читать дальшеДедушка умер в среду в семь утра.
До звенящего телефона добралась мама, а она так не хотела быть первой. Они так и сообщают - "Волов Юрий Александрович умер, подходите с документами к часу. До свидания."
Мама машинально ответила "Спасибо".
Пропахшее валерианкой утро, опухшие глаза.
Агент в похоронном агентстве изъяснялась исключительно уменьшительно-ласкательными - они положат его в гробик, отвезут на катафальчике в церковку, а потом отнесут в могилку и украсят веночками.
Серый попугай в офисе мастера по захоронениям сказал мне "Привет", и я ответила ему "Привет". Я бы, наверно, не смогла толком работать в этом месте - всё время при клиентах ждала бы этого "привет", мысленно умоляя попугая "ну давай же, ну скажи", а потом нарочито небрежно бросать в ответ на неизменное "ой, он говорит!" - "да, он у нас говорящий".
Дедушку хоронили в субботу, на кладбище шел снег, местная собака просяще смотрела всем в глаза, и церковный служка подкатывал к маме с вопросом "Надеюсь, вы не забудете меня поблагодарить?". Благодарность - тысяча рублей поверх семи за отпевание.
Срубание дерева на клочке земли четыре на два метра - шестьдесят тысяч.
Услуги агента - сорок тысяч.
Не экономьте на покойных.
По прошествию времени в памяти остались три самых страшных момента:
- мамин дрожащий голос из соседней комнаты - "Дедушка умер". Тогда было не страшно, и потом было не страшно - отчаянно-рвано, пусто, грустно, тяжело, но не страшно. Страшно стало сейчас. Вспоминаю это первое "Дедушка умер" после звонка - и замирает сердце, и чем дальше, тем страшнее. Это как падение без дна, без надежды, что надо переждать, что всё образуется. Ничего уже не выправится. "Дедушка умер" раскладывается на слога, на буквы, и словно обретает смысл, только собираясь заново. Он мог болеть, мог быть в тяжелом состоянии, мог быть в реанимации, но умер - это умер. Всё. Конец.
- стоя у гроба, поднимая венчик для бабушки - бабушке не наклониться, чтобы поцеловать - коснулась пальцами висков и лба. Этот неестественный холод человеческой кожи мне не забыть никогда.
- могильщики, стоя кто где, ногами на соседних могилах и плитах, еле удерживая ремни в руках, поскальзываясь на сырой земле, пытаются опустить гроб в яму, и он кажется таким громоздким и тяжелым, ну как он может влезть. Ругаясь, наклоняют. Слышен глухой звук - подошвы ботинок дедушки уперлись в стенку изнутри. Дедушка сполз. Рядом стоят родственники и друзья, неловко, нелепо, с цветами, не зная куда себя деть, и стоящая ближе к могиле мама зажимает рот рукой. В глазах слезы и отчаяние.
Опустив, могильщики говорят "Прощайтесь с покойничком".
С покойничком.
- Нет, только кремация. И пепел над Гангом.
- Согласна.
"Давайте негромко, давайте вполголоса" играет в голове репитом всю последнюю неделю, и, наверно, это единственный случай, когда меня не воротит от этой песни.
- Как ты?
- Ничего. Реву периодически, а так в целом ничего.
- Я тоже.
Мама - женщина царской масти, бесценной, редкой. (с) В. Полозкова
Моя бабушка не плачет. Никогда. У неё сердце, давление, теперь свалилась с простудой. Впервые на моей памяти называет дедушку "зайчиком", в глазах растерянность. Не поняла еще. 52 года вместе.
Перед смертью дедушка всё ходил по палатам и искал какую-то девушку.
- А как девушку-то зовут?
- Галя.
Моей бабушке, Галине Павловне, в этом году исполняется семьдесят два.
Цените близких, пока они есть. Бабушки и дедушки на улицах - это мы, это вы, это я. В следующий раз перед тем как обозвать кого-то бабусей и разозлиться на медлительную старушку с сумкой, вспомните, что это вы сами через не-так-уж-много-лет.
Прости меня, дедушка.
Прости меня.