Мой дом начал рушиться в половину первого ночи тридцатого августа тысяча девятьсот девяностого года.
Всё началось с чердака - там, под проржавевшими листами жести, которой была покрыта крыша, не выдержали прогнившие насквозь балки. Треснула одна, другая, треснула третья, их соединяющая, стало крошиться древнее дерево, рассыпаясь пылью по керамзиту, оседая мельчайшими частицами на паутине. Треск, сперва почти незаметный, разрастался и распространялся по всей ширине чердака, похожий на звук умирающих в огне поленьев. Вот уже скрипнуло железо - поехали петли надежно запертой двери на лестничную клетку, скособочились и вдруг застряли так, и даже показалось, что всё прекратилось, успокоилось за секунду до катастрофы. Затем в повисшей тишине - самой напряженной за последние тысячу лет на этом чердаке - что-то громко щелкнуло, лопнуло и тут же потонуло в оглушительном повсеместном скрежете. Начала рушиться крыша.
читать дальшеДерево, кирпич, жесть, набивка перекрытия, еще за минуту до этого представлявшие собой безупречную слоеную упорядоченность, вмиг смешались, как будто были прижаты сверху рукой какого-то великана. Провалились балки, провалился кирпич, покорежились закрывавшие крышу листы, сгибаясь, сжимаясь, складываясь в воронку, в трубочку, в гармошку, в сложные картины Эшера. Свежий ветер, ворвавшийся на чердак, который и чердаком-то уже не был, пробежался по затхлым углам, вынося из них пыль, грязь, сор и мертвых мух. С грохотом обрушилась первая труба. Потерявшие равновесие кирпичи, более не соединенные засохшим раскрошившимся раствором, со скрипом поехали по наклонной скомканного листа. Упала вторая труба, за ней стали падать остальные. Под общей массой крыши не выдержали перекрытия - и побежала первая трещина по потолку квартиры на последнем этаже. Закачалась люстра. Зазвенели бра и тщательно выстроенная в сушилке посуда.
Когда последняя балка сдалась, трещина в потолке разверзлась и стала походить на оскаленную звериную пасть, а стол проломило мощным куском известки, рухнувшим прямо на вазу с перезрелыми персиками.
Дом не считался с людьми, в спешке забиравшими самое дорогое и покидающими жилище, уже предчувствуя, как будут стоять полуодетыми на тротуаре и смотреть на крушение того, что казалось им непоколебимым оплотом. Оглушительно кряхтя, дом оседал этаж за этажом - лопались деревянные планки древних перекрытий, крошился бетон, рассыпался кирпич, рвались обои, корежилась оставшаяся в квартирах мебель, пока люди, прижимая к себе вырывающихся котов, спускались по вечно влажной лестнице, чтобы внизу, в безопасности, встретить своих соседей и обменяться взглядами, без слов. Пересчитав друг друга, дождаться тех, кто шел последними. Взяться за руки, все как один запрокинув головы, все как один нахмурив лбы, словно растерянно разводя руками перед будущим.
Где-то наверху жалобно взвыл придавленный рояль, чтобы потом уже вместе со всем домом, вовлеченный в неотвратимое монументальное движение, рухнуть на этаж ниже, подломив ножки, окончательно превращаясь в кашу из струн, эбеневого дерева и клавиш слоновой кости. Треск стекол окон, шкафов и полок был почти неразличим на фоне общего шума, стекла стирались в мелкий порошок, раздавленные приближающейся к земле массой. Ломались двери. Трескались надежнейшие чугунные ванны. Вылетали замки. Пузырился паркет, отлетая по щепке, искрились оборванные провода, и старые картины в рамах оказывались погребены под потолком, который еще совсем недавно был надежным полом этажа выше. Дом стонал, плакал, трещал, скрежетал, осыпался, разваливался на куски. Дом складывался, как будто был сделанным наспех песочным куличиком не очень терпеливого ребенка.
Я жил на первом этаже. Кто-то подумал, что я просто ничего не видел, не слышал и потому не успел - нет, я знал об этом с самого начала, знал еще до начала, и первые абзацы тому подтверждение. Под тяжестью дома мой первый этаж провалился глубоко под землю, и теперь за моими окнами вжатые в землю куски арматур, за моей дверью искореженный бетон, у меня нет света, потому что комки разорванных проводов погребены под камнем и известкой, у меня нет воды, потому что трубы коммуникаций завязались в узел и изверглись наружу, у меня нет воздуха, потому что бетонная комната стала моей последней клеткой, а вокруг, после того, как последние обломки нашли своё место и успокоились, наконец воцарилась абсолютная тишина.
Мой дом начал рушиться в половину первого ночи тридцатого августа тысяча девятьсот девяностого и рушился двадцать четыре года.