О струнах и тетиве

[YoJek]

тут

Название: О струнах и тетиве
Автор:  Йож во фраке
Фандом: Мстители
Пейринг: Коулсон/Бартон, Коулсон/Одри (“the cellist”).
Рейтинг: NC-17
Размер: 20169 слово (а ведь это должен был быть совсем маленький фик)
Описание: Чаще всего противоположности – понятия взаимоисключающие. Иногда, но очень редко, они могут сосуществовать без каких-либо видимых конфронтаций. Тех случаев, когда противоположности являются взаимодополняющими – единицы.
Человеческий фактор – страшная штука, особенно если речь идёт о Филе Дж. Коулсоне.
Предупреждения: немного ангста, немного рефлексии, немного экшена, немного секса, немного симфонического оркестра. Постельная сцена – с Клинтом.
Для тех, кто вдруг по счастливой случайности не видел нашу виолончелистку, ну и просто полюбоваться:

Плейлист основных упоминающихся в тексте композиций:


кнопочка на случай, если плеер.ком опять тупит
Спасибо  Джулс, сама знаешь за что

О тетиве.

Клинт увидел их случайно, на улице.

Клинт увидел их случайно, на улице.
Он стоял на переходе, поджидая зелёный, его согревала уютная мысль о свежекупленном подарке в сумке, на небе было ни облачка, в парке пели птички, у него оставалось ещё целых семь с половиной часов законного выходного, в общем, это был просто охренительный день – до тех самых пор, пока Клинт не кинул взгляд на другую сторону дороги и не увидел их.
И ещё до того, как понял, что он, собственно, увидел, он уже с какой-то непередаваемой ясностью почувствовал, что выходной безнадежно испорчен и что все эти семь с половиной часов он будет пить. Что-нибудь максимально крепкое. Где-нибудь максимально далеко.
На ней было лёгкое белое платье с подолом чуть выше колена, всё в мелкий цветочек, он – в незнакомом Клинту светлом костюме; безупречные стрелки на брюках, белоснежная рубашка, чёрт побери, они словно сошли с этих идиотских реклам часов или бижутерии в модных глянцевых журналах, прочно поселившихся на стеклянных столиках в приёмных. Они даже так же идеально подходили друг другу, как подобранные и поставленные рядом модели. Клинт готов был поклясться, что она ниже его ровно на два сантиметра, разницу в длине их шагов нет смысла считать из-за незначительности расхождений, и даже пропорции фигур были словно филигранно выверены.
Вот только выражения их лиц явно не были искусственными. Они были абсолютно, несомненно, неоспоримо и безоглядно счастливы.
Клинт стоял на краю тротуара, не обращая внимания ни на загоревшийся зелёный, ни на спешащих мимо людей. Какой-то внушительный господин двух метров в обхвате случайно задел его боком, Клинт дёрнулся и, не отводя взгляда от белой пары на фоне зелени парка, сделал несколько неровных шагов назад, наткнулся спиной на столб светофора и остался в таком положении. Так ему показалось надёжнее, потому что тело словно бы временно утратило способность грамотно пользоваться гравитацией и норовило растерять остатки координации. Всё вокруг смазалось, сведясь в единую точку обзора, которая двигалась, шагала, о чём-то разговаривала и выглядела неприлично довольной.
Они шли, держась за руку, как романтично настроенные подростки. Она слушала его, по-птичьи наклонив голову, и смеялась так выразительно, что Клинт слышал её даже сквозь шум машин и пчелиный гул разговоров вокруг. Коулсон улыбался. Чёрт, Клинт так редко видел его таким. Конечно, Фил Коулсон часто улыбался – вежливо для коллег, вдохновляюще перед операциями, устало после бойни. Один раз Клинту «посчастливилось» увидеть, как он улыбается трём громилам с ножами и дубинками, будучи подвешенным на крюке в полуметре от земли; на залитом кровью лице и не видно было ничего, кроме этой улыбки. Клинт слабо помнил последовавшие за этой улыбкой события, он восстановил их уже по рассказам других очевидцев, включая самого Коулсона, и по трём изуродованным трупам, которых не смогли опознать даже ближайшие родственники.
Конечно, Фил Коулсон улыбался, но чтобы вот так – свободно, открыто, искренне, без тени заботы или предвкушения предстоящих испытаний... Клинт такого не помнил. Это выглядело слишком непривычно. Правая рука руководителя крупнейшей секретной организации, стоящей на страже спокойствия Америки и всего мира, не может так улыбаться. Так может улыбаться кто-то совсем другой, не знающий ничего из того обширного списка «вещей, после которых ты снова будешь бояться темноты».
Коулсон был похож на образцово-показательного учителя.
Она была похожа на жену образцово-показательного учителя.
Бартон зачем-то прищурил глаза, смотря на её руку, хотя прекрасно знал, что Коулсон холост. Во всяком случае, именно об этом было написано третьей строчкой в его личном деле, но теперь уже Клинт не мог быть уверен ни в чём, что касалось этого Мистер Неожиданность.
«Ничего, сейчас они пройдут через всю эту чёртову улицу и исчезнут из поля зрения, – говорил кто-то в голове у Клинта, словно пытаясь его успокоить, хотя зачем его успокаивать, как будто он переживает, он же ничуть не переживает, с чего бы. – А ты за ними не пойдёшь. Ты за ними не пойдёшь. Ты ведь за ними не пойдёшь?»
«Чего ты ждал, – зло выговаривал ему какой-то другой голос, переплетаясь с первым, перебивая и забивая его. – Это изначально обговаривалось. Никто никому ничего не должен. Вы коллеги, так? Вы команда. Отличная команда, но это неважно. Вы партнеры по сексу. По отличному сексу, но это тоже неважно. Он не твой, ты не его. Свободные отношения. Идиллия. Тебе же это всё нахрен не было нужно…»
«Заткнись, – прерывал его кто-то ещё. – Просто. Заткнись.»
Голоса ещё о чем-то спорили автономно, но Клинт уже не улавливал сути. Клинт стоял и рассматривал их с какой-то маниакальной внимательностью, хотя понимал, что делать этого ему совсем не следует, и что лучше бы перестать так пялиться, лучше бы развернуться и уйти, и идти, и идти, пока не дойдёшь до края города, а потом идти ещё куда-нибудь, там напиться, по расписанию после второй бутылки виски свалиться под стол и исчезнуть с лица земли. Да. Отличный план.
У неё были действительно красивые ноги, изящные лёгкие туфли без каблука. Тонкая талия, не по-женски плоский живот, небольшая грудь. Светлая, слегка подёрнутая загаром кожа – безукоризненно гладкая, машинально отметил Клинт. Ни одной морщины. Ни одного шрама. Отливающие рыжиной волосы забраны в небрежный хвост. Тот самый тип женщин, когда ничто не подчёркивает красоту лучше, чем нарочитая небрежность.
А она была красива.
О да, она была очень красива.
Естественность в абсолюте, конечно, он понимал Коулсона. Мог бы понять. Наверное. Будь он на месте Коулсона.
Прогулочным шагом дойдя до террасы уличного кафе, они притормозили напротив выставленного на подставке меню. «О нет, – взмолился Бартон. – Пожалуйста, пожалуйста, не надо, просто идите вперед, просто…»
Пройдя между двумя карликовыми пальмами в кадках, они подошли к свободному столику. Красная скатерть чуть колыхалась под порывами тёплого летнего ветра, весело трепыхался зонтик от солнца. Коулсон галантно отодвинул ей стул, она села, улыбаясь так, словно это был не Коулсон, а член королевской семьи, и на какую-то секунду Клинт был уверен, что тот сейчас поцелует ей руку. Но он решил не размениваться на мелочи.
Ну, по крайней мере, это точно не его сестра, внезапно прибывшая из Теннеси погостить недельку в Нью-Йорке.
«Так вот как это выглядит со стороны», – отстранённо подумал Клинт, смотря на безусловно красивый, несомненно страстный и удивительно нежный поцелуй.
У-ди-ви-тель-но нежный.
В знакомом ему Коулсоне было что угодно, но только не нежность. В нем было доверие, было признание и уважение, было желание и подкупающая уверенность в беспрекословности его приказов, но нежность – никогда.
Клинт не заслуживал нежности.
«Твою мать, Коулсон, – лучник обполз боком столб и встал за ним, прижавшись животом, для верности придерживаясь рукой. Устало уткнулся лбом в холодный металл, на секунду прикрыл глаза. – Почему именно сегодня.»
Завтра в девять совещание по операции против контрабандистов инопланетными топливными капсулами, а он сейчас напьётся до чёртиков и вряд ли сможет не то что явиться к девяти, дай бог ему вообще доползти до ЩИТа, и Коулсон будет смотреть на него этим своим терпеливо-укоризненным взглядом и спрашивать «Весёлая ночь, агент Бартон?» – то ли в шутку, то ли серьёзно злясь, по нему никогда не поймёшь.
К ним подошёл официант, похожий на Оуэна Уилсона, тоже улыбающийся так, словно выиграл гран-при в казино, и все вокруг них улыбались теми же счастливыми улыбками, и всё вокруг тоже улыбалось, и от всего этого счастья у Клинта заломило виски.
Чёрт, похоже, он даже примерно не представлял всей глубины своих, страшно сказать, чувств. Зато теперь он её прекрасно видит. Теперь он смотрит на неё снизу вверх, как на круг света со дна колодца, увязнув по пояс в каком-то болоте без шанса на выживание.
Кинув ещё один взгляд на счастливую парочку за столиком летнего кафе – интересно, на каком количестве плёнок уличных фотографов проявятся потом эти два влюблённых лица? – он резко оттолкнулся от столба, словно не был уверен, что сможет оторваться без дополнительных усилий, развернулся и, не оборачиваясь, пошёл прочь.

Да, это ревность – признался сам себе Клинт по прошествии трех часов, шестнадцати минут и бутылки мартини, когда слово «ревность» наконец перестало вызывать желание заказать ещё две.
Ревность, о которой он даже не подозревал. Конечно, он с такой лёгкостью согласился на отношения «мы хорошо проводим время вместе, и никто никому ничего не должен», потому что он даже представить не мог, что у Коулсона может быть кто-то ещё. В смысле, ну серьезно, это же агент Коулсон, Мистер Трудоголик Без Личной Жизни. По большому счёту, для Клинта стало большим сюрпризом, что он вообще испытывает какие-то эмоции. Его удивительные таланты в постели тоже стали знатным сюрпризом, потому что подразумевали помимо изобретательности ну, как минимум наличие какого-то опыта. Клинт решил особо не задумываться на эту тему. У него не было никакой необходимости над этим задумываться – его мозг своевольно решил, что то, что было раньше, не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас.
– А что происходит сейчас? – спросил сам себя Клинт, разглядывая слегка расплывающуюся перед глазами этикетку бутылки. О, ничего особенного, где-то там Коулсон трахает свою подружку, а Клинт Бартон по прозвищу Хоукай сидит в дряном баре и надирается, нарушая этим сразу несколько директив ЩИТа. В нарушении директив он мастер каких поискать.
Подумав, он вытащил телефон и удалил с него номер Коулсона. Потом открыл сообщения, набрал его по памяти и отправил в службу доставки отсроченных сообщений на десять часов завтрашнего дня – на всякий случай. Вдруг ему удастся допиться до полной амнезии. Вот была бы удача. Ревность, на которую он не имел никакого права, была довольно мерзкой на вкус, обжигала горло горечью и забивала нос запахом табака с привкусом безнадёги. Когда Клинт открывал вторую бутылку, его вдруг посетила мысль о том, что это может быть конец. Коулсон нашёл себе более подходящую пассию, между ними всё кончено. Брейк. Аут. Лети, сокол.
Потому что он, такая незадача, может это сделать.
Когда он сюда только пришёл, где-то играла музыка, но теперь либо она стихла, либо его мозг уже перестал различать внешние звуки. Он сидел, отвернувшись спиной к залу, тупо смотря в стену перед собой, и к нему уже даже, кажется, подходили пару раз с деликатным предложением выйти на свежий воздух. Не преуспели, понятное дело. Чужие сильные пальцы, беспрекословные захваты, крепкий живот, спарринги на износ, солнечные блики на проклятых чёрных очках, тонкие кривящиеся в усмешке губы были для него куда важнее.
Где-то к середине второй бутылки Клинта стали посещать более актуальные мысли вроде перспективы захвата планеты братьями и лучшими друзьями всех тех бактерий, что когда-либо погибли в спирте, и жить стало значительно легче.

Утро следующего дня – хотя, по ощущениям Клинта, это могло бы с таким же успехом оказаться утро следующей недели, следующего месяца, следующего года, следующей жизни – предсказуемо началось со звонка. Промучившись до “Ich hasse dich”, Клинт мысленно согласился с Фарином, поклялся себе сменить звонок с “Ok” на что-нибудь полиричнее, пошарил вокруг рукой и, нащупав удачно оказавшийся рядом телефон, поднёс его к уху. Даже это движение отозвалось множеством разных интересных химических процессов по всему телу. Глаза открывать было пока страшно.
Кажется, последний раз он так напивался, когда ему сказали о смерти Фила. Тогда напивались все, и только он довёл себя до такого состояния, что Нат и Тони вдвоём стаскивали его куда-то по лестнице, чуть ли не за ноги, потому что он цеплялся за стены и отказывался уходить. Где именно происходило дело и почему Клинт отказывался оттуда уходить, история умалчивает, но сотрудники штатного морга ЩИТа с тех пор как-то боязливо на него косятся.
Прохрипев «да?», он испугался, что невидимый собеседник сделает выводы о высадке на побережье Нью-Йорка мыслящих рептилоидов, один из которых нашёл его телефон – приписать это странное рычание человеку было невозможно.
– Если бы ты и в этот раз не снял трубку, мы бы послали отряд дельта по местонахождению твоего телефона, – далёкий голос Коулсона почему-то отозвался в печёнках, оттуда прострелил током по всему телу, отрезвил мозг и с издевательской зрелищностью сорвал покров с памяти о вчерашнем дне.
Глаза распахнулись сами собой, и Клинт увидел потолок и часть окна своей собственной квартиры, и на эту тему он порадуется как-нибудь потом. Как-нибудь, когда Коулсон не будет так пугающе-ровно спрашивать в телефоне «Агент Бартон?», как-нибудь, когда он не будет виновным в пропуске важнейшего совещания и когда гуляющее по телу электричество наконец утечёт в диван.
– Клинт, скажи мне, что тебя взял в заложники Мандарин и требует выкуп пятью лимузинами и всеми финалистками конкурса «Мисс Вселенная» за последние десять лет, потому что если ты проспал совещание по неуважительной причине, с тобой будет разговаривать лично Фьюри.
Застонав, Клинт попытался сесть, но почему-то оказался на полу. Это он определил по внезапно выпрыгнувшей перед носом ножке стола.
– Клинт?
– Я… да, – выдохнул он в ковёр, пытаясь выпутаться из пледа. – Да, простите. Я живой, всё нормально.
Трубка выразительно вздохнула, и Клинт буквально увидел, как Коулсон подтянул к себе чистый бланк для составления объяснительной от лица куратора.
– Сколько ты выпил? – спросил он на тон ниже и на десять тонов более устало.
– Мгм, – пробормотал Бартон, цепляясь за стены. Добраться до душа. Главное – добраться до душа. Если он будет держаться за стену, то, наверно, сможет вписаться в двоящийся дверной проём.
– Не хочешь сказать мне, почему?
Отличная попытка, Коулсон.
Клинт молча помотал головой, потом буркнул в трубку «Я скоро буду» и выкинул её куда-то назад, не будучи даже уверенным в том, что нажал отбой. Он чувствовал себя так, словно ноги находились где-то на другом конце света, и управлять ими с такого расстояния было крайне трудно и энергозатратно. Внутри всё перемешалось, так что сердце стучало где-то в голове, желудок явно подкатил к самому горлу, в глазах роились чёрные точки, и посреди всего этого Клинту неотступно мерещился чей-то светлый подол в мелкий цветочек.
Холодный душ в сочетании с кофе и таким количеством Алкозельцера, что можно было бы открыть небольшую медикаментозную лавочку, довели до нужного результата, хоть тот и был сопровожден весьма странными побочными эффектами типа расширенного зрачка и почти неконтролируемого желания материться на всех и всё встречное. На телефоне обнаружилось семнадцать исходящих, все на разные номера, отдалённо напоминающие номер Коулсона. Не доверяя похмельной памяти, он перепроверил пришедший ему в десять номер и с некой гордостью отметил, что все они отличались всего на пару цифр. Просто чудо, что он не попал в нужный номер. Хотя, наверно, это было бы весело. – Агент Коулсон? – Кто это? – Это агент Бартон. – О, извините, агент Бартон, я сейчас немного занят, у вас что-то срочное? – Да, агент Коулсон, у меня для вас не терпящее отлагательств крайне важное сообщение седьмого уровня секретности. Вот оно – ИДИТЕ НАХРЕН.
Помимо исходящих, на телефоне обнаружилось два пятисекундных входящих, три голосовых сообщения и пять смс с незнакомых номеров, общий смысл которых сводился к предложению Бартону самому пойти нахрен, и может быть даже дальше.
В головном офисе он был в четыре, операция по взятию охраняемого дока в порту была назначена на шесть. Первое, что он увидел, выйдя на этаж, был Фил Коулсон. Фил Коулсон в своём обычном тёмно-сером костюме. Фил Коулсон со своим обычным предельно-деловым выражением лица и озабоченной складкой между бровями, как всегда безупречный, конечно, пришедший на работу за пятнадцать минут до нужного времени, как будто он всю ночь спал, а не трахался с влюблённой девчонкой. Может быть, это вообще был не он, и Клинту это всё померещилось? «Никаких засосов на шее», – флегматично подумал Бартон, оглядывая безукоризненный воротник пиджака и рубашки, виндзорский узел тёмно-синего галстука. А можно было бы ожидать.
При виде Коулсона он впал в какое-то странное состояние лихого пофигизма, так что всё окружающее вдруг стало казаться незначительным и не имеющим никакого смысла, а все снующие по коридору агенты – только лишним раздражителем зрения.
– Третий выговор в деле, – вместо приветствия выдал Коулсон, выставив в его сторону палец. – Ты помнишь, что такое пять выговоров?
– Мне казалось, у меня их уже должно быть штук десять как минимум, – нездорово усмехнулся Бартон, подходя ближе.
– Я делаю всё, что в моих скромных силах.
– А я расплачиваюсь с вами натурой, – ещё шире усмехнулся Клинт, кляня себя за вчерашнее и за то, что держит дома такое количество Алкозельцера. Пронзительно-укоризненный взгляд подсократил его веселье, за что он был тому весьма благодарен.
– Про это мы с тобой поговорим позже, а сейчас скажи мне одно, Клинт! – позвал Коулсон жёстче, вынуждая его поднять голову. Посмотрев прямо в глаза, спросил со всей возможной серьёзностью: – Ты можешь работать?
– Увы, да, – вздохнул Бартон. Качнул головой направо, налево, разминая шею, подвигал ноющими плечами. – Только дайте мне полчаса на разминку.
Коулсон ещё какое-то время сканировал его взглядом с белобрысой макушки до пяток и обратно, а потом махнул рукой и быстро зашагал вглубь коридора. По-хорошему, после такого фортеля его, Клинта, вообще нельзя было подпускать к ЩИТу ближайшие пару суток, а потом ещё и прогонять через психологические и физические тесты, но это был Коулсон. Если кто-то и знал Клинта хорошо, то это был Коулсон. Может быть, даже слишком хорошо.
Бартон пошёл следом, пытаясь настроить себя на рабочую волну – то есть отстранённо размышляя, умеет ли эта крошка в белом платье делать минет и получается ли у неё брать до конца. С Коулсоном Клинт научился этому отнюдь не сразу, и долгое время это было предметом его личной скромной гордости.
Да, похоже, темы для размышлений ещё долго не переведутся в его трезвонящей голове.
Отрабатывая свои двадцать минут на полигоне, Клинт старался отвлечься от злых мыслей, жалящих изнутри, словно его голова превратилась в улей. Он старался думать о бицепсах, и видел, как напрягаются мускулы обхватывающих под грудь рук, прижимающих, не оставляющих ни выбора, ни шанса на побег. Старался думать о прессе, и видел поджимающийся в оргазме живот и блестящую от влаги дорожку волос. Старался думать о приседаниях, и видел до боли сосредоточенные глаза, пытающие, гипнотизирующие, одна рука на шее, другая на бедре, никакого принуждения, только постоянный контроль – зрительный, тактильный, слуховой, и поначалу было трудно двигать бедрами, оседлав его, широко упёршись коленями в кровать по обе стороны, но тёплые пальцы на горле и ладонь на бедре и пронзительный взгляд и…
… – Бартон?..
Клинт готов был поклясться, что секс с ней – образец чувственности. В его взгляде тогда, на улице, читалось такое искреннее восхищение, которого Клинт никогда не удостаивался – к нему было лишь доверие. Он был почти уверен, что Коулсон боготворит её, лелеет каждый сантиметр её кожи, такой чистой, такой ровной, без единого шрама; он целует её скулу, шею, плечо, чуть прикусывает кожу на выступающей ключице, спускается ниже, кладёт тёплую ладонь на её впалый живот и касается языком напряженного соска, от чего она захлебывается вздохом и выгибается, как кошка…
… – Бартон!..
Потому что так же, как его пальцы умеют быть сильными или жёсткими, они умеют быть нежными и заботливыми. Потому что так же, как он умеет требовать, он умеет отдавать. Потому что она выглядит как женщина, которая умеет получать удовольствие и не скрывает этого, и Клинт готов был поспорить, что во время секса она стонет так, что уже ради одного этого можно затащить её в постель. О, они составляют идеальную пару – он с его нерастраченным потенциалом любви и нежности, она с этой её трогательной естественностью и природной сексуальностью, он практически видел, как они двигаются вместе, синхронно, она оставляет красные полосы на его спине, он зарывается лицом в шею, длинные волосы разметались по подушке, она изгибается в крике…
– БАРТОН!
Вздрогнув, Клинт словно вынырнул из густого тумана, не пропускавшего ни света, ни звуков. Действительность обрушилась на него нещадно, показав в полной красе и спортзал, и маты, и удивлённых младших агентов неподалеку, застывших посреди тренировки, и агента Ситвелла, смотрящего на Клинта так, словно Клинт только что выплевал галлон крови, а потом как ни в чём не бывало встал и продолжил тренировку.
– Слава богу, я уже хотел бежать за Коулсоном. У тебя всё в порядке?
– Да, сэр, – ответил Клинт раньше, чем до него дошла суть вопроса.
Ситвелл с заметным облегчением кивнул и, может, слишком поспешно направился в выходу; обернулся всего один раз, но так ничего и не сказал. Клинт растерянно смотрел по сторонам. Груша раскачивалась как одержимая, лёгкие пылали от нехватки воздуха, грудь ходила ходуном. Намотанные на кулаки бинты промокли, пот заливал глаза, волосы прилипали ко лбу, промокшая насквозь майка – к телу. Клинт протёр лицо ладонями, но стало только хуже. Кожа горела, мускулы рук ныли от напряжения, в голове что-то шумело, звенело и перестукивалось.
Да, у него определённо было всё в порядке.
Тяжело дыша, Клинт обхватил грушу, успокаивая её и себя заодно, сполз по ней на пол и разлёгся звездой, прикрывая глаза. Каучуковое покрытие приятно охладило кожу и дало скромную надежду на то, что, может, его жизнь не закончится в следующую минуту в виду её абсолютной безысходности. Может, он протянет чуть дольше. Правда, с аналогичным результатом – точнее, с его отсутствием.
В голове крутилось по кругу «I dig my shallow grave, cause it’s not me you'll save», закручиваясь в спираль, сворачиваясь в клубок, заплетаясь в узел и всё сильнее уверяя его, что всё равно ничего уже не будет по-прежнему.
Грёбаный Коулсон. Грёбаный Бартон. Грёбаный мир.

Через два часа Клинт уже лежал на выбранной для гнезда высотке, осматривал близлежащие крыши складов и контейнеров через оптический прицел и пространно размышлял о смысле жизни. Более того, ему начинало пространно казаться, что он почти до него додумался. Операции было присвоено название «Кракен» и пятый уровень сложности, внизу работали высокопрофессиональные ребята, которые щёлкали подобные миссии, как орешки. Ему надо было только подстраховать сверху, потому что, по так и не подтверждённой информации, док мог прикрывать снайпер. Местонахождение снайпера не обнаружили, хотя перекрыли все соседские крыши, и теперь Клинт страдал от безделья, подозревая, что и снайпера-то никакого не было, и вообще его нахождение здесь крайне бессмысленно.
Не то чтобы нахождение где бы то ни было ещё резко наполнило его жизнь смыслом, но всё же.
Оторвавшись от винтовки, Клинт улёгся на нагретый гудрон, щуря глаза на предвечернее солнце. В форме из «уникального, не нагревающегося и сохраняющего тепло тела материала по последнему слову техники в мире термостойких кевларовых покрытий» становилось откровенно жарко. Казалось, в этой части порта вообще ничего не происходит – тишина и покой. Отдалённые гудки пароходов и крики чаек напоминали о беззаботном отдыхе на море – было такое, в течение целой недели, три года назад в Амальфи – вода искрилась, напоминая о чём-то ещё более далёком из детства, таком смутном, что Клинт уже толком и не мог вспомнить, о чём именно. Что-то про мягкую траву, и тёплую взрослую руку, и лучезарный одуванчик. В их сторону медленно подплывал отошедший от пассажирского порта трехпалубный паромчик, где-то в его недрах играла музыка, на палубе стояли люди. И посреди всей этой идиллии одни парни где-то раздобыли инопланетное топливо, а другие почему-то очень этим недовольны и хотят забрать топливо себе на препарирование, исследование, анализ и по возможности использование на благо Родины. По расчётам, в доке находилось около пятидесяти человек, самым профессиональным из которых был этот самый мифический снайпер. На операцию было выделено десять агентов пятого уровня и двадцать – четвертого и третьего. Вроде бы даже Коулсон взял каких-то неоперившихся ребят, для тренировки. И никого не видно, ни одного человека.
– Коулсон?
– Бартон? – незамедлительно отозвались в наушнике с едва уловимым напряжением – куратор ждал от него любых новостей и был готов в любую минуту скоординировать действия группы.
Клинт поёрзал, устраивая локти, вытягивая поджатые ноги.
– Как спалось?
– Спасибо, хорошо, я летал на большом розовом пони и собирал клубнику с облаков. Надеюсь, я достаточно удовлетворил твоё любопытство, чтобы ты больше не занимал линию внутренней связи не относящимися к делу вопросами.
– Ой, да бросьте, я всегда этим занимался, что поменялось? Коулсон, что-то поменялось?
– Судя по тому, что я в ответ всегда говорю тебе этого не делать, а ты опять игнорируешь мои просьбы, всё осталось по-прежнему.
Клинт мучительно вслушался в окончание фразы, проиграл его несколько раз в голове, пытаясь понять, есть ли в ней второй, интересующий его смысл. Не найдя, вздохнул, прикрыл глаза, посчитал до десяти по-русски и попытался абстрагироваться. Постоянное незримое присутствие Коулсона раньше было необходимым элементом его спокойствия, теперь оно нервировало, словно он стоял перед мудрым и очень лукавым оракулом, знающим ответы на все интересующие его вопросы, и не решался спросить.
– Всё, ребята вошли в док, готовность номер один.
– Да нету тут никого, я уже просмотрел всё…
– Агент Бартон.
– Ладно, ладно, – Клинт перекатился на живот и вновь приник к оптическому прицелу, смотря, как последние агенты с оружием на изготовку исчезают в воротах с северной стороны. – Готовность номер один, принято.
– Принято?..
– …сэр, – закатил глаза Клинт. Он мог поклясться, что Коулсон сейчас улыбается этой своей едва уловимой ехидной улыбкой, значит, всё под контролем, как обычно.
Первые же выстрелы снизу вернули его в рабочее состояние, и он вдвойне внимательно осмотрел все возможные точки базирования снайпера. Это место он выбрал сам, потому что только отсюда просматривались и все вероятные вышки вокруг, и оба входа в док, с другой стороны у того был уже спуск в воду. Если бы тот снайпер действительно был мало-мальски грамотным, он бы занял это же место, поэтому у Клинта были серьёзные причины сомневаться в его наличии.
– Бартон, говори со мной. Ты что-нибудь видишь?
– Да, бессмысленность моего присутствия. Ещё раз повторяю, у этих ребят не то что снайпера, мальчика с рогаткой нет. Все гнёзда вокруг пустые.
– Значит, всё в порядке и мы выходим?
– Всё в порядке, сэр, – подтвердил Бартон, гоня от себя нехорошее предчувствие, главным образом потому, что причин для него не было никаких. «Мне что-то не нравится», может, и будет достаточным аргументом для Коулсона, но не будет достаточным аргументом для самого Бартона. Мало ли что ему не нравится. Например, ему не нравится, что кто-то ещё спит с человеком, которого он долгое время считал своим, кого это вообще волнует?
Широкие ворота дока медленно разъехались в сторону, и первым на разогретый асфальт вышел именно Коулсон. Подняв голову – солнце сверкнуло отблесками на чёрных очках – он махнул рукой, и следом за ним пошли остальные агенты и нейтрализованные контрабандисты. Откуда-то подъехали две грузовых машины, пространство перед доком ожило. Операционное напряжение уже должно было бы перейти в постоперационное расслабление, но Клинт по-прежнему чувствовал странное, зудящее беспокойство, и всё еще не мог сообразить, что именно ему не нравится.
В двадцать пятый раз он осмотрел все крыши, раздумывая, зачем вообще им мог понадобиться снайпер – если бы облава действительно случилась, снайпер не перестрелял бы всех агентов, а даже перестреляй он, не было бы никакого шанса уйти после этого незамеченным. Нет, снайпер нужен был не для защиты. Взгляд Бартона переполз на тяжёлые ящики, которые как раз загружали в первый украшенный логотипом ЩИТа грузовой автомобиль, скользнул по открытым воротам и строгой фигуре Коулсона внизу, по широкой ползущей тени… Вдруг дёрнувшись, Клинт резко обернулся в сторону пролива и понял, что ползущую тень отбрасывал оказавшийся чётко напротив них трехпалубный пассажирский паром. Чёрт побери, паром. Паром!
Седьмое чувство оторвало его от земли и швырнуло вперед – бросив всё на месте, Клинт рванул вдоль по крыше по направлению к каналу. В голове привычно роились цифры и вычисления – отсюда не достать, слева вверху, прыгнуть на соседнюю крышу, тридцать метров, ветер северо-восточный…
– Коулсон, он на пароме, – скороговоркой цедил сквозь сжатые зубы Клинт, пущенной стрелой летя по крышам доков. – Снайпер не для защиты, что известно о силе взрыва?
– Что взрывать их не стоит, – отозвался Коулсон где-то совсем далеко и сдавленно, поняв его без лишних уточнений. Оторвавшись от края очередной крыши, Клинт сгруппировался, приземлился на жесткую поверхность бурого проржавевшего контейнера, перекатился и подскочил на ноги, не теряя скорости. Кинул взгляд влево вниз и успел заметить, как Коулсон исчезает в кабине второго грузового автомобиля. План был понятен – за невозможностью быстро спрятать от снайперской пули ящики с топливом по возможности закрыть их грузовиком и выиграть время – но Клинту от этого было не легче. Если вместо половины порта (дай бог чтобы не половины города) взорвётся один автомобиль с Коулсоном внутри, это будет, конечно, большая радость для порта и остальных агентов, но где-то тут закончится и его никчёмная жизнь и твою мать, он что, серьёзно вздумал его ревновать?
Азарт и адреналин разогнали кровь до фантастической скорости, порт вокруг смазался в сине-бело-чёрное марево, выбрасывая на периферию зрения отдельные предметы – дверь, хвост танкера, граффити, чьё-то удивлённое лицо, тёмно-зелёная кепка рабочего. Не останавливаясь, Клинт на бегу привёл лук в боевой режим, прыгнул на контейнер левее и ближе к воде и вот теперь увидел его – так чётко, как будто находился совсем рядом. Действительно, слева вверху. Третья палуба, открытая площадка. Солнце слепит глаза даже через очки, тёмные словно вырезанные из картона человечки, вроде бы чьи-то крики, пригнувшаяся фигура, длинное дуло винтовки. Кровь стучит в ушах, и внутренний таймер уже не просто подаёт тревожные сигналы, а буквально заходится в панике.
Глубоко втянув носом воздух, Клинт выпрямился в стойку и привычно отдал себе мысленный приказ превратиться в статую. Телу нужна всего половина секунды, чтобы вспомнить о том, что оно есть биологический организм, только что подвергшийся тяжёлым физическим нагрузкам, но обычно этого времени Клинту хватает, чтобы сделать один идеальный выстрел.
Идеальный выстрел приходится на дуло винтовки и выбивает оружие из рук.
Винтовка, нелепо кружась, падает с третьей палубы вниз и пропадает под водой.
– Коулсон? – горло саднило, в лёгких словно начался пожар.
– Ты снял его?
– А как вы думаете, сэр? – от облегчения Клинту хотелось рассмеяться, но желание это было каким-то нездоровым, поэтому он позволил себе лишь не очень адекватную улыбку. На открытой площадке группа вырезанных из картона движущихся человечков поджимала к краю одинокую фигуру, держа её на прицеле. Одинокая фигура поднимала руки. Паром как ни в чём не бывало медленно проплывал мимо.
С выдохом, словно сдувшись, Клинт опустился на раскалённое железо контейнера, отложил лук в сторону и зарылся пальцами в волосы.
– Я выбил винтовку, им сейчас занимается служба безопасности парома.
– Подстрахуй их, он профессионал.
Подняв голову, Бартон уже хотел было сказать, что всё закончилось благополучно и можно уже возвращаться на базу, переодеваться и отправляться в Баскин Роббинс, но слова застряли в горле, а потом вернулись обратно и скрутили всё внутри в узел.
– Там… девочка, – еле слышно пробормотал он, не сводя глаз с тёмных неуклонно проползающих мимо со скоростью парома фигур, нащупывая правой рукой лук.
– Что?
– Там девочка! Он так её держит… чёрт. Я… ЧЁРТ.
Проклятая девочка, что мешало тебе держаться подальше от этого странного лысого дяди.
Символизирующая службу безопасности группа фигур поспешно складывала оружие и отступала назад, держа руки на виду. Девочка билась и вырывалась из сильного захвата, микроскопический бантик трепыхался на затылке, невидимый в режиме теней пистолет утыкался ей в шею справа – над этим Клинту даже не надо было думать, это считывалось интуитивно.
– Они сложили оружие, слышишь?
– Не волнуйся, мы уже телеграфировали капитану, он вернётся на причал. Это корабль, ему никуда не деться.
– Коулсон, у него в руках семилетняя девочка. Мы прикажем капитану подплыть на стоянку, он прикажет капитану идти в открытое море, а семилетняя девочка – куда более убедительный аргумент, чем все, что мы можем предложить!
– Успокойся, Клинт, он ничего с ней не сделает, она – залог его безопасности.
– Так мы теперь обходимся с заложниками?
– Хорошо! – Коулсон нервно вздохнул, словно переступая через самого себя. – В конце концов, мы сработали почти чисто, людей достаточно, ты можешь его снять. Ты можешь его снять?
Если попасть в голову, если он не дёрнется, если он не сможет из последних сил нажать на курок, потому что он не такой дурак, чтобы поворачиваться спиной к тому месту, выстрел с которого только что выбил из его рук винтовку.
– У меня нет выбора.
Клинт одним плавным движением поднялся на ноги, ещё успел засечь, как почти скрывшийся за стеной крупного портового терминала снайпер резко повернулся к нему вместе с девочкой, и, вскинув лук, выстрелил почти не целясь – на это не осталось времени. Оставалось полагаться только на то, что он – Клинт, мать его, Бартон, Хоукай, лучший на свете лучник.
Последний метр парома скрылся за углом терминала, и какое-то время Клинт не дышал, с замершим сердцем ожидая приговора. Он убил её. Конечно, он убил её, потому что вчера началась не просто тёмная, самая что ни на есть чёрная полоса твоей жизни, Клинт мать твою Бартон, и маленькой семилетней девочке просто не повезло оказаться рядом с тобой…
Солнце продолжало мирно бликовать на мелких волнах, в тёплом ветре чувствовался привкус йода и соли. Убийство не вписывалось в эту картину, пусть и оправданное. Убить человека далеко не так просто, как кажется, даже для него, даже сейчас. Эти вилки – убей, чтобы не убил он – казались ему самой мерзкой частью его работы.
– Она жива, Клинт, всё в порядке, ты снял его, – в такие моменты голос Коулсона казался ему самым красивым звуком на свете.
Выдохнув, Бартон осел обратно на раскалённую крышу контейнера, отложил лук и растянулся во весь рост, закрыв глаза и стянув очки. Сквозь веки угадывался пылающий шар солнца, хотелось уползти в тень, как перегревшийся жук, но сил на это уже не осталось. Радости или самоудовлетворения не было, не было и гордости за удачный выстрел. Было только облегчение и усталость, и чарующая пустота, и выползающие с задворок сознания личные мысли, почуявшие слабину. Когда жизнь оказывается под угрозой, все прочие проблемы начинают казаться мелочными и не стоящими никакого внимания, а когда опасность проходит, они постепенно возвращаются на первый план, потому что это в природе человека – больше всего внимания и нервов уделять тому, что на данный момент кажется самым главным. У боевых людей вроде него, для которых смертельная опасность превратилась в рутину, время возвращения бытовых проблем свелось к минимуму, так что агент, который во время перестрелки думает о невыключенном утюге – совершенно нормальное явление.
Стоило сиюминутной опасности отступить, на первый план тут же вернулось платье в цветочек, но оно словно бы поблёкло на солнце, выцвело и уже вызывало не такие бурные эмоции, как раньше. Утренняя злоба прошла так незаметно, что Клинт и сам не понял, когда стремящееся к гармонии сознание свело его состояние к философско-смиренному. В конце концов, главным был Коулсон. Решение оставалось за Коулсоном.
Коулсон имеет право делать всё, что угодно, и если ему захотелось молодую стройную красивую женщину вместо великовозрастного идиота – это тоже исключительно его право.
– Бартон? – раздалось в позабытом наушнике как-то очень близко. Клинт настороженно замер, как будто его застали за чем-то очень личным, причём застал именно тот человек, которому последним стоило бы это видеть.
– Да, сэр?
– Возвращайся. Я жду тебя.
Закрыв глаза, он выдохнул, чувствуя, как в груди привычно сворачивается что-то тёплое и мягкое. Видимо, некоторые вещи остаются неизменными.
– Слушаюсь, сэр.

Привычная одежда стала слишком тяжёлой, ношенные-переношенные кроссовки казались жмущими, сумка неприятно оттягивала плечо. Выдержав полноценный допрос у Фьюри, в который вошли и раздражённо-краткие вопросы о его утреннем опоздании, Клинт сидел на скамейке в раздевалке в состоянии выжатого лимона. Душ не помог, оставил только мелкую дрожь в плечах, хотелось доползти до спортзала и плюхнуться в бассейн. Бассейн был его маленьким ноу-хау, беспроигрышным вариантом – когда Клинту Бартону было хреново, он гонял себя до полуобморочного состояния, рассекая клинически-чистую, пропущенную через все фильтры воду бассейна, подсвеченную снизу зыбким жёлто-голубым светом. Обычно хватало часов трёх, тело становилось совсем лёгким и как будто не его, разгоряченную кожу не охлаждали даже прохладные волны. Если после этого, выкарабкавшись на берег потяжелевшим раза в три, ему ещё удавалось полчаса полежать трупом в турецкой сауне, то потом он чувствовал себя чёртовым Суперменом, пусть и несколько под кайфом.
Однажды в сауне его нашёл Коулсон, и это были одни из самых странных, необъяснимых, нервных, горячих и пошлых полчаса в его жизни, но это совсем другая история.
Клинт сидел на узкой скамейке среди копошащихся агентов, пустота выедала душу. В перспективе был хреновый вечер и еще более хреновая ночь и hello, darkness, my old friend. Он же не станет снова пить? Конечно не станет. Он же профессионал.
Наверно, он и сам не признался бы себе, что, сидя тут, чего-то ждёт. После операции Коулсон переправил его к Фьюри, странно сжав напоследок затянутое в униформу плечо – то ли одобрение, то ли обещание, то ли прощание. Раньше Клинт легко считывал эти мимолётные знаки, но теперь он уже ни в чём не был уверен. Конечно, он не ждал от Коулсона рукоплесканий – он сам бы себе не рукоплескал, – не ждал и внимания – Коулсону предстояла долгая и тяжёлая работа по составлению отчетов, сводных таблиц, задокументированных и заверенных показаний и так далее.
Клинт, по большому счёту, ничего не ждал, и казался сам себе в этой постепенно пустеющей раздевалке самым никчёмным созданием на свете. Это было бы неплохо, умей он жалеть себя, но за все свои годы он этому так и не научился. Он чувствовал себя Марвином, с той лишь разницей, что себя он в данный момент ненавидел больше, чем всё остальное человечество.
Грош цена всем его расхваленным талантам, он так и не научился слышать Коулсона дальше чем за два шага.
– Что происходит, Клинт?
Маленький Апокалипсис в рамках одного конкретно взятого организма.
Бартон поднял голову и посмотрел на нависшего над ним куратора. Стоя рядом, он давно уже не казался Клинту настолько далёким и незнакомым. В серых глазах светилось усталое участие, плечи поникли, пиджак был застёгнут только на две пуговицы.
– Я в норме.
Вздохнув, Коулсон опустился рядом, прижавшись плечом к плечу. Клинт едва поборол нелепое желание отодвинуться.
– Я спрошу тебя ещё раз, а потом сделаю вид, что поверил. Что случилось?
– Ничего, правда, я просто устал. Я всё-таки убил его.
– Мне надо говорить эту избитую фразу про «и спас по самым скромным прикидкам восемьдесят человек»? – голос Коулсона, такой вот низкий и чуть хрипловатый, всё ещё отзывался тянущим напряжением где-то глубоко внутри, но он сможет это пережить. Наверное. Пройдёт же рано или поздно? – Я тоже убил сегодня троих – двоих там, один скончался по пути в больницу. И они совершенно не были оправданными по сравнению с твоим трупом, потому что угрожали максимум четырём агентам.
Повернув голову, Клинт скользнул взглядом по привычному до дрожи профилю, по усталым морщинкам возле глаз, двуцветной радужке и опустившимся уголкам губ, перевёл глаза на руки. От тепла чужого тела стало жарко и почему-то грустно.
До боли хотелось поцеловать его, и Клинт вполне мог это сделать, потому что раздевалка уже окончательно опустела, и ещё потому что, в конце концов, он мог ещё ничего не знать и ни о чём не догадываться.
Спрятанные по стенам люминесцентные лампы едва слышно гудели, слабо шумела вентиляция. Далёкие голоса, отдающиеся гулким эхом по металлу помещения, казались сигналами с других планет.
Просто наклониться и поцеловать узкие сухие губы, ведь он делал это тысячу раз и с разрешением, и без. Это было одним из самых естественных действий в его жизни, как выстрел на выдохе.
С усилием оторвав взгляд от Фила, он отвернулся и стал смотреть на скучный потёртый пол.
Вздохнув, Коулсон поднялся и положил руку ему на голову.
– Поехали домой.

Они ехали молча – Коулсон за рулём, Клинт рядом, привычно сползя в полу-лежачее положение, задрав ноги чуть ли не выше головы. В машине Фила он всегда чувствовал себя спокойно, Коулсон за рулём был воплощением контроля над ситуацией. Вопреки расхожему убеждению, куратор часто нарушал правила дорожного движения, иногда гонял так, что даже привыкшему к скоростям Клинту становилось не по себе, и при этом не попал до сих пор ни в одну аварию. Даже в тот приснопамятный раз, когда на них во время погони по односторонней улице со двора вылетел непредусмотренный вражеский мотоцикл, Коулсон умудрился избежать столкновения, пролетев по тротуару между домом и столбом, описав левыми колесами знатную дугу по стене. После этого преступники, проникшись, попытались по необходимости повторить этот пируэт пятьюдесятью метрами дальше и не преуспели, хотя их машина была значительно меньше. Когда Коулсон защёлкивал на них наручники, в глазах криминальных элементов читалось восхищение.
В машине пахло дорогой кожей, лимоном и одеколоном Коулсона, ровно горели циферблаты приборной панели. «Это еще ничего не значит», – уверял себя Клинт, смотря на мелькающие мимо огни ночных фонарей. Улицы пестрели радостными туристами, неоновые вывески ассоциировались с фильмами Линча. «Но он всё-таки везёт тебя к себе домой», – возражал Клинт сам себе. – «Значит, у него дома никого нет, значит, они пока не живут вместе. Значит… значит».
Мысль «мы едем к Коулсону» подобно паровозу тащила за собой ещё несколько вагончиков мыслей, крайне нецензурных, но от этого не менее приятных, и вся эта конструкция сильно мешала сосредоточиться на насущных переживаниях.
– Господи, Клинт, я почти слышу, как ты думаешь. Может быть, мы всё-таки избежим признания под пытками, и ты мне всё расскажешь сам?
– И как ты собираешься меня пытать? – Клинт задрал голову. Из той позы, в которой он «сидел», посмотреть на Коулсона можно было только так, а менять позу ему было лень. Он всегда поражался, насколько органично смотрится Коулсон в совершенно разных условиях – сидя в расстёгнутом пиджаке за рулём своей Акуры, отправляя пулю за пулей в монструозного вида инопланетное создание, укоризненно смотря на неугомонного Клинта поверх очков за книгой в кровати.
Идя с женщиной по залитой солнцем улице.
– Что-нибудь придумаю.
– Звучит многообещающе.
– Ладно, мастер переводить тему, у тебя ещё есть время подумать. Ты ел?
– Ага.
– Когда? – не позволил провести себя Коулсон, отвлекаясь от дороги и подозрительно косясь на висящего на ремне Бартона.
– Вчера, – вяло пожал плечами Клинт. Есть ему не хотелось.
Поджав губы, куратор сбросил скорость и свернул к Макдональдсу.
У Фила дома было тихо и чисто, у Фила дома был аскетичный порядок и почти спартанская обстановка, как будто и не жилой дом, а декорации для рекламного буклета. В доме не хватало только счастливой молодой семьи и ползающего по вычищенному Vanish ковру малыша для полноты эффекта. Нет, Бартон всё равно рвался сюда при первой возможности, он даже находил некую прелесть в этой обстановке – но только в сочетании с Филом. Коулсон никогда не ругал его за нарушение безукоризненного порядка, но с каждым приездом Клинт обнаруживал, что тут не осталось ничего из следов его предыдущего пребывания. Иногда ему от этого становилось не по себе. Как будто он был… совсем чужой этому дому. Словно бы дом терпел его только в его присутствии, а потом с облегчением возвращал всё на круги своя, не мирясь со внесёнными изменениями.
В конце концов, может быть, так оно и было.
Что ж, по крайней мере, тут не осталось и следов пребывания женщины. Может быть, их положения не столь и различны.
Дома Коулсон носил подкупающий мягкий серый спортивный костюм, на который у Бартона какое-то время был серьезный кинк – он просто не мог спокойно смотреть на куратора без того, чтобы не думать, как он будет этот костюм снимать. По правде говоря, сейчас ничего не изменилось, разве что к желанию прибавилась горькая готовность быть холодно отстранённым при первых же намёках на раздевание.
Но если бы он хотел порвать с Бартоном, он бы это уже сделал, да?
– Я принёс тебе подарок, – вспомнил Клинт, когда они уселись напротив друг друга за узким столом и разложили перед собой гамбургеры. Вытерев пальцы, он залез в сумку и вытащил на стол книгу. – Мне сказали, что это последняя. Она толстая и занудная, всё как ты любишь.
– Эко? – Коулсон взял книгу, уважительно взвесил в руке.
– Что, опять не слава богу? – расстроился Клинт. – В прошлый раз я принёс что-то разрекламированное, и оказалось, что ты это уже читал.
– Потому что все читали «Волхва», Клинт.
– Я не читал.
– Все, кроме тебя, читали «Волхва», Клинт.
– А до этого я принёс «Удушье», и ты что мне тогда сказал? «Бартон, когда ты уже повзрослеешь».
– Я не разделяю твою любовь к литературе бит-поколения в принципе и к Паланику как её последователя в частности, – вздохнул Фил, кладя «Пражское кладбище» обратно на стол и выравнивая его так, чтобы нижняя сторона и грань стола составляли идеальные параллели. В этом светло-сером костюме, сидя за столом с гамбургерами, он тоже выглядел безупречно органично. Клинт даже представить не мог, как можно быть настолько приспособленным к жизни во всех её проявлениях.
– Успокойся, всё в порядке, это отличная книга.
– То есть ты её уже читал?..
Фил моргнул, открыл было рот, но Бартону уже не нужно было подтверждение – широкие плечи опустились, в глазах появилось слишком грустное для столь неподобающего повода выражение.
– Нет, – поспешно ответил Коулсон.
– Ты её читал.
– Нет!
– Господи, когда ты вообще успеваешь читать? Я спать-то не успеваю, а ты занят ещё больше, чем я! – Мысленно зарёкшись вообще дарить Филу какие бы то ни было книги, Бартон обиженно потянул «Кладбище» к себе, собираясь убрать обратно.
– Ну хорошо, да, я её читал, но её нет в моём собрании сочинений Эко, поэтому убери лапы, – Коулсон шлёпнул ладонью сверху и потянул на себя. Встретив сопротивление, чуть приподнял брови. Подействовало. Отпущенная книга по инерции благополучно прыгнула ему прямо в руки и от греха подальше была закинута на барную стойку.
– Бартон, когда ты уже повзрослеешь?
Клинт невольно улыбнулся.
Настенные часы отмеряли секунды ничуть не неловкого молчания, и когда-нибудь эти проклятые гамбургеры закончатся и придётся придумывать что-то ещё. Они настолько похожи на образцовых супругов – проживших вместе полжизни и не знающих, что делать вместе, но неспособных отойти друг от друга – что становится страшно.
С ней у Коулсона явно не возникает таких проблем. С ней ему легко и просто, и всё понятно. Клинту раньше казалось, что с ним всё тоже происходит именно так, но теперь он впервые подумал, что их совместное молчание может быть свидетельством не крайней духовной и телесной близости, а вежливого неловкого недоумения и невозможности найти общие темы для разговора. Это была не очень хорошая новость.
Коулсон умудрялся смотреть на него всё время, при этом ни разу не взглянув в упор. Он словно был полностью занят поглощением гамбургеров, и ему не было никакого дела до сбитого с толку лучника, а между тем лучник всё время чувствовал неотступный испытующий, ждущий чего-то взгляд. Взгляд был тёплым и чуть лукавым, что несколько успокаивало, но легче от этого не становилось.
– Фил, что я делаю не так? – спросил он прямо, не выдержав.
– Например, уходишь в запой накануне ответственной операции, – тут же среагировал Коулсон. – Не следуешь прямым указаниям старших агентов. Плюёшь на субординацию. Рисуешь в отчётах головастиков. Мне продолжать?
– Я не об этом.
– То есть ты всё-таки решил обойтись без пыток. Мудрое решение.
– Заткнись.
– Я весь внимание.
– Я видел тебя вчера, – выдал он прежде, чем успел передумать – и, конечно, тут же передумал. С лица Коулсона медленно сползла улыбка, глаза посерьёзнели, но взгляд он не отвёл. Клинт трижды проклял себя и поборол желание вцепиться пальцами в волосы.
– В кафе. Я понимаю, что я не имею права на претензии, боже упаси, никаких претензий («господи, Клинт»), я просто говорю, что видел тебя вчера, и я помню, что у нас нет друг перед другом никаких обязательств («просто заткнись») – это же когда-то проговаривалось, да? – и я ровным счётом не имею ничего против («Просто. Заткнись»), и мне, по большому счёту, совершенно фиолетово, с кем ты ещё встречаешься, я только хотел уточнить, чтобы…
Он и сам не знал, как собирается выпутываться из нагроможденных словесных конструкций, но Коулсон великодушно избавил его от необходимости это делать самым действенным образом – заткнув ему рот.
От требовательного поцелуя закружилась голова, как у влюбленной школьницы, и окей, это было несколько неожиданно, да? Это было ахренеть как неожиданно, знакомые губы, горячо скользнувший язык, ладонь на голове сзади, чуть пониже затылка, наклоняющая его вперед и не дающая отстраниться. Кромка стола впилась в грудь, но Клинту было всё равно – слишком нервными были последние сутки, слишком действенным лекарством был поцелуй Фила Дж. Коулсона.
Заскрипели о пол ножки чьего-то стула, отрезвляя его ровно настолько, чтобы он понял, что Коулсон уже тащит его по направлению к спальне, на ходу стягивая его ветхую футболку, целуясь так, словно завтра будет Конец Света. Кто-то из них уже расстегнул молнию его спортивной кофты, она свободно болталась вдоль обнаженной груди, вызывая внутри у Клинта нечеловеческие реакции. Что-то тревожное всё еще оставалось на задворках затуманившегося желанием сознания, и, падая на кровать под настойчивыми руками, Клинт пытался не поддаться магии и собраться с мыслями.
С горячим прижимающим его телом Коулсона, с его глубокими поцелуями, с прикосновениями голой кожи и мягкой ткани проклятого спортивного костюма это было чертовски сложно.
– Ты серьёзно думаешь…
– Я не думаю, – уложив Бартона на спину и удостоверившись, что он никуда не сбежит, Коулсон сел на пятки и быстро расстегнул его джинсы.
– …что таким образом можно что-то решить? – не сдавался Клинт, приподнимая бёдра, помогая их стащить. Язык предательски заплетался.
– Я ещё ничего не решаю – раз, – джинсы полетели на пол. – Два – с тобой таким образом действительно можно что-то решить, но я не собираюсь этого делать – три.
Судя по тому, как он вытащил из-под покрывала тюбик со смазкой, свои предусмотрительно снабженные ширинкой штаны он снимать не собирался. Судя по тому, что смазывать он стал отнюдь не пальцы, Клинту придётся несладко, твою мать, когда был последний раз?..
Он закрыл глаза, чтобы не дать соблазнительным подсвеченным жёлтым светом бра картинам сбить себя с толку, мучительно собрал слова в единое целое, набрал в грудь воздух и даже собрался уже сказать что-то чрезвычайно важное, но тут на рот ему легла ладонь, так крепко, что он почувствовал языком чужую кожу. Глаза распахнулись, кровь резко прилила к голове и к члену, и Клинт почти машинально выгнулся, стараясь прижаться как можно большей площадью обнажённого тела. Поймав движение, Коулсон опустил свободную скользкую от смазки руку на его бедро, приподнял и вошёл с идеально выверенной силой – достаточно сильно, чтобы войти едва ли не до полностью, достаточно сдержанно, чтобы Клинт не спятил от обилия ощущений. В глазах у того потемнело, вместо стона получилось слабое мычание, а в фокусе оказались только пронзительные глаза. Толкнувшись до конца, Коулсон безжалостно прижался к нему бёдрами, и ускользающим сознанием Клинт почувствовал, как по телу пробегают волны дрожи. Он ещё помнил, что ему что-то нужно было сказать, но тут нависающий над ним Коулсон наклонил голову, прижался губами к тыльной стороне своей ладони, зажимающей рот лучника, и стал двигаться – размеренно, глубоко, сильно, – а пронзительные глаза приблизились настолько, что Клинту стало плохо.
В них всегда читалась такая жадность, что смотреть в упор было страшно. Так горят глаза у тех, то наслаждается убийством, спуская курок, вот только Коулсон никогда не испытывал удовольствия от насилия, ему не нравилось ни бить, ни убивать, и глаза с двуцветной радужкой горели так только тогда, когда он смотрел на Клинта. Чаще всего, Клинта обнажённого. Потому что даже если Клинт был одетым в такие моменты, это быстро исправлялось.
Эту жадность приятно было бы записать на свой счёт, но теперь Клинт мог легко представить, как он смотрит так же на неё, на кого-то ещё, но удивительное дело, теперь его это не очень волновало. Потому что Коулсон всегда знал, что делать, и делал это безупречно. Клинт мог сколько угодно кривиться от боли, главное – что такого опустошающего удовольствия он не испытывал никогда и ни с кем. Ему даже ничего не надо было делать, только держаться за одеяло, только цепляться пальцами за запястье зажимающей рот руки, стараясь удержаться на поверхности и не провалиться туда, откуда выползти бывает крайне сложно. Такое бывает периодически, когда эмоции достигают максимума, и Клинта просто выносит. После каждого такого раза ему всегда становится стыдно перед Коулсоном, хотя тот уверяет, что всё в порядке и пусть Бартон не беспокоится, что ему это даже в некотором роде льстит.
Клинту было страшно даже представить, что он вытворяет в таком состоянии, что Коулсон просит его не беспокоиться насчет этого и прячет вежливое удивление в глазах.