И сфинксы, встряхнув свои пышные гривы,
Дышать выходили на берег залива,
Закрытый от волн парапетом гранитным.
Молчал Петербург, убаюканный прошлым
В дым белых ночей и былых наводнений.
И вновь на столетия был он отброшен
Ночной тишиной и игрой привидений.
Огни Петроградки шипели и стыли.
Кружился Васильевский в шелесте пены.
И Невский сиял электрической пылью.
И столп на Дворцовой был центром Вселенной.
И сфинксы, устав, возвращались обратно,
Они застывали на влажных квадратах,
Стирал отпечатки их лап аккуратно
Предутренний ветер, летевший за Лахту..
И долго усталые бледные кони,
Вбивая копытами звёзды в болота,
Скакали вдоль крыш в предрассветной погоне,
Асфальт и булыжник одев позолотой.
(Андрей Головин, "Сфинксы Петербурга", эпизод 4)