, что это Стинг, и эта песня и её музыка, она же прекрасна от начала и до конца.
По-моему, тут открываются какие-то порталы в вечность.

@темы: смотреть и слушать, Every moment has its music, ОБОЖАЮ ЭТИХ ЛЮДЕЙ, Перфекшн!

---

О струнах и тетиве

тут

Название: О струнах и тетиве
Автор:  Йож во фраке
Фандом: Мстители
Пейринг: Коулсон/Бартон, Коулсон/Одри (“the cellist”).
Рейтинг: NC-17
Размер: 20169 слово (а ведь это должен был быть совсем маленький фик)
Описание: Чаще всего противоположности – понятия взаимоисключающие. Иногда, но очень редко, они могут сосуществовать без каких-либо видимых конфронтаций. Тех случаев, когда противоположности являются взаимодополняющими – единицы.
Человеческий фактор – страшная штука, особенно если речь идёт о Филе Дж. Коулсоне.
Предупреждения: немного ангста, немного рефлексии, немного экшена, немного секса, немного симфонического оркестра. Постельная сцена – с Клинтом.
Для тех, кто вдруг по счастливой случайности не видел нашу виолончелистку, ну и просто полюбоваться:

Плейлист основных упоминающихся в тексте композиций:


кнопочка на случай, если плеер.ком опять тупит
Спасибо  Джулс, сама знаешь за что

О тетиве.

Клинт увидел их случайно, на улице.

Клинт увидел их случайно, на улице.
Он стоял на переходе, поджидая зелёный, его согревала уютная мысль о свежекупленном подарке в сумке, на небе было ни облачка, в парке пели птички, у него оставалось ещё целых семь с половиной часов законного выходного, в общем, это был просто охренительный день – до тех самых пор, пока Клинт не кинул взгляд на другую сторону дороги и не увидел их.
И ещё до того, как понял, что он, собственно, увидел, он уже с какой-то непередаваемой ясностью почувствовал, что выходной безнадежно испорчен и что все эти семь с половиной часов он будет пить. Что-нибудь максимально крепкое. Где-нибудь максимально далеко.
На ней было лёгкое белое платье с подолом чуть выше колена, всё в мелкий цветочек, он – в незнакомом Клинту светлом костюме; безупречные стрелки на брюках, белоснежная рубашка, чёрт побери, они словно сошли с этих идиотских реклам часов или бижутерии в модных глянцевых журналах, прочно поселившихся на стеклянных столиках в приёмных. Они даже так же идеально подходили друг другу, как подобранные и поставленные рядом модели. Клинт готов был поклясться, что она ниже его ровно на два сантиметра, разницу в длине их шагов нет смысла считать из-за незначительности расхождений, и даже пропорции фигур были словно филигранно выверены.
Вот только выражения их лиц явно не были искусственными. Они были абсолютно, несомненно, неоспоримо и безоглядно счастливы.
Клинт стоял на краю тротуара, не обращая внимания ни на загоревшийся зелёный, ни на спешащих мимо людей. Какой-то внушительный господин двух метров в обхвате случайно задел его боком, Клинт дёрнулся и, не отводя взгляда от белой пары на фоне зелени парка, сделал несколько неровных шагов назад, наткнулся спиной на столб светофора и остался в таком положении. Так ему показалось надёжнее, потому что тело словно бы временно утратило способность грамотно пользоваться гравитацией и норовило растерять остатки координации. Всё вокруг смазалось, сведясь в единую точку обзора, которая двигалась, шагала, о чём-то разговаривала и выглядела неприлично довольной.
Они шли, держась за руку, как романтично настроенные подростки. Она слушала его, по-птичьи наклонив голову, и смеялась так выразительно, что Клинт слышал её даже сквозь шум машин и пчелиный гул разговоров вокруг. Коулсон улыбался. Чёрт, Клинт так редко видел его таким. Конечно, Фил Коулсон часто улыбался – вежливо для коллег, вдохновляюще перед операциями, устало после бойни. Один раз Клинту «посчастливилось» увидеть, как он улыбается трём громилам с ножами и дубинками, будучи подвешенным на крюке в полуметре от земли; на залитом кровью лице и не видно было ничего, кроме этой улыбки. Клинт слабо помнил последовавшие за этой улыбкой события, он восстановил их уже по рассказам других очевидцев, включая самого Коулсона, и по трём изуродованным трупам, которых не смогли опознать даже ближайшие родственники.
Конечно, Фил Коулсон улыбался, но чтобы вот так – свободно, открыто, искренне, без тени заботы или предвкушения предстоящих испытаний... Клинт такого не помнил. Это выглядело слишком непривычно. Правая рука руководителя крупнейшей секретной организации, стоящей на страже спокойствия Америки и всего мира, не может так улыбаться. Так может улыбаться кто-то совсем другой, не знающий ничего из того обширного списка «вещей, после которых ты снова будешь бояться темноты».
Коулсон был похож на образцово-показательного учителя.
Она была похожа на жену образцово-показательного учителя.
Бартон зачем-то прищурил глаза, смотря на её руку, хотя прекрасно знал, что Коулсон холост. Во всяком случае, именно об этом было написано третьей строчкой в его личном деле, но теперь уже Клинт не мог быть уверен ни в чём, что касалось этого Мистер Неожиданность.
«Ничего, сейчас они пройдут через всю эту чёртову улицу и исчезнут из поля зрения, – говорил кто-то в голове у Клинта, словно пытаясь его успокоить, хотя зачем его успокаивать, как будто он переживает, он же ничуть не переживает, с чего бы. – А ты за ними не пойдёшь. Ты за ними не пойдёшь. Ты ведь за ними не пойдёшь?»
«Чего ты ждал, – зло выговаривал ему какой-то другой голос, переплетаясь с первым, перебивая и забивая его. – Это изначально обговаривалось. Никто никому ничего не должен. Вы коллеги, так? Вы команда. Отличная команда, но это неважно. Вы партнеры по сексу. По отличному сексу, но это тоже неважно. Он не твой, ты не его. Свободные отношения. Идиллия. Тебе же это всё нахрен не было нужно…»
«Заткнись, – прерывал его кто-то ещё. – Просто. Заткнись.»
Голоса ещё о чем-то спорили автономно, но Клинт уже не улавливал сути. Клинт стоял и рассматривал их с какой-то маниакальной внимательностью, хотя понимал, что делать этого ему совсем не следует, и что лучше бы перестать так пялиться, лучше бы развернуться и уйти, и идти, и идти, пока не дойдёшь до края города, а потом идти ещё куда-нибудь, там напиться, по расписанию после второй бутылки виски свалиться под стол и исчезнуть с лица земли. Да. Отличный план.
У неё были действительно красивые ноги, изящные лёгкие туфли без каблука. Тонкая талия, не по-женски плоский живот, небольшая грудь. Светлая, слегка подёрнутая загаром кожа – безукоризненно гладкая, машинально отметил Клинт. Ни одной морщины. Ни одного шрама. Отливающие рыжиной волосы забраны в небрежный хвост. Тот самый тип женщин, когда ничто не подчёркивает красоту лучше, чем нарочитая небрежность.
А она была красива.
О да, она была очень красива.
Естественность в абсолюте, конечно, он понимал Коулсона. Мог бы понять. Наверное. Будь он на месте Коулсона.
Прогулочным шагом дойдя до террасы уличного кафе, они притормозили напротив выставленного на подставке меню. «О нет, – взмолился Бартон. – Пожалуйста, пожалуйста, не надо, просто идите вперед, просто…»
Пройдя между двумя карликовыми пальмами в кадках, они подошли к свободному столику. Красная скатерть чуть колыхалась под порывами тёплого летнего ветра, весело трепыхался зонтик от солнца. Коулсон галантно отодвинул ей стул, она села, улыбаясь так, словно это был не Коулсон, а член королевской семьи, и на какую-то секунду Клинт был уверен, что тот сейчас поцелует ей руку. Но он решил не размениваться на мелочи.
Ну, по крайней мере, это точно не его сестра, внезапно прибывшая из Теннеси погостить недельку в Нью-Йорке.
«Так вот как это выглядит со стороны», – отстранённо подумал Клинт, смотря на безусловно красивый, несомненно страстный и удивительно нежный поцелуй.
У-ди-ви-тель-но нежный.
В знакомом ему Коулсоне было что угодно, но только не нежность. В нем было доверие, было признание и уважение, было желание и подкупающая уверенность в беспрекословности его приказов, но нежность – никогда.
Клинт не заслуживал нежности.
«Твою мать, Коулсон, – лучник обполз боком столб и встал за ним, прижавшись животом, для верности придерживаясь рукой. Устало уткнулся лбом в холодный металл, на секунду прикрыл глаза. – Почему именно сегодня.»
Завтра в девять совещание по операции против контрабандистов инопланетными топливными капсулами, а он сейчас напьётся до чёртиков и вряд ли сможет не то что явиться к девяти, дай бог ему вообще доползти до ЩИТа, и Коулсон будет смотреть на него этим своим терпеливо-укоризненным взглядом и спрашивать «Весёлая ночь, агент Бартон?» – то ли в шутку, то ли серьёзно злясь, по нему никогда не поймёшь.
К ним подошёл официант, похожий на Оуэна Уилсона, тоже улыбающийся так, словно выиграл гран-при в казино, и все вокруг них улыбались теми же счастливыми улыбками, и всё вокруг тоже улыбалось, и от всего этого счастья у Клинта заломило виски.
Чёрт, похоже, он даже примерно не представлял всей глубины своих, страшно сказать, чувств. Зато теперь он её прекрасно видит. Теперь он смотрит на неё снизу вверх, как на круг света со дна колодца, увязнув по пояс в каком-то болоте без шанса на выживание.
Кинув ещё один взгляд на счастливую парочку за столиком летнего кафе – интересно, на каком количестве плёнок уличных фотографов проявятся потом эти два влюблённых лица? – он резко оттолкнулся от столба, словно не был уверен, что сможет оторваться без дополнительных усилий, развернулся и, не оборачиваясь, пошёл прочь.

Да, это ревность – признался сам себе Клинт по прошествии трех часов, шестнадцати минут и бутылки мартини, когда слово «ревность» наконец перестало вызывать желание заказать ещё две.
Ревность, о которой он даже не подозревал. Конечно, он с такой лёгкостью согласился на отношения «мы хорошо проводим время вместе, и никто никому ничего не должен», потому что он даже представить не мог, что у Коулсона может быть кто-то ещё. В смысле, ну серьезно, это же агент Коулсон, Мистер Трудоголик Без Личной Жизни. По большому счёту, для Клинта стало большим сюрпризом, что он вообще испытывает какие-то эмоции. Его удивительные таланты в постели тоже стали знатным сюрпризом, потому что подразумевали помимо изобретательности ну, как минимум наличие какого-то опыта. Клинт решил особо не задумываться на эту тему. У него не было никакой необходимости над этим задумываться – его мозг своевольно решил, что то, что было раньше, не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас.
– А что происходит сейчас? – спросил сам себя Клинт, разглядывая слегка расплывающуюся перед глазами этикетку бутылки. О, ничего особенного, где-то там Коулсон трахает свою подружку, а Клинт Бартон по прозвищу Хоукай сидит в дряном баре и надирается, нарушая этим сразу несколько директив ЩИТа. В нарушении директив он мастер каких поискать.
Подумав, он вытащил телефон и удалил с него номер Коулсона. Потом открыл сообщения, набрал его по памяти и отправил в службу доставки отсроченных сообщений на десять часов завтрашнего дня – на всякий случай. Вдруг ему удастся допиться до полной амнезии. Вот была бы удача. Ревность, на которую он не имел никакого права, была довольно мерзкой на вкус, обжигала горло горечью и забивала нос запахом табака с привкусом безнадёги. Когда Клинт открывал вторую бутылку, его вдруг посетила мысль о том, что это может быть конец. Коулсон нашёл себе более подходящую пассию, между ними всё кончено. Брейк. Аут. Лети, сокол.
Потому что он, такая незадача, может это сделать.
Когда он сюда только пришёл, где-то играла музыка, но теперь либо она стихла, либо его мозг уже перестал различать внешние звуки. Он сидел, отвернувшись спиной к залу, тупо смотря в стену перед собой, и к нему уже даже, кажется, подходили пару раз с деликатным предложением выйти на свежий воздух. Не преуспели, понятное дело. Чужие сильные пальцы, беспрекословные захваты, крепкий живот, спарринги на износ, солнечные блики на проклятых чёрных очках, тонкие кривящиеся в усмешке губы были для него куда важнее.
Где-то к середине второй бутылки Клинта стали посещать более актуальные мысли вроде перспективы захвата планеты братьями и лучшими друзьями всех тех бактерий, что когда-либо погибли в спирте, и жить стало значительно легче.

Утро следующего дня – хотя, по ощущениям Клинта, это могло бы с таким же успехом оказаться утро следующей недели, следующего месяца, следующего года, следующей жизни – предсказуемо началось со звонка. Промучившись до “Ich hasse dich”, Клинт мысленно согласился с Фарином, поклялся себе сменить звонок с “Ok” на что-нибудь полиричнее, пошарил вокруг рукой и, нащупав удачно оказавшийся рядом телефон, поднёс его к уху. Даже это движение отозвалось множеством разных интересных химических процессов по всему телу. Глаза открывать было пока страшно.
Кажется, последний раз он так напивался, когда ему сказали о смерти Фила. Тогда напивались все, и только он довёл себя до такого состояния, что Нат и Тони вдвоём стаскивали его куда-то по лестнице, чуть ли не за ноги, потому что он цеплялся за стены и отказывался уходить. Где именно происходило дело и почему Клинт отказывался оттуда уходить, история умалчивает, но сотрудники штатного морга ЩИТа с тех пор как-то боязливо на него косятся.
Прохрипев «да?», он испугался, что невидимый собеседник сделает выводы о высадке на побережье Нью-Йорка мыслящих рептилоидов, один из которых нашёл его телефон – приписать это странное рычание человеку было невозможно.
– Если бы ты и в этот раз не снял трубку, мы бы послали отряд дельта по местонахождению твоего телефона, – далёкий голос Коулсона почему-то отозвался в печёнках, оттуда прострелил током по всему телу, отрезвил мозг и с издевательской зрелищностью сорвал покров с памяти о вчерашнем дне.
Глаза распахнулись сами собой, и Клинт увидел потолок и часть окна своей собственной квартиры, и на эту тему он порадуется как-нибудь потом. Как-нибудь, когда Коулсон не будет так пугающе-ровно спрашивать в телефоне «Агент Бартон?», как-нибудь, когда он не будет виновным в пропуске важнейшего совещания и когда гуляющее по телу электричество наконец утечёт в диван.
– Клинт, скажи мне, что тебя взял в заложники Мандарин и требует выкуп пятью лимузинами и всеми финалистками конкурса «Мисс Вселенная» за последние десять лет, потому что если ты проспал совещание по неуважительной причине, с тобой будет разговаривать лично Фьюри.
Застонав, Клинт попытался сесть, но почему-то оказался на полу. Это он определил по внезапно выпрыгнувшей перед носом ножке стола.
– Клинт?
– Я… да, – выдохнул он в ковёр, пытаясь выпутаться из пледа. – Да, простите. Я живой, всё нормально.
Трубка выразительно вздохнула, и Клинт буквально увидел, как Коулсон подтянул к себе чистый бланк для составления объяснительной от лица куратора.
– Сколько ты выпил? – спросил он на тон ниже и на десять тонов более устало.
– Мгм, – пробормотал Бартон, цепляясь за стены. Добраться до душа. Главное – добраться до душа. Если он будет держаться за стену, то, наверно, сможет вписаться в двоящийся дверной проём.
– Не хочешь сказать мне, почему?
Отличная попытка, Коулсон.
Клинт молча помотал головой, потом буркнул в трубку «Я скоро буду» и выкинул её куда-то назад, не будучи даже уверенным в том, что нажал отбой. Он чувствовал себя так, словно ноги находились где-то на другом конце света, и управлять ими с такого расстояния было крайне трудно и энергозатратно. Внутри всё перемешалось, так что сердце стучало где-то в голове, желудок явно подкатил к самому горлу, в глазах роились чёрные точки, и посреди всего этого Клинту неотступно мерещился чей-то светлый подол в мелкий цветочек.
Холодный душ в сочетании с кофе и таким количеством Алкозельцера, что можно было бы открыть небольшую медикаментозную лавочку, довели до нужного результата, хоть тот и был сопровожден весьма странными побочными эффектами типа расширенного зрачка и почти неконтролируемого желания материться на всех и всё встречное. На телефоне обнаружилось семнадцать исходящих, все на разные номера, отдалённо напоминающие номер Коулсона. Не доверяя похмельной памяти, он перепроверил пришедший ему в десять номер и с некой гордостью отметил, что все они отличались всего на пару цифр. Просто чудо, что он не попал в нужный номер. Хотя, наверно, это было бы весело. – Агент Коулсон? – Кто это? – Это агент Бартон. – О, извините, агент Бартон, я сейчас немного занят, у вас что-то срочное? – Да, агент Коулсон, у меня для вас не терпящее отлагательств крайне важное сообщение седьмого уровня секретности. Вот оно – ИДИТЕ НАХРЕН.
Помимо исходящих, на телефоне обнаружилось два пятисекундных входящих, три голосовых сообщения и пять смс с незнакомых номеров, общий смысл которых сводился к предложению Бартону самому пойти нахрен, и может быть даже дальше.
В головном офисе он был в четыре, операция по взятию охраняемого дока в порту была назначена на шесть. Первое, что он увидел, выйдя на этаж, был Фил Коулсон. Фил Коулсон в своём обычном тёмно-сером костюме. Фил Коулсон со своим обычным предельно-деловым выражением лица и озабоченной складкой между бровями, как всегда безупречный, конечно, пришедший на работу за пятнадцать минут до нужного времени, как будто он всю ночь спал, а не трахался с влюблённой девчонкой. Может быть, это вообще был не он, и Клинту это всё померещилось? «Никаких засосов на шее», – флегматично подумал Бартон, оглядывая безукоризненный воротник пиджака и рубашки, виндзорский узел тёмно-синего галстука. А можно было бы ожидать.
При виде Коулсона он впал в какое-то странное состояние лихого пофигизма, так что всё окружающее вдруг стало казаться незначительным и не имеющим никакого смысла, а все снующие по коридору агенты – только лишним раздражителем зрения.
– Третий выговор в деле, – вместо приветствия выдал Коулсон, выставив в его сторону палец. – Ты помнишь, что такое пять выговоров?
– Мне казалось, у меня их уже должно быть штук десять как минимум, – нездорово усмехнулся Бартон, подходя ближе.
– Я делаю всё, что в моих скромных силах.
– А я расплачиваюсь с вами натурой, – ещё шире усмехнулся Клинт, кляня себя за вчерашнее и за то, что держит дома такое количество Алкозельцера. Пронзительно-укоризненный взгляд подсократил его веселье, за что он был тому весьма благодарен.
– Про это мы с тобой поговорим позже, а сейчас скажи мне одно, Клинт! – позвал Коулсон жёстче, вынуждая его поднять голову. Посмотрев прямо в глаза, спросил со всей возможной серьёзностью: – Ты можешь работать?
– Увы, да, – вздохнул Бартон. Качнул головой направо, налево, разминая шею, подвигал ноющими плечами. – Только дайте мне полчаса на разминку.
Коулсон ещё какое-то время сканировал его взглядом с белобрысой макушки до пяток и обратно, а потом махнул рукой и быстро зашагал вглубь коридора. По-хорошему, после такого фортеля его, Клинта, вообще нельзя было подпускать к ЩИТу ближайшие пару суток, а потом ещё и прогонять через психологические и физические тесты, но это был Коулсон. Если кто-то и знал Клинта хорошо, то это был Коулсон. Может быть, даже слишком хорошо.
Бартон пошёл следом, пытаясь настроить себя на рабочую волну – то есть отстранённо размышляя, умеет ли эта крошка в белом платье делать минет и получается ли у неё брать до конца. С Коулсоном Клинт научился этому отнюдь не сразу, и долгое время это было предметом его личной скромной гордости.
Да, похоже, темы для размышлений ещё долго не переведутся в его трезвонящей голове.
Отрабатывая свои двадцать минут на полигоне, Клинт старался отвлечься от злых мыслей, жалящих изнутри, словно его голова превратилась в улей. Он старался думать о бицепсах, и видел, как напрягаются мускулы обхватывающих под грудь рук, прижимающих, не оставляющих ни выбора, ни шанса на побег. Старался думать о прессе, и видел поджимающийся в оргазме живот и блестящую от влаги дорожку волос. Старался думать о приседаниях, и видел до боли сосредоточенные глаза, пытающие, гипнотизирующие, одна рука на шее, другая на бедре, никакого принуждения, только постоянный контроль – зрительный, тактильный, слуховой, и поначалу было трудно двигать бедрами, оседлав его, широко упёршись коленями в кровать по обе стороны, но тёплые пальцы на горле и ладонь на бедре и пронзительный взгляд и…
… – Бартон?..
Клинт готов был поклясться, что секс с ней – образец чувственности. В его взгляде тогда, на улице, читалось такое искреннее восхищение, которого Клинт никогда не удостаивался – к нему было лишь доверие. Он был почти уверен, что Коулсон боготворит её, лелеет каждый сантиметр её кожи, такой чистой, такой ровной, без единого шрама; он целует её скулу, шею, плечо, чуть прикусывает кожу на выступающей ключице, спускается ниже, кладёт тёплую ладонь на её впалый живот и касается языком напряженного соска, от чего она захлебывается вздохом и выгибается, как кошка…
… – Бартон!..
Потому что так же, как его пальцы умеют быть сильными или жёсткими, они умеют быть нежными и заботливыми. Потому что так же, как он умеет требовать, он умеет отдавать. Потому что она выглядит как женщина, которая умеет получать удовольствие и не скрывает этого, и Клинт готов был поспорить, что во время секса она стонет так, что уже ради одного этого можно затащить её в постель. О, они составляют идеальную пару – он с его нерастраченным потенциалом любви и нежности, она с этой её трогательной естественностью и природной сексуальностью, он практически видел, как они двигаются вместе, синхронно, она оставляет красные полосы на его спине, он зарывается лицом в шею, длинные волосы разметались по подушке, она изгибается в крике…
– БАРТОН!
Вздрогнув, Клинт словно вынырнул из густого тумана, не пропускавшего ни света, ни звуков. Действительность обрушилась на него нещадно, показав в полной красе и спортзал, и маты, и удивлённых младших агентов неподалеку, застывших посреди тренировки, и агента Ситвелла, смотрящего на Клинта так, словно Клинт только что выплевал галлон крови, а потом как ни в чём не бывало встал и продолжил тренировку.
– Слава богу, я уже хотел бежать за Коулсоном. У тебя всё в порядке?
– Да, сэр, – ответил Клинт раньше, чем до него дошла суть вопроса.
Ситвелл с заметным облегчением кивнул и, может, слишком поспешно направился в выходу; обернулся всего один раз, но так ничего и не сказал. Клинт растерянно смотрел по сторонам. Груша раскачивалась как одержимая, лёгкие пылали от нехватки воздуха, грудь ходила ходуном. Намотанные на кулаки бинты промокли, пот заливал глаза, волосы прилипали ко лбу, промокшая насквозь майка – к телу. Клинт протёр лицо ладонями, но стало только хуже. Кожа горела, мускулы рук ныли от напряжения, в голове что-то шумело, звенело и перестукивалось.
Да, у него определённо было всё в порядке.
Тяжело дыша, Клинт обхватил грушу, успокаивая её и себя заодно, сполз по ней на пол и разлёгся звездой, прикрывая глаза. Каучуковое покрытие приятно охладило кожу и дало скромную надежду на то, что, может, его жизнь не закончится в следующую минуту в виду её абсолютной безысходности. Может, он протянет чуть дольше. Правда, с аналогичным результатом – точнее, с его отсутствием.
В голове крутилось по кругу «I dig my shallow grave, cause it’s not me you'll save», закручиваясь в спираль, сворачиваясь в клубок, заплетаясь в узел и всё сильнее уверяя его, что всё равно ничего уже не будет по-прежнему.
Грёбаный Коулсон. Грёбаный Бартон. Грёбаный мир.

Через два часа Клинт уже лежал на выбранной для гнезда высотке, осматривал близлежащие крыши складов и контейнеров через оптический прицел и пространно размышлял о смысле жизни. Более того, ему начинало пространно казаться, что он почти до него додумался. Операции было присвоено название «Кракен» и пятый уровень сложности, внизу работали высокопрофессиональные ребята, которые щёлкали подобные миссии, как орешки. Ему надо было только подстраховать сверху, потому что, по так и не подтверждённой информации, док мог прикрывать снайпер. Местонахождение снайпера не обнаружили, хотя перекрыли все соседские крыши, и теперь Клинт страдал от безделья, подозревая, что и снайпера-то никакого не было, и вообще его нахождение здесь крайне бессмысленно.
Не то чтобы нахождение где бы то ни было ещё резко наполнило его жизнь смыслом, но всё же.
Оторвавшись от винтовки, Клинт улёгся на нагретый гудрон, щуря глаза на предвечернее солнце. В форме из «уникального, не нагревающегося и сохраняющего тепло тела материала по последнему слову техники в мире термостойких кевларовых покрытий» становилось откровенно жарко. Казалось, в этой части порта вообще ничего не происходит – тишина и покой. Отдалённые гудки пароходов и крики чаек напоминали о беззаботном отдыхе на море – было такое, в течение целой недели, три года назад в Амальфи – вода искрилась, напоминая о чём-то ещё более далёком из детства, таком смутном, что Клинт уже толком и не мог вспомнить, о чём именно. Что-то про мягкую траву, и тёплую взрослую руку, и лучезарный одуванчик. В их сторону медленно подплывал отошедший от пассажирского порта трехпалубный паромчик, где-то в его недрах играла музыка, на палубе стояли люди. И посреди всей этой идиллии одни парни где-то раздобыли инопланетное топливо, а другие почему-то очень этим недовольны и хотят забрать топливо себе на препарирование, исследование, анализ и по возможности использование на благо Родины. По расчётам, в доке находилось около пятидесяти человек, самым профессиональным из которых был этот самый мифический снайпер. На операцию было выделено десять агентов пятого уровня и двадцать – четвертого и третьего. Вроде бы даже Коулсон взял каких-то неоперившихся ребят, для тренировки. И никого не видно, ни одного человека.
– Коулсон?
– Бартон? – незамедлительно отозвались в наушнике с едва уловимым напряжением – куратор ждал от него любых новостей и был готов в любую минуту скоординировать действия группы.
Клинт поёрзал, устраивая локти, вытягивая поджатые ноги.
– Как спалось?
– Спасибо, хорошо, я летал на большом розовом пони и собирал клубнику с облаков. Надеюсь, я достаточно удовлетворил твоё любопытство, чтобы ты больше не занимал линию внутренней связи не относящимися к делу вопросами.
– Ой, да бросьте, я всегда этим занимался, что поменялось? Коулсон, что-то поменялось?
– Судя по тому, что я в ответ всегда говорю тебе этого не делать, а ты опять игнорируешь мои просьбы, всё осталось по-прежнему.
Клинт мучительно вслушался в окончание фразы, проиграл его несколько раз в голове, пытаясь понять, есть ли в ней второй, интересующий его смысл. Не найдя, вздохнул, прикрыл глаза, посчитал до десяти по-русски и попытался абстрагироваться. Постоянное незримое присутствие Коулсона раньше было необходимым элементом его спокойствия, теперь оно нервировало, словно он стоял перед мудрым и очень лукавым оракулом, знающим ответы на все интересующие его вопросы, и не решался спросить.
– Всё, ребята вошли в док, готовность номер один.
– Да нету тут никого, я уже просмотрел всё…
– Агент Бартон.
– Ладно, ладно, – Клинт перекатился на живот и вновь приник к оптическому прицелу, смотря, как последние агенты с оружием на изготовку исчезают в воротах с северной стороны. – Готовность номер один, принято.
– Принято?..
– …сэр, – закатил глаза Клинт. Он мог поклясться, что Коулсон сейчас улыбается этой своей едва уловимой ехидной улыбкой, значит, всё под контролем, как обычно.
Первые же выстрелы снизу вернули его в рабочее состояние, и он вдвойне внимательно осмотрел все возможные точки базирования снайпера. Это место он выбрал сам, потому что только отсюда просматривались и все вероятные вышки вокруг, и оба входа в док, с другой стороны у того был уже спуск в воду. Если бы тот снайпер действительно был мало-мальски грамотным, он бы занял это же место, поэтому у Клинта были серьёзные причины сомневаться в его наличии.
– Бартон, говори со мной. Ты что-нибудь видишь?
– Да, бессмысленность моего присутствия. Ещё раз повторяю, у этих ребят не то что снайпера, мальчика с рогаткой нет. Все гнёзда вокруг пустые.
– Значит, всё в порядке и мы выходим?
– Всё в порядке, сэр, – подтвердил Бартон, гоня от себя нехорошее предчувствие, главным образом потому, что причин для него не было никаких. «Мне что-то не нравится», может, и будет достаточным аргументом для Коулсона, но не будет достаточным аргументом для самого Бартона. Мало ли что ему не нравится. Например, ему не нравится, что кто-то ещё спит с человеком, которого он долгое время считал своим, кого это вообще волнует?
Широкие ворота дока медленно разъехались в сторону, и первым на разогретый асфальт вышел именно Коулсон. Подняв голову – солнце сверкнуло отблесками на чёрных очках – он махнул рукой, и следом за ним пошли остальные агенты и нейтрализованные контрабандисты. Откуда-то подъехали две грузовых машины, пространство перед доком ожило. Операционное напряжение уже должно было бы перейти в постоперационное расслабление, но Клинт по-прежнему чувствовал странное, зудящее беспокойство, и всё еще не мог сообразить, что именно ему не нравится.
В двадцать пятый раз он осмотрел все крыши, раздумывая, зачем вообще им мог понадобиться снайпер – если бы облава действительно случилась, снайпер не перестрелял бы всех агентов, а даже перестреляй он, не было бы никакого шанса уйти после этого незамеченным. Нет, снайпер нужен был не для защиты. Взгляд Бартона переполз на тяжёлые ящики, которые как раз загружали в первый украшенный логотипом ЩИТа грузовой автомобиль, скользнул по открытым воротам и строгой фигуре Коулсона внизу, по широкой ползущей тени… Вдруг дёрнувшись, Клинт резко обернулся в сторону пролива и понял, что ползущую тень отбрасывал оказавшийся чётко напротив них трехпалубный пассажирский паром. Чёрт побери, паром. Паром!
Седьмое чувство оторвало его от земли и швырнуло вперед – бросив всё на месте, Клинт рванул вдоль по крыше по направлению к каналу. В голове привычно роились цифры и вычисления – отсюда не достать, слева вверху, прыгнуть на соседнюю крышу, тридцать метров, ветер северо-восточный…
– Коулсон, он на пароме, – скороговоркой цедил сквозь сжатые зубы Клинт, пущенной стрелой летя по крышам доков. – Снайпер не для защиты, что известно о силе взрыва?
– Что взрывать их не стоит, – отозвался Коулсон где-то совсем далеко и сдавленно, поняв его без лишних уточнений. Оторвавшись от края очередной крыши, Клинт сгруппировался, приземлился на жесткую поверхность бурого проржавевшего контейнера, перекатился и подскочил на ноги, не теряя скорости. Кинул взгляд влево вниз и успел заметить, как Коулсон исчезает в кабине второго грузового автомобиля. План был понятен – за невозможностью быстро спрятать от снайперской пули ящики с топливом по возможности закрыть их грузовиком и выиграть время – но Клинту от этого было не легче. Если вместо половины порта (дай бог чтобы не половины города) взорвётся один автомобиль с Коулсоном внутри, это будет, конечно, большая радость для порта и остальных агентов, но где-то тут закончится и его никчёмная жизнь и твою мать, он что, серьёзно вздумал его ревновать?
Азарт и адреналин разогнали кровь до фантастической скорости, порт вокруг смазался в сине-бело-чёрное марево, выбрасывая на периферию зрения отдельные предметы – дверь, хвост танкера, граффити, чьё-то удивлённое лицо, тёмно-зелёная кепка рабочего. Не останавливаясь, Клинт на бегу привёл лук в боевой режим, прыгнул на контейнер левее и ближе к воде и вот теперь увидел его – так чётко, как будто находился совсем рядом. Действительно, слева вверху. Третья палуба, открытая площадка. Солнце слепит глаза даже через очки, тёмные словно вырезанные из картона человечки, вроде бы чьи-то крики, пригнувшаяся фигура, длинное дуло винтовки. Кровь стучит в ушах, и внутренний таймер уже не просто подаёт тревожные сигналы, а буквально заходится в панике.
Глубоко втянув носом воздух, Клинт выпрямился в стойку и привычно отдал себе мысленный приказ превратиться в статую. Телу нужна всего половина секунды, чтобы вспомнить о том, что оно есть биологический организм, только что подвергшийся тяжёлым физическим нагрузкам, но обычно этого времени Клинту хватает, чтобы сделать один идеальный выстрел.
Идеальный выстрел приходится на дуло винтовки и выбивает оружие из рук.
Винтовка, нелепо кружась, падает с третьей палубы вниз и пропадает под водой.
– Коулсон? – горло саднило, в лёгких словно начался пожар.
– Ты снял его?
– А как вы думаете, сэр? – от облегчения Клинту хотелось рассмеяться, но желание это было каким-то нездоровым, поэтому он позволил себе лишь не очень адекватную улыбку. На открытой площадке группа вырезанных из картона движущихся человечков поджимала к краю одинокую фигуру, держа её на прицеле. Одинокая фигура поднимала руки. Паром как ни в чём не бывало медленно проплывал мимо.
С выдохом, словно сдувшись, Клинт опустился на раскалённое железо контейнера, отложил лук в сторону и зарылся пальцами в волосы.
– Я выбил винтовку, им сейчас занимается служба безопасности парома.
– Подстрахуй их, он профессионал.
Подняв голову, Бартон уже хотел было сказать, что всё закончилось благополучно и можно уже возвращаться на базу, переодеваться и отправляться в Баскин Роббинс, но слова застряли в горле, а потом вернулись обратно и скрутили всё внутри в узел.
– Там… девочка, – еле слышно пробормотал он, не сводя глаз с тёмных неуклонно проползающих мимо со скоростью парома фигур, нащупывая правой рукой лук.
– Что?
– Там девочка! Он так её держит… чёрт. Я… ЧЁРТ.
Проклятая девочка, что мешало тебе держаться подальше от этого странного лысого дяди.
Символизирующая службу безопасности группа фигур поспешно складывала оружие и отступала назад, держа руки на виду. Девочка билась и вырывалась из сильного захвата, микроскопический бантик трепыхался на затылке, невидимый в режиме теней пистолет утыкался ей в шею справа – над этим Клинту даже не надо было думать, это считывалось интуитивно.
– Они сложили оружие, слышишь?
– Не волнуйся, мы уже телеграфировали капитану, он вернётся на причал. Это корабль, ему никуда не деться.
– Коулсон, у него в руках семилетняя девочка. Мы прикажем капитану подплыть на стоянку, он прикажет капитану идти в открытое море, а семилетняя девочка – куда более убедительный аргумент, чем все, что мы можем предложить!
– Успокойся, Клинт, он ничего с ней не сделает, она – залог его безопасности.
– Так мы теперь обходимся с заложниками?
– Хорошо! – Коулсон нервно вздохнул, словно переступая через самого себя. – В конце концов, мы сработали почти чисто, людей достаточно, ты можешь его снять. Ты можешь его снять?
Если попасть в голову, если он не дёрнется, если он не сможет из последних сил нажать на курок, потому что он не такой дурак, чтобы поворачиваться спиной к тому месту, выстрел с которого только что выбил из его рук винтовку.
– У меня нет выбора.
Клинт одним плавным движением поднялся на ноги, ещё успел засечь, как почти скрывшийся за стеной крупного портового терминала снайпер резко повернулся к нему вместе с девочкой, и, вскинув лук, выстрелил почти не целясь – на это не осталось времени. Оставалось полагаться только на то, что он – Клинт, мать его, Бартон, Хоукай, лучший на свете лучник.
Последний метр парома скрылся за углом терминала, и какое-то время Клинт не дышал, с замершим сердцем ожидая приговора. Он убил её. Конечно, он убил её, потому что вчера началась не просто тёмная, самая что ни на есть чёрная полоса твоей жизни, Клинт мать твою Бартон, и маленькой семилетней девочке просто не повезло оказаться рядом с тобой…
Солнце продолжало мирно бликовать на мелких волнах, в тёплом ветре чувствовался привкус йода и соли. Убийство не вписывалось в эту картину, пусть и оправданное. Убить человека далеко не так просто, как кажется, даже для него, даже сейчас. Эти вилки – убей, чтобы не убил он – казались ему самой мерзкой частью его работы.
– Она жива, Клинт, всё в порядке, ты снял его, – в такие моменты голос Коулсона казался ему самым красивым звуком на свете.
Выдохнув, Бартон осел обратно на раскалённую крышу контейнера, отложил лук и растянулся во весь рост, закрыв глаза и стянув очки. Сквозь веки угадывался пылающий шар солнца, хотелось уползти в тень, как перегревшийся жук, но сил на это уже не осталось. Радости или самоудовлетворения не было, не было и гордости за удачный выстрел. Было только облегчение и усталость, и чарующая пустота, и выползающие с задворок сознания личные мысли, почуявшие слабину. Когда жизнь оказывается под угрозой, все прочие проблемы начинают казаться мелочными и не стоящими никакого внимания, а когда опасность проходит, они постепенно возвращаются на первый план, потому что это в природе человека – больше всего внимания и нервов уделять тому, что на данный момент кажется самым главным. У боевых людей вроде него, для которых смертельная опасность превратилась в рутину, время возвращения бытовых проблем свелось к минимуму, так что агент, который во время перестрелки думает о невыключенном утюге – совершенно нормальное явление.
Стоило сиюминутной опасности отступить, на первый план тут же вернулось платье в цветочек, но оно словно бы поблёкло на солнце, выцвело и уже вызывало не такие бурные эмоции, как раньше. Утренняя злоба прошла так незаметно, что Клинт и сам не понял, когда стремящееся к гармонии сознание свело его состояние к философско-смиренному. В конце концов, главным был Коулсон. Решение оставалось за Коулсоном.
Коулсон имеет право делать всё, что угодно, и если ему захотелось молодую стройную красивую женщину вместо великовозрастного идиота – это тоже исключительно его право.
– Бартон? – раздалось в позабытом наушнике как-то очень близко. Клинт настороженно замер, как будто его застали за чем-то очень личным, причём застал именно тот человек, которому последним стоило бы это видеть.
– Да, сэр?
– Возвращайся. Я жду тебя.
Закрыв глаза, он выдохнул, чувствуя, как в груди привычно сворачивается что-то тёплое и мягкое. Видимо, некоторые вещи остаются неизменными.
– Слушаюсь, сэр.

Привычная одежда стала слишком тяжёлой, ношенные-переношенные кроссовки казались жмущими, сумка неприятно оттягивала плечо. Выдержав полноценный допрос у Фьюри, в который вошли и раздражённо-краткие вопросы о его утреннем опоздании, Клинт сидел на скамейке в раздевалке в состоянии выжатого лимона. Душ не помог, оставил только мелкую дрожь в плечах, хотелось доползти до спортзала и плюхнуться в бассейн. Бассейн был его маленьким ноу-хау, беспроигрышным вариантом – когда Клинту Бартону было хреново, он гонял себя до полуобморочного состояния, рассекая клинически-чистую, пропущенную через все фильтры воду бассейна, подсвеченную снизу зыбким жёлто-голубым светом. Обычно хватало часов трёх, тело становилось совсем лёгким и как будто не его, разгоряченную кожу не охлаждали даже прохладные волны. Если после этого, выкарабкавшись на берег потяжелевшим раза в три, ему ещё удавалось полчаса полежать трупом в турецкой сауне, то потом он чувствовал себя чёртовым Суперменом, пусть и несколько под кайфом.
Однажды в сауне его нашёл Коулсон, и это были одни из самых странных, необъяснимых, нервных, горячих и пошлых полчаса в его жизни, но это совсем другая история.
Клинт сидел на узкой скамейке среди копошащихся агентов, пустота выедала душу. В перспективе был хреновый вечер и еще более хреновая ночь и hello, darkness, my old friend. Он же не станет снова пить? Конечно не станет. Он же профессионал.
Наверно, он и сам не признался бы себе, что, сидя тут, чего-то ждёт. После операции Коулсон переправил его к Фьюри, странно сжав напоследок затянутое в униформу плечо – то ли одобрение, то ли обещание, то ли прощание. Раньше Клинт легко считывал эти мимолётные знаки, но теперь он уже ни в чём не был уверен. Конечно, он не ждал от Коулсона рукоплесканий – он сам бы себе не рукоплескал, – не ждал и внимания – Коулсону предстояла долгая и тяжёлая работа по составлению отчетов, сводных таблиц, задокументированных и заверенных показаний и так далее.
Клинт, по большому счёту, ничего не ждал, и казался сам себе в этой постепенно пустеющей раздевалке самым никчёмным созданием на свете. Это было бы неплохо, умей он жалеть себя, но за все свои годы он этому так и не научился. Он чувствовал себя Марвином, с той лишь разницей, что себя он в данный момент ненавидел больше, чем всё остальное человечество.
Грош цена всем его расхваленным талантам, он так и не научился слышать Коулсона дальше чем за два шага.
– Что происходит, Клинт?
Маленький Апокалипсис в рамках одного конкретно взятого организма.
Бартон поднял голову и посмотрел на нависшего над ним куратора. Стоя рядом, он давно уже не казался Клинту настолько далёким и незнакомым. В серых глазах светилось усталое участие, плечи поникли, пиджак был застёгнут только на две пуговицы.
– Я в норме.
Вздохнув, Коулсон опустился рядом, прижавшись плечом к плечу. Клинт едва поборол нелепое желание отодвинуться.
– Я спрошу тебя ещё раз, а потом сделаю вид, что поверил. Что случилось?
– Ничего, правда, я просто устал. Я всё-таки убил его.
– Мне надо говорить эту избитую фразу про «и спас по самым скромным прикидкам восемьдесят человек»? – голос Коулсона, такой вот низкий и чуть хрипловатый, всё ещё отзывался тянущим напряжением где-то глубоко внутри, но он сможет это пережить. Наверное. Пройдёт же рано или поздно? – Я тоже убил сегодня троих – двоих там, один скончался по пути в больницу. И они совершенно не были оправданными по сравнению с твоим трупом, потому что угрожали максимум четырём агентам.
Повернув голову, Клинт скользнул взглядом по привычному до дрожи профилю, по усталым морщинкам возле глаз, двуцветной радужке и опустившимся уголкам губ, перевёл глаза на руки. От тепла чужого тела стало жарко и почему-то грустно.
До боли хотелось поцеловать его, и Клинт вполне мог это сделать, потому что раздевалка уже окончательно опустела, и ещё потому что, в конце концов, он мог ещё ничего не знать и ни о чём не догадываться.
Спрятанные по стенам люминесцентные лампы едва слышно гудели, слабо шумела вентиляция. Далёкие голоса, отдающиеся гулким эхом по металлу помещения, казались сигналами с других планет.
Просто наклониться и поцеловать узкие сухие губы, ведь он делал это тысячу раз и с разрешением, и без. Это было одним из самых естественных действий в его жизни, как выстрел на выдохе.
С усилием оторвав взгляд от Фила, он отвернулся и стал смотреть на скучный потёртый пол.
Вздохнув, Коулсон поднялся и положил руку ему на голову.
– Поехали домой.

Они ехали молча – Коулсон за рулём, Клинт рядом, привычно сползя в полу-лежачее положение, задрав ноги чуть ли не выше головы. В машине Фила он всегда чувствовал себя спокойно, Коулсон за рулём был воплощением контроля над ситуацией. Вопреки расхожему убеждению, куратор часто нарушал правила дорожного движения, иногда гонял так, что даже привыкшему к скоростям Клинту становилось не по себе, и при этом не попал до сих пор ни в одну аварию. Даже в тот приснопамятный раз, когда на них во время погони по односторонней улице со двора вылетел непредусмотренный вражеский мотоцикл, Коулсон умудрился избежать столкновения, пролетев по тротуару между домом и столбом, описав левыми колесами знатную дугу по стене. После этого преступники, проникшись, попытались по необходимости повторить этот пируэт пятьюдесятью метрами дальше и не преуспели, хотя их машина была значительно меньше. Когда Коулсон защёлкивал на них наручники, в глазах криминальных элементов читалось восхищение.
В машине пахло дорогой кожей, лимоном и одеколоном Коулсона, ровно горели циферблаты приборной панели. «Это еще ничего не значит», – уверял себя Клинт, смотря на мелькающие мимо огни ночных фонарей. Улицы пестрели радостными туристами, неоновые вывески ассоциировались с фильмами Линча. «Но он всё-таки везёт тебя к себе домой», – возражал Клинт сам себе. – «Значит, у него дома никого нет, значит, они пока не живут вместе. Значит… значит».
Мысль «мы едем к Коулсону» подобно паровозу тащила за собой ещё несколько вагончиков мыслей, крайне нецензурных, но от этого не менее приятных, и вся эта конструкция сильно мешала сосредоточиться на насущных переживаниях.
– Господи, Клинт, я почти слышу, как ты думаешь. Может быть, мы всё-таки избежим признания под пытками, и ты мне всё расскажешь сам?
– И как ты собираешься меня пытать? – Клинт задрал голову. Из той позы, в которой он «сидел», посмотреть на Коулсона можно было только так, а менять позу ему было лень. Он всегда поражался, насколько органично смотрится Коулсон в совершенно разных условиях – сидя в расстёгнутом пиджаке за рулём своей Акуры, отправляя пулю за пулей в монструозного вида инопланетное создание, укоризненно смотря на неугомонного Клинта поверх очков за книгой в кровати.
Идя с женщиной по залитой солнцем улице.
– Что-нибудь придумаю.
– Звучит многообещающе.
– Ладно, мастер переводить тему, у тебя ещё есть время подумать. Ты ел?
– Ага.
– Когда? – не позволил провести себя Коулсон, отвлекаясь от дороги и подозрительно косясь на висящего на ремне Бартона.
– Вчера, – вяло пожал плечами Клинт. Есть ему не хотелось.
Поджав губы, куратор сбросил скорость и свернул к Макдональдсу.
У Фила дома было тихо и чисто, у Фила дома был аскетичный порядок и почти спартанская обстановка, как будто и не жилой дом, а декорации для рекламного буклета. В доме не хватало только счастливой молодой семьи и ползающего по вычищенному Vanish ковру малыша для полноты эффекта. Нет, Бартон всё равно рвался сюда при первой возможности, он даже находил некую прелесть в этой обстановке – но только в сочетании с Филом. Коулсон никогда не ругал его за нарушение безукоризненного порядка, но с каждым приездом Клинт обнаруживал, что тут не осталось ничего из следов его предыдущего пребывания. Иногда ему от этого становилось не по себе. Как будто он был… совсем чужой этому дому. Словно бы дом терпел его только в его присутствии, а потом с облегчением возвращал всё на круги своя, не мирясь со внесёнными изменениями.
В конце концов, может быть, так оно и было.
Что ж, по крайней мере, тут не осталось и следов пребывания женщины. Может быть, их положения не столь и различны.
Дома Коулсон носил подкупающий мягкий серый спортивный костюм, на который у Бартона какое-то время был серьезный кинк – он просто не мог спокойно смотреть на куратора без того, чтобы не думать, как он будет этот костюм снимать. По правде говоря, сейчас ничего не изменилось, разве что к желанию прибавилась горькая готовность быть холодно отстранённым при первых же намёках на раздевание.
Но если бы он хотел порвать с Бартоном, он бы это уже сделал, да?
– Я принёс тебе подарок, – вспомнил Клинт, когда они уселись напротив друг друга за узким столом и разложили перед собой гамбургеры. Вытерев пальцы, он залез в сумку и вытащил на стол книгу. – Мне сказали, что это последняя. Она толстая и занудная, всё как ты любишь.
– Эко? – Коулсон взял книгу, уважительно взвесил в руке.
– Что, опять не слава богу? – расстроился Клинт. – В прошлый раз я принёс что-то разрекламированное, и оказалось, что ты это уже читал.
– Потому что все читали «Волхва», Клинт.
– Я не читал.
– Все, кроме тебя, читали «Волхва», Клинт.
– А до этого я принёс «Удушье», и ты что мне тогда сказал? «Бартон, когда ты уже повзрослеешь».
– Я не разделяю твою любовь к литературе бит-поколения в принципе и к Паланику как её последователя в частности, – вздохнул Фил, кладя «Пражское кладбище» обратно на стол и выравнивая его так, чтобы нижняя сторона и грань стола составляли идеальные параллели. В этом светло-сером костюме, сидя за столом с гамбургерами, он тоже выглядел безупречно органично. Клинт даже представить не мог, как можно быть настолько приспособленным к жизни во всех её проявлениях.
– Успокойся, всё в порядке, это отличная книга.
– То есть ты её уже читал?..
Фил моргнул, открыл было рот, но Бартону уже не нужно было подтверждение – широкие плечи опустились, в глазах появилось слишком грустное для столь неподобающего повода выражение.
– Нет, – поспешно ответил Коулсон.
– Ты её читал.
– Нет!
– Господи, когда ты вообще успеваешь читать? Я спать-то не успеваю, а ты занят ещё больше, чем я! – Мысленно зарёкшись вообще дарить Филу какие бы то ни было книги, Бартон обиженно потянул «Кладбище» к себе, собираясь убрать обратно.
– Ну хорошо, да, я её читал, но её нет в моём собрании сочинений Эко, поэтому убери лапы, – Коулсон шлёпнул ладонью сверху и потянул на себя. Встретив сопротивление, чуть приподнял брови. Подействовало. Отпущенная книга по инерции благополучно прыгнула ему прямо в руки и от греха подальше была закинута на барную стойку.
– Бартон, когда ты уже повзрослеешь?
Клинт невольно улыбнулся.
Настенные часы отмеряли секунды ничуть не неловкого молчания, и когда-нибудь эти проклятые гамбургеры закончатся и придётся придумывать что-то ещё. Они настолько похожи на образцовых супругов – проживших вместе полжизни и не знающих, что делать вместе, но неспособных отойти друг от друга – что становится страшно.
С ней у Коулсона явно не возникает таких проблем. С ней ему легко и просто, и всё понятно. Клинту раньше казалось, что с ним всё тоже происходит именно так, но теперь он впервые подумал, что их совместное молчание может быть свидетельством не крайней духовной и телесной близости, а вежливого неловкого недоумения и невозможности найти общие темы для разговора. Это была не очень хорошая новость.
Коулсон умудрялся смотреть на него всё время, при этом ни разу не взглянув в упор. Он словно был полностью занят поглощением гамбургеров, и ему не было никакого дела до сбитого с толку лучника, а между тем лучник всё время чувствовал неотступный испытующий, ждущий чего-то взгляд. Взгляд был тёплым и чуть лукавым, что несколько успокаивало, но легче от этого не становилось.
– Фил, что я делаю не так? – спросил он прямо, не выдержав.
– Например, уходишь в запой накануне ответственной операции, – тут же среагировал Коулсон. – Не следуешь прямым указаниям старших агентов. Плюёшь на субординацию. Рисуешь в отчётах головастиков. Мне продолжать?
– Я не об этом.
– То есть ты всё-таки решил обойтись без пыток. Мудрое решение.
– Заткнись.
– Я весь внимание.
– Я видел тебя вчера, – выдал он прежде, чем успел передумать – и, конечно, тут же передумал. С лица Коулсона медленно сползла улыбка, глаза посерьёзнели, но взгляд он не отвёл. Клинт трижды проклял себя и поборол желание вцепиться пальцами в волосы.
– В кафе. Я понимаю, что я не имею права на претензии, боже упаси, никаких претензий («господи, Клинт»), я просто говорю, что видел тебя вчера, и я помню, что у нас нет друг перед другом никаких обязательств («просто заткнись») – это же когда-то проговаривалось, да? – и я ровным счётом не имею ничего против («Просто. Заткнись»), и мне, по большому счёту, совершенно фиолетово, с кем ты ещё встречаешься, я только хотел уточнить, чтобы…
Он и сам не знал, как собирается выпутываться из нагроможденных словесных конструкций, но Коулсон великодушно избавил его от необходимости это делать самым действенным образом – заткнув ему рот.
От требовательного поцелуя закружилась голова, как у влюбленной школьницы, и окей, это было несколько неожиданно, да? Это было ахренеть как неожиданно, знакомые губы, горячо скользнувший язык, ладонь на голове сзади, чуть пониже затылка, наклоняющая его вперед и не дающая отстраниться. Кромка стола впилась в грудь, но Клинту было всё равно – слишком нервными были последние сутки, слишком действенным лекарством был поцелуй Фила Дж. Коулсона.
Заскрипели о пол ножки чьего-то стула, отрезвляя его ровно настолько, чтобы он понял, что Коулсон уже тащит его по направлению к спальне, на ходу стягивая его ветхую футболку, целуясь так, словно завтра будет Конец Света. Кто-то из них уже расстегнул молнию его спортивной кофты, она свободно болталась вдоль обнаженной груди, вызывая внутри у Клинта нечеловеческие реакции. Что-то тревожное всё еще оставалось на задворках затуманившегося желанием сознания, и, падая на кровать под настойчивыми руками, Клинт пытался не поддаться магии и собраться с мыслями.
С горячим прижимающим его телом Коулсона, с его глубокими поцелуями, с прикосновениями голой кожи и мягкой ткани проклятого спортивного костюма это было чертовски сложно.
– Ты серьёзно думаешь…
– Я не думаю, – уложив Бартона на спину и удостоверившись, что он никуда не сбежит, Коулсон сел на пятки и быстро расстегнул его джинсы.
– …что таким образом можно что-то решить? – не сдавался Клинт, приподнимая бёдра, помогая их стащить. Язык предательски заплетался.
– Я ещё ничего не решаю – раз, – джинсы полетели на пол. – Два – с тобой таким образом действительно можно что-то решить, но я не собираюсь этого делать – три.
Судя по тому, как он вытащил из-под покрывала тюбик со смазкой, свои предусмотрительно снабженные ширинкой штаны он снимать не собирался. Судя по тому, что смазывать он стал отнюдь не пальцы, Клинту придётся несладко, твою мать, когда был последний раз?..
Он закрыл глаза, чтобы не дать соблазнительным подсвеченным жёлтым светом бра картинам сбить себя с толку, мучительно собрал слова в единое целое, набрал в грудь воздух и даже собрался уже сказать что-то чрезвычайно важное, но тут на рот ему легла ладонь, так крепко, что он почувствовал языком чужую кожу. Глаза распахнулись, кровь резко прилила к голове и к члену, и Клинт почти машинально выгнулся, стараясь прижаться как можно большей площадью обнажённого тела. Поймав движение, Коулсон опустил свободную скользкую от смазки руку на его бедро, приподнял и вошёл с идеально выверенной силой – достаточно сильно, чтобы войти едва ли не до полностью, достаточно сдержанно, чтобы Клинт не спятил от обилия ощущений. В глазах у того потемнело, вместо стона получилось слабое мычание, а в фокусе оказались только пронзительные глаза. Толкнувшись до конца, Коулсон безжалостно прижался к нему бёдрами, и ускользающим сознанием Клинт почувствовал, как по телу пробегают волны дрожи. Он ещё помнил, что ему что-то нужно было сказать, но тут нависающий над ним Коулсон наклонил голову, прижался губами к тыльной стороне своей ладони, зажимающей рот лучника, и стал двигаться – размеренно, глубоко, сильно, – а пронзительные глаза приблизились настолько, что Клинту стало плохо.
В них всегда читалась такая жадность, что смотреть в упор было страшно. Так горят глаза у тех, то наслаждается убийством, спуская курок, вот только Коулсон никогда не испытывал удовольствия от насилия, ему не нравилось ни бить, ни убивать, и глаза с двуцветной радужкой горели так только тогда, когда он смотрел на Клинта. Чаще всего, Клинта обнажённого. Потому что даже если Клинт был одетым в такие моменты, это быстро исправлялось.
Эту жадность приятно было бы записать на свой счёт, но теперь Клинт мог легко представить, как он смотрит так же на неё, на кого-то ещё, но удивительное дело, теперь его это не очень волновало. Потому что Коулсон всегда знал, что делать, и делал это безупречно. Клинт мог сколько угодно кривиться от боли, главное – что такого опустошающего удовольствия он не испытывал никогда и ни с кем. Ему даже ничего не надо было делать, только держаться за одеяло, только цепляться пальцами за запястье зажимающей рот руки, стараясь удержаться на поверхности и не провалиться туда, откуда выползти бывает крайне сложно. Такое бывает периодически, когда эмоции достигают максимума, и Клинта просто выносит. После каждого такого раза ему всегда становится стыдно перед Коулсоном, хотя тот уверяет, что всё в порядке и пусть Бартон не беспокоится, что ему это даже в некотором роде льстит.
Клинту было страшно даже представить, что он вытворяет в таком состоянии, что Коулсон просит его не беспокоиться насчет этого и прячет вежливое удивление в глазах.

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., Own Personal Handler, House of BowTie, Шлюхоптица

---

Завтра не наступит никогда

Я это просила, я не знала, что с этим можно сделать, но птичка волшебница.
Спасибо тебе, замечательная

"– На север или на юг?
- К океану – давно не видел открытую воду."

19.04.2014 в 18:22

Пишет  птичка сокол:

название: Завтра не наступит никогда
автор:  птичка сокол
бета:  <Кэрри>
пейринг: Коулсон/Бартон
рейтинг: PG
размер: 1454 слова
описание: постапокалипсис, Бартон, Коулсон и все время мира в их распоряжении.
от автора: серьезно, я писала это на лекции, в тетрадке, а потом в пробке и чуть не вписалась в мерседес, оно жрало мой мозг весь день. я так и не поняла, слэш это или преслэш, в любом случае, они всегда друг для друга, иначе быть просто не может.
посвящение: Йожику, как идейному вдохновителю, вдохновителю в целом и просто замечательному человеку.

читать

Куча старого тлеющего мусора шевельнулась, и Клинт, не задумываясь, выстрелил. Он слышал, как первая пуля ушла в молоко, застряв в кирпичной кладке стены дома, но зато вторая достигла цели. Тонкий скулеж умирающего зверя, и не успевший остыть кольт скрылся в складках бесформенного балахона. Клинт торопился, ему очень нужно было успеть, необходимо было дойти до цели, поэтому он не имел права рисковать и оставлять неопознанную угрозу за спиной.
Человек, раньше звавший себя Хоукаем, поднял глаза к небу. Небо безразлично взирало в ответ, роняя скупые капли дождя, ревниво пряча лучи остывающего солнца в ватных комьях облаков. В это небо больше не хотелось подняться. Хотя, возможно, дело было в том, что он больше не чувствовал крыльев за спиной.

Пару лет назад Клинт представлял себе апокалипсис как нашествие зомби или, на крайний случай, рассчитывал на метеорит или какую другую природную катастрофу, но у мироздания были свои планы, как всегда.
Война – своенравная рыжая стерва, которая меняет правила игры, щелчком пальцев выводя пешек в короли, а королев отдавая на растерзание безжалостной толпы. Война за ресурсы, за территорию невозможно быстро перешла в геноцид отдельных этнических ниш, чем спровоцировала новый виток, и континенты пошли на континенты.
Япония исчезла с карты мира, не пережив удар боеголовки, разработанной в недрах научных лабораторий Соединенных Штатов с использованием украденных разработок ЩИТа. Подхваченное ветром радиоактивное облако накрыло половину Евразийского континента и выкосило почти все население. Беженцы из Африки принесли под кожей мутировавший вирус, и старая мудрая Европа так же быстро сошла с политической арены. Америка благополучно убивала сама себя, не нуждаясь в помощи извне.
Иногда Клинт с тоской вспоминал второе пришествие ГИДРЫ и думал о том, что начиналось все совсем неплохо. И закончилось тоже. А потом началось снова, второй волной цунами, которую не засекли даже самые чувствительные сенсоры. И вот тогда все стало действительно плохо. И оставалось таким. И будет оставаться, если Клинт не дойдет.

Бартон шел пустынными улицами вымершего города. Его машина заглохла несколькими кварталами ранее, и теперь он искал новую, с полным баком и к магазину поближе. Вайоминг вымер неожиданно быстро, города не успели разграбить, так что уже несколько недель Клинт был сыт и не страдал от жажды.
Ему нужно было пройти еще два штата и успеть до зимы, которая теперь приходила раньше. Или опаздывала. Все полетело к черту, теперь ни в чем нельзя было быть уверенным.
Иногда Клинту казалось, что небо ополчилось против них, не хотело больше молча и терпеливо прощать преступления людей, нагнало плотных облаков, мечтавших стать если не радиоактивными, то точно крайне вредными. Они жадно впитывали тепло, не пуская его дальше, были скупы на осадки и радовали неизменным постоянством и отсутствием какого-либо выраженного цвета.
Клинт шел уже очень долго, бесконечно долго, настолько, что уже не помнил, когда именно вышел из места, которое достаточно длительный период времени считал домом. Он точно пережил одну зиму, но пережил только потому, что по счастливой случайности наткнулся на дом с камином и успел спрятаться до того, как метель рухнула плотной завесой, отрезав его от внешнего мира. Он сжег почти всю мебель и значительно уменьшил запасы продуктов людей, основательно подготовившихся к концу света. Клинт не верил, что ему так же повезет и в следующий раз. Поэтому он должен был успеть.
Бартону посчастливилось наткнуться на дизельный кроссовер, и это значило, что на какое-то время у него будет крыша над головой и комфортное средство передвижения – роскошь по нынешним временам. Пополнив запасы, он снова вернулся на трассу. Если ему снова повезет и на дорожном полотне будет не очень много брошенных машин, он доберется до точки даже раньше срока.
Клинт улыбнулся впервые за несколько месяцев.

На границе двух штатов, если административное деление все еще имело значение, он наткнулся на группу выживших. Одичалые (Бартон не помнил, где слышал это слово, но оно ему очень нравилось) сбились в стаю, заняли территорию в непосредственной близости от дороги. Мысленно возблагодарив небеса за упавшее несколькими милями ранее дерево, заставившее его бросить машину и дальше пойти пешком, Клинт дальним кругом двинулся обходить поселение.
Когда буря улеглась, оставшиеся в живых разделились на больных и здоровых, и каждый из них был хищником, жестоким и беспощадным. Тонкий налет цивилизации слетел в тот же момент, как общественное мнение перестало иметь значение. Естественная природа человека вылезла из самых темных щелей и вольно заняла освободившуюся территорию. Клинт был действительно огорчен из-за отсутствия зомби – люди были в разы хуже.
Представляя, с каким энтузиазмом он бы сносил головы ожившим мертвецам, Бартон чуть не споткнулся о спящего на земле ребенка, свившего себе гнездо из кучи одеял. Ребенок – девочка – открыла глаза, казавшиеся невероятно огромными на исхудавшем, осунувшемся лице. Клинт прижал палец к губам и протянул шоколадный батончик в яркой упаковке. Тонкая ручка змеей выскользнула из хрупкого кокона тепла, сцапала предложенное угощение. Уставшие от войны глаза закрылись. Бартон ускорил шаг – кто знает, может, девочке станет скучно или она захочет еще шоколада и решит, что беготня всей стаей за странным человеком – отличное продолжение дня.
Клинт тоже был хищником, умным, опытным зверем, и знал, что лучший бой – это тот, что не начался. Он устал, давно нормально не ел и не спал и совсем не хотел тратить силы на бегство от вышедшей на охоту стаи. У него были совершенно иные планы на вечер.

Брошенный своими жителями город производил гнетущее впечатление – распахнутые двери домов, пустые гаражи, забытые на детских площадках игрушки. Слишком многое становится несущественным, стоит только почувствовать холодную сталь бессмысленности у горла.
Нужный дом Клинт смог найти только на закате. Двухэтажный коттедж с крепкой дверью и ставнями на окнах, высокий забор, практически полностью скрытый за живой изгородью. Он еще раз огляделся, коротко улыбнулся и толкнул калитку, тут же сморщившись от оглушительного скрипа проржавевших петель. Прошел по подъездной дорожке, шурша осыпавшимися листьями, медленно, будто нерешительно поднялся по ступенькам и замер перед дверью, собираясь с духом, пытаясь отыскать куда-то запропавшую храбрость. Он не знал, что его ждало за порогом, боялся надеяться, ведь если он опоздал, то впереди его ждал только бессмысленно-пустой мир и много-много так и не вырытых могил.
Дверь неслышно открылась, поддавшись уговорам отмычки, Клинт вошел внутрь и окунулся в живую, объемную тишину, замер, наслаждаясь ощущением покоя. Его ждали. Он успел, его ждали.
- В следующий раз выберем точку резервного сбора где-нибудь в центре континента. Твой чертов Портленд – это жопа мира.
- В этом и суть.
Коулсон ждал его на кухне. Он уже успел достать две чашки, на маленькой горелке закипала вода в небольшом чайнике.
Клинт пересек кухню, чувствуя, как с каждым шагом дышать становится легче и свободнее, как тяжелеют от расслабленной усталости плечи и спина, будто снова начинают расти крылья.
- Я нашел тебя.
Фил улыбнулся, облегченно и немного растерянно, будто не мог поверить, что Клинт действительно стоял прямо перед ним.
- Разве могло быть иначе? Я два месяца тренировал голубя и еще дольше его искал и ловил.
- Но отомстил он именно мне, нагадив на плечо.
- Говорят, это к счастью.
- Точно.
Бартон скомкал оставшееся между ними расстояние, обнял, рухнул в объятия человека, которого так боялся не застать в живых. Коулсон прижал его к себе одной рукой, шумно дышал в ухо. Немного отстранившись, они быстро осмотрели друг друга на предмет серьезных травм, отметили бледность кожи, считали усталость и вереницу одинаково серых дней, и снова глаза в глаза, боясь отпустить реальность – вдруг она вывернется наизнанку, и их разбросает по разным странам, континентам, планетам, и снова придется мучительно долго искать друг друга.
- Это не очень похоже на легкий ушиб.
- Возможно, я слегка приуменьшил.
- Слегка? – Клинт выразительно кивнул на аккуратно наложенную шину на его правом предплечье. – За время моего отсутствия ты успел получить титул мастера преуменьшений?
- Не драматизируй, – Коулсон мягко улыбнулся. – Я уже в порядке.
- Вижу. В любом случае, я ожидал худшего.
В записке, присланной птицей, кроме адреса Фил отметил, что нарвался на стаю, заработал ушиб и, в случае, если его выследят, он покинет дом и пойдет на юг, ко второй точке сбора. Клинт боялся себе представить, что могло бы произойти в этом случае. Но Фил его дождался.
- Куда мы дальше?
- Куда угодно. В мире теперь так много места, можем ни в чем себе не отказывать.
- И никакого визового режима, - Клинт широко ухмыльнулся, и с непривычки у него чуть не свело скулы. – На север или на юг?
- К океану – давно не видел открытую воду.
Фил продолжал улыбаться, сумерки заливали маленькую кухню, охрой раскрашивая стены.
- Мы же не успели съездить в отпуск, точно.
- Зато теперь наверстаем.
Клинт не стал отказывать себе в удовольствии и снова обнял Коулсона. Теперь можно было отдыхать и отсыпаться, можно было даже попробовать вспомнить, как это – жить под крышей дома, делить пространство с близким человеком, просыпаться утром и видеть теплую улыбку, отражающуюся в глазах. А потом собраться и поехать к океану. Исколесить хоть все побережье, надышаться полной грудью и снова попробовать где-нибудь осесть. Все время мира лежало у их ног, и реальность больше не казалась такой ужасной и беспросветной. Серая, больная реальность постапокалиптического мира. Реальность, принадлежащая только им двоим. Клинт не мог представить, что когда-нибудь ему так повезет.

@темы: творчество чужое, Боженятко и Ко., Own Personal Handler, House of BowTie, Шлюхоптица, они рядом

---

За одну ночь на березе напротив вылезли свежие листики. Пол-осени, всю зиму, полвесны голая простояла, а тут - за одну ночь.

@темы: Этот город застрял во вранье

---

the bells

Я пребываю в эйфории. Абсолютной. Идеальной.
В моей жизни по-прежнему дохрена проблем, но сейчас это не важно. У меня было прошлое и будет будущее, но сейчас это тоже не важно. Помимо меня в этом мире есть еще шесть миллиардов человек, но и это неважно.
Это небо меня скручивает и сматывает, завязывает, разворачивает, отжимает, расправляет и, встряхивая, отпускает на ветер.
За окном заливаются птицы, и закатное солнце высвечивает светлую мебель.
Мне хорошо настолько, что хочется петь, но слова всех тех сотен песен, которые ты знаешь наизусть, разбегаются, как тараканы, и остается только восторженно мурлыкать "Санта-Лючию".

Сидя на теплом пробирающем до сердца ветру, я сегодня дочитала "Колокола". Точнее, я прочитала оставшиеся 400 страниц из 500, потому что меня туда окунуло и не выпустило до конца, так что потом я вынырнула, подняла голову и с удивлением увидела на детской площадке счастливых детей и вернувшихся с работы взрослых, и впервые посмотрела на часы.
Конечно, в чем-то наивно, конечно, странно и иногда неловко, но это так удивительно, когда герои строят совершенно нереальные планы ("а потом мы поедем в Венецию", "мы будем путешествовать", "нас никто не найдет", "мы возьмем тебя с собой, Николай, мы можем выдать тебя за пациента Ремуса", хотя Николай уже болен так, что даже выйти не может из комнаты) - А ПОТОМ ОНИ РЕАЛЬНО ЕДУТ В ВЕНЕЦИЮ
И ПУТЕШЕСТВУЮТ
И БЕРУТ С СОБОЙ НИКОЛАЯ
И хотя сюжет - удар за ударом, и хотя ГГ кастрат и у него умирает любимая женщина, они по-прежнему оказываются втроем, с маленьким не-его ребенком, и по задворкам гуляет прочная мысль, что всё правильно. И не потому, что ты не любишь женщин, это была чудесная женщина, и если бы всё было не так, было бы намного лучше, и они были бы счастливы, но так не лучше, так - правильно. Потому что если бы в такой ситуации повернулось по-другому, это было бы не то. Хоть и лучше.
Может быть, it's just me, но для меня конец книги действительно стал хэппи-эндом. Даже несмотря на две главные смерти, даже несмотря на то, что они похоронили Николая в Италии. В конце концов, ГГ стал самым гениальным в Европе и мире певцом, богатейшим и красивейшим и вообще.

"И действительно, в следующий четверг, когда Николай, забрав меня с репетиции, вымыл мне лицо и причесал волосы, у дверей появился Ремус, в плаще, с сумкой, набитой книгами, как будто собирался путешествовать несколько дней, и нехватка книг для него была равносильна отсутствию воздуха. В первый день он держал перед собой карту и на каждом углу вертел её в руках, как будто пытаясь разгадать её секретный код.
- Эти чертовый улицы, - бормотал он. - Кажется, они идут кругами. Почему их не сделали такими, как на карте?"

Надо ли говорить, что Ремус меня подкупил. С его книгами, скептицизмом, осторожностью, худобой и бледностью, с его готовностью пойти за Николая и в огонь, и в воду, с его короткими волосами, и за то, что его неизменно величают волком, до самого конца. И он - Ремус. Ну, вы понимаете. Я буквально вижу его, и понимаю, почему таким - постаревшим, с появившейся в волосах проседью, с этими серьезными глазами "он никогда еще не казался мне настолько красивым".

"Официально зрителей было всего трое: один низкорослый рабочий сцены, который совершенно не понимал по-итальянски и не далее как два месяца тому назад был уверен, что Орфей - это такой цветок; один сифилитик, в прошлом монах; и один волк-книжник, которому были известны десятки разных вариантов сказания об Орфее и который мог процитировать Овидия или Вергилия на любом языке, какой вам только заблагорассудится услышать".

И их признание, и его забота, тот факт, что они действительно - половинки, а не просто так. То, что их не приняли в монастыри, то, что Николай до конца оставался самим собой. То, что судьба Мозеса оказалась связана с ними крепче, чем я надеялась поначалу.

" - Из-за него я потерял веру в Бога, Мозес, - прошептал он, наклонившись ко мне. - И та святость, за которую я полюбил его с первого дня нашей встречи - мне тогда было пятнадцать лет, и мой отец заплатил настоятелю, чтобы его чахлого сына навсегда заперли в аббатстве, - эта самая святость в городе превратила его в зверя. Он человека убил. Только ему не говори. Он не помнит. Какой-то мужчина обозвал шлюху шлюхой, а потом плюнул ей в лицо. Николай выбросил этого человека на улицу. Всего один удар, и он сломал ему шею. И пока я оттаскивал тело к реке, все приветствовали его и покупали ему выпивку.
Его любили. Он пил герцогское шампанское и крестьянский шнапс. Мы не нуждались в деньгах. Он все улыбался и шутил. "Святой Бенедикт со своим волком!" - кричали нам из окон дворцов, и, даже если было совсем поздно, мы должны были зайти к ним и выпить. И спеть. Очень часто он оставался на ночь. Мужчины, женщины. Князья, шлюхи. У него на всех хватало любви.
Когда пошли язвы, он внезапно ко всем охладел. Один любовник прислал ему врача, и тот так накачал его ртутью, что он целый месяц есть не мог. Остальные его забыли и не вспоминали о нем, даже когда он стучался к ним в дверь. Наконец он засел здесь и перестал выходить на улицу. Он мог часами смотреть на новую язву - наблюдал, как она растет. Он смотрел, как уходит его красота, целыми днями не отрывался от зеркала.
Потом, в какой-то из дней, через год после всего этого, язвы исчезли. И несмотря на свой ужасный вид, он снова начал орать на улицах. Он вырывался на вечеринки и кричал: "Я исцелился!". Но он не исцелился. У него начало мутнеть в глазах, и он не мог выносить даже самый слабый свет. Пошли опухоли - по рукам, по шее, - а вместе с ними появились боли. Я просыпаюсь от его стонов. Потом начал размягчаться нос. Кажется, что его кости просто растворяются. Он может мять нос пальцами, как глину.
Ремус отвернулся, и мы оба посмотрели на нашего спящего друга. Его кресло было очень большим, но казалось, что в нем сидит ребенок: руки гиганта беспомощно свесились, ноги раскорячились. Подушка соскользнула на пол, и его голова упала на грудь.
- И вы остались совсем одни, - сказал я.
Ремус кивнул:
- Но разве это не то, чего я желал? Только он и я, и больше никого. Наша уединенная пещера. Наверное, мы получили то, что заслужили."

То, что получилось - горькая свобода, то, что получается, когда мечту смешивают с реальностью и устраивают её в реалиях мира. И это получилось на отлично.

P.S. Алсо, что делать, если в вашем фандоме три с половиной человека, я уже знаю. А что делать, если вашего фандома нет ВООБЩЕ?

@темы: Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники, Открываем чакры, недорого.

---

АФИГЕТЬ у меня был денек.
Пойманный вор с товаром на две с половиной тыщи. Пять пьяных наезжающих на меня таджиков. Двое ворвавшихся парней в масках Гая Фокса.
И я, конечно, подозревала, что кто-нибудь будет приставать ко мне, интересоваться, до скольки я работаю, и просить оставить телефончик, но чтобы это была сорокалетняя финка...

@темы: Приключения пингвина-социофоба, Коллега, а не долбануть ли нам по этой планете ракетой?, Здравствуйте, вам что-нибудь подсказать?

---

Вот и ответ.

"В конце концов перед нами оказались ворота, охраняемые двумя солдатами, которые, завидев монахов, расступились, и мы проследовали на огромную Аббатскую площадь. Николай протянул руку и, слегка коснувшись локтя Ремуса, взял в щепоть ткань его туники. Это длилось всего мгновение, пока мужчины, вернувшись после двух лет странствий, оглядывали свой дом. Потом Ремус обернулся и заметил, что я наблюдаю за ними.
И отдернул руку."
Всё, я сдаюсь.

@темы: Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники

---

I need it here

К ЧЕРТУ ВСЁ КОГДА ЕСТЬ СОКОЛ, а у Сокола - его полеты и его пластика.
И крылья, господи, какие крылья.

И прекрасный Маки.

С учетом моего отношения к Маки, его форма и полеты на гигантских стальных крыльях - это всё, идеальней и быть не может

@темы: Боженятко и Ко., ОБОЖАЮ ЭТИХ ЛЮДЕЙ, Black passion

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

#чтопроисходит

#чтопроисходит
Карма моя, такая карма.

В обязанности всех продавцов-консультантов входит при необходимости рассказ о любой книге из фокусного ассортимента. Окей. Так как прочитать эту туеву хучу книг нереально физически, книги делят, читают и рассказывают друг другу. Окей.
Старший продавец Кристина распределила между нами книги совершенно рандомно книги, мне достались "Колокола" Ричарда Харвелла. Про "Колокола" внешне ничего понять нельзя, описание крайне расплывчатое типа "от рождения до смерти, от безвестия до славы под звон колоколов, пронизывающих судьбу блаблабла". Окей. Порадовалась еще, что художка и вроде как интересная.
Начала читать.
История мальчика, мать которого была оборванная глухонемая деревенская дурочка в глухом селении Швейцарии в горах, которую когда-то давно изнасиловал местный священник (и регулярно повторял это действие, думая, что мальчик тоже немой и глухой). Когда оказалось, что мальчик совсем не немой и ни капельки не глухой, священник сначала избил до полусмерти мать, потом избил мальчика, потом протащил его по грязи и выкинул в бушующую реку, а потом добрался до выжившей матери, и в драке оба упали с колокольни. Первые 50 страниц. Сплошное веселье. Окей.
Мальчика подобрали два монаха, по описаниям - вылитый Тор и Локи. То есть серьезно, один там "красавец светловолосый богатырь", второй "меньше и худее и бледнее", голос у одного громовой, у второго тихий и вкрадчивый, и "природа никогда не создавала более разных людей", и один-то весь такой добрый и заботливый и сразу захотел мальчика полуживого себе оставить, а второй-то весь такой скептичный и осмотрительный и мальчик ему сразу не понравился и вообще нафига он нам нужен. Странствующие монахи, идущие из Рима в родное аббатство. Разудалый, красивый, глупый, добрый и очень сильный Николай и бледный, худой, умный, молчаливый, ехидный и въедливый Ремус, который "вознамерился прочитать все книги в мире" и который всё время читает верхом, и лошадь-то его уже привыкла ехать за лошадью Николая. Николай смеется над Ремусом и говорит мальчику "в мире полно удовольствий, и придет время, мой юный друг, ты их все узнаешь".
ОКЕЙ.
И тут я дохожу до:
"Должно быть, Николай заметил, как от недовольства я скрестил руки на груди, и положил мне на плечо ладонь.
- Пусть это ворчание не обманывает тебя, - сказал он, - Ремус и вполовину не такой злой, каким хочет казаться. - А потом наклонился ко мне совсем близко и сказал очень тихо, чтобы читавший книгу монах не мог его услышать: - Этот волк верит в любовь так же, как и любой другой мужчина в мире. Так же, как и я. Я слышал, как он шептал об этом, точно так же, как и я. Когда-нибудь и ты прошепчешь об этом, когда почувствуешь эту плоть и когда две половинки станут одним целым.
Внезапно книга Ремуса захлопнулась. Он сердито взглянул на Николая.
- Осторожно, думай, кому доверяешь свои секреты, - сказал он.
Николай покраснел, потом пожал плечами и, ударив веткой о дерево, разломал её в щепки.
- Не беспокойся, Ремус, - сказал он. - Мозесу мы можем доверить наши секреты."

Я пока не читала дальше и У МЕНЯ ВОПРОС
ЭТО Я ИСПОРЧЕННАЯ ИЛИ НЕТ

P.S. Женщина сегодня забыла на кассе кошелек, внутри никаких документов и телефонов, только карточки банковские (с заботливо написанными пинкодами, а что уж). Позвонила в банк, они карточку заблокировали и сказали, что передадут женщине, где именно она оставила кошелек. Женщина прибежала с серым лицом, забрала кошелек, выдала мне пятьсот рублей и убежала, несмотря на моё "Вы издеваетесь?!".

@темы: Коллега, а не долбануть ли нам по этой планете ракетой?, Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники, Здравствуйте, вам что-нибудь подсказать?

---

...поговорим о гомофобных корейцах в гомофобной Корее.









...а я пошла спать.

@темы: Коллега, а не долбануть ли нам по этой планете ракетой?

---

Не удержалась и купила себе блокнот со своим пожизненным девизом



P.S. Сегодня у меня спросили, нет ли у нас сушеных насекомых. Нет, не про журналы с Пушным, а про засушенных насекомых в качестве сувениров. Уточнила про янтарь, получила "Ну можно и в янтаре".
То есть где-то продаются сувениры в виде засушенных насекомых. Что ни день - то открытие.

@темы: Приключения пингвина-социофоба, Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники, Здравствуйте, вам что-нибудь подсказать?

---

SH

Захотелось собрать всю коллекцию магнитных закладок с каноничным Холмсом, ползаю по Буквоедам и разгребаю развалы.

Уже есть:

Уже есть:

Последнюю купила сегодня.

Если верить гуглу,

надо найти еще две:

надо найти еще две:

Причем первую, с кэбом, я когда-то давным-давно видела и не купила =(
Ватсон на второй просто выносит, это какой-то мюзикл по Чехову. А эта ножка!

UPD ДА ВЫ ЧТО БЛИН ИЗДЕВАЕТЕСЬ



МНОГОЕ ОБЪЯСНЯЕТ


P.S. Не курю соционику, нене, показалось.

@темы: Your shit is overrated, Наслажденье катастрофой - составная интеллекта

---

Про копетане

В общем, сходила-таки я на него.

1. Больше всех порадовал Сокол. Мало того, что это Маки, так он еще и с крыльями, и с крыльями совершенно афигенными. Его полеты - это восхитительно прорисованная штука, которая перебила мне почти все остальные восхитительно прорисованные штуки. Стальные крылья, их форма, их движения, его пластика и гибкость и эти пике - восторг.
"На меня не смотрите, я делаю что и он, только медленнее"
2. Сначала сидела думала, почему этот Рамлоу такой пидарас, и только потом до меня внезапно доходит, что это ФРЭК МАТЬ ЕГО ГРИЛЛО Фрэнк сильно изменился за лето (хотя на самом деле не так чтобы очень уж), Фрэнк повзрослел и возмужал и немножечко оброс, и даже еще подкачался. Но вообще это было ударом ниже пояса, я всё время интуитивно ждала появления Харди. Он бы идеально вписался в их компанию, особенно в отряд к Грилло. *фантазия радостно заскакала по кочкам в буйные дали*
3. Следовательно, драка Маки и Грилло - это просто ФАК МАЙ ЛАЙФ
ГРИЛЛО ГОВОРЯЩИЙ ЧТО БУДЕТ БОЛЬНО И ГОТОВ ЛИ ОН ПОЗНАТЬ БОЛЬ
ИЗВИНИТЕ, ВЫ МНЕ НА КИНК НАСТУПИЛИ
4. Фьюри!
"Я всем делюсь. Добрый я, знаешь ли." КХХХХХХ!!!
Фьюри в действии - раз, Фьюри в цивильной одежде - два. Сцена атаки и погони как бальзам на душу, Джексону дали экшн, Джексон тщательно скрывает прущее из единственного открытого глаза ликование. Молодец, на пятерку, с кондиционером вообще отлично) А в финале я готова была сгрызть платочек от его очков, толстовки, этот капюшон и завязочки, МИМИМИМИМИМИ
Фьюри живее, ближе и человечнее, спасибо, никогда еще я так не любила Фьюри.
"Вот из-за таких вещей у меня проблемы с доверием!"
5. Наташа - реклама "Тафт три погоды". Перестрелка, погоня, взрывы, пираты, драки, обрушивающийся потолок, переворачивающаяся машина - моя прическа по-прежнему идеальна.
6. А Пегги - реклама стоматологий. Сколько ей уже лет? Загримировали на славу, но её первоклассные зубы портят убедительность примерно так же, как недокрашенные изнутри зубы Пфайфер из "Звездной пыли".
7. Баки на кресле - голый, неприкрытый, обнаженный фансервис. Я прямо слышу "Дыши глубже, Стэн, еще глубже, мы будем снимать это крупным планом".
8. Без этого никуда - Стэн Ли и его "Теперь точно уволят".
9. Поясните мне, что мешало Наташе сорвать эту брошь с груди, она вроде её так легко прикрепила по принципу скрепки? Или он автоматически блокировался?
10. - Сорок первый этаж! СОРОК ПЕРВЫЙ
- Если ты не заметил, снаружи этаж не пишут.
Вообще сам факт того, что Фьюри ловит в вертолет Сэма Уилсона, меня почему-то чрезвычайно радует.
11. "Хайль Гидра" стабильно отправляла меня под кресло. Ребят, это смешно. Не знаю, почему, но смешно. Вот всем фильм хорош, но Хайль Гидра на ухо и на последнем издыхании - это пошло.
12. "Настала эра чудес" ..., эра мутантов! Чааарльз, Эрик, выходите, ваша очередь.

У меня всё.

обзорам

[J]Йож во фраке[/J] добралась-таки до кинотеатра и <a href="http://yojek.diary.ru/p196918437.htm">посмотрела "Первого мстителя"</a>

P.S. А еще я сегодня на улице видела Шнура с гигантским бумажным пакетом ДЛТ.

@темы: Приключения пингвина-социофоба, Два билета для меня и моей скво., Боженятко и Ко., Black passion

---

XD

Start wearing purple, wearing purple,
Start wearing purple for me now
All your sanity and wits, they will all vanish,
I promise,
It's just a matter of time
(c) Gogol Bordello

@темы: Every moment has its music, Шлюхоптица

---

Черт побери, это же я от первого до последнего слова!
Помнится, когда у меня в Филармонии пытались уверенно увести положенную на соседний стул программку, я и сказать ничего не смогла, только посмотрела так растерянно на этого мужичка в надежде, что у него от моего взгляда проснется совесть или, что важнее, он вдруг поймет, что это не его, а моя программка.
Я порылся у себя в душе и обнаружил, что ни воспитание, ни личный опыт, ни даже первобытные инстинкты не подсказывают мне, как я должен поступить, если некто, сидящий прямо передо мной, тихо–мирно крадет у меня одно печенье. (с)

— Итак, я купил газету с кроссвордом и пошел в буфет выпить чашку кофе.

— Итак, я купил газету с кроссвордом и пошел в буфет выпить чашку кофе.
— Ты разгадываешь кроссворды?
— Да.
— В какой газете?
— Обычно в «Гардиан».
— Мне кажется, в «Гардиан» слишком заумные. Я предпочитаю «Таймс». Ты его разгадал?
— Что?
— Кроссворд в «Гардиан»?
— Я даже не успел взглянуть на него, — сказал Артур. — Я пошел в буфет, чтобы взять кофе.
— Ну хорошо, бери кофе.
— Я и взял, — подтвердил Артур. — Я также купил печенье.
— Какое?
— «К чаю».
— Неплохо.
— Мне оно тоже нравится. Взял все это, отошел от стойки и сел за столик. И не спрашивай меня, какой был столик, потому что это было не вчера и я уже забыл. Кажется, круглый.
— Хорошо.
— Значит, расположение такое. Я сижу за столом. Слева газета. Справа чашка кофе, посреди стола пачка печенья.
— Прямо–таки вижу ее своими глазами.
— Чего или, вернее, кого ты не видишь, потому что я еще о нем не упомянул, так это типа, который тоже сидит за столом, — сказал Артур. — Он сидит напротив меня.
— Как он выглядит?
— В высшей степени обыкновенно. Портфель. Деловой костюм. Судя по его виду, он был неспособен сделать что–то странное.
— Ага. Я таких знаю. Ну и что он сделал?
— Он сделал вот что: перегнулся через стол, взял пачку печенья, разорвал, вытащил одно и…
— Что?
— Съел.
— Что?
— Он его съел.
Фенчерч в изумлении смотрела на Артура.
— Как же ты поступил?
— При данных обстоятельствах я поступил так, как поступил бы любой англичанин, у которого в жилах кровь, а не вода. Я был вынужден посмотреть на это сквозь пальцы, — ответил Артур.
— Что? Почему?
— Ну, мы ведь к таким ситуациям не подготовлены. Я порылся у себя в душе и обнаружил, что ни воспитание, ни личный опыт, ни даже первобытные инстинкты не подсказывают мне, как я должен поступить, если некто, сидящий прямо передо мной, тихо–мирно крадет у меня одно печенье.
— Но ты мог… — Фенчерч подумала. — Знаешь, я тоже не уверена, что бы я сделала. Ну и что дальше?
— Я в негодовании уставился в кроссворд, — сказал Артур. — Не мог отгадать ни одного слова, глотнул кофе — он был слишком горячий, так что делать было нечего. Я взял себя в руки. Потом взял печенье, очень стараясь не заметить, что пачка каким–то чудодейственным образом оказалась вскрытой…
— Значит, ты не сдаешься и занимаешь твердую позицию.
— Я борюсь по–своему. Я съедаю печенье. Я ем его очень медленно, так, чтобы бросалось в глаза и он видел, что я делаю. Когда я ем печенье, — сказал Артур, — я ем его, как надо.
— И что он сделал?
— Взял еще одно. Честно, так и было. Он взял еще одно печенье и съел его. Чистая правда. Как то, что мы сидим на земле.
Фенчерч заерзала в каком–то непонятном смущении.
— Сложность состояла в том, — продолжал Артур, — что в первый раз я промолчал, а во второй начать разговор было еще труднее. Ну что я должен был сказать? «Извините меня… я не мог не заметить, э–э…» Не получается. И я сделал вид, что не замечаю, пожалуй, еще старательнее, чем раньше.
— Ну знаешь…
— Я снова вперил глаза в кроссворд и по–прежнему не мог сдвинуться с места, но при этом частично проявил ту силу британского духа, которую Генрих V выказал в день Святого Криспина…[7]
— И что дальше?
— Я вновь пошел напролом. Я взял второе печенье, — сказал Артур. — И на секунду мы встретились взглядом.
— Вот так?
— Да, то есть нет, не совсем так. Но наши взгляды скрестились. Всего на секунду. И тут же мы оба отвернулись. Но я тебя уверяю, что в воздухе пробежала искра. Над нашим столиком образовался очаг напряженности. Примерно в это самое время.
— Еще бы.
— Так мы съели всю пачку. Он, я, он, я…
— Всю пачку?
— Ну в ней было всего восемь штук, но в те минуты мне казалось, что прошла целая жизнь. Наверно, гладиаторам на арене и то было легче.
— Гладиаторы сражались на солнцепеке, — сказала Фенчерч. — Физически они страдали больше.
— Тем не менее. Ну ладно. Когда останки погубленной пачки валялись между нами, этот тип, сделав свое гнусное дело, наконец поднялся и ушел. Разумеется, я вздохнул с облегчением. До моего поезда оставалось несколько минут, и я допил кофе, встал, взял газету, и под ней…
— Ну же?
— Лежала моя пачка печенья.

"Автостопом по Галактике: снова в путь"
("И спасибо за рыбу")

@темы: Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники, Your shit is overrated