Концерт для Локи со Змеем.

[Йож во фраке]

Cделаем вид, что никто ничего не видел. For fuck's sake, прошло уже три месяца))

Название: Концерт для Локи со Змеем.
Автор:  Йож во фраке
Пейринг: Коулсон/Бартон
Жанр: юмор по мере сил.
Рейтинг: PG
Содержание: по заявке "Коулсон/Бартон, Локи. Локи скучно, Локи начинает развлекаться. Играть людьми довольно интересно, когда знаешь их тайные желания. Локи заигрался настолько, что по сути стал свахой."
Дисклеймер: Коулсон, Бартон и Локи - Марвеловские. Змей мой. Точнее, из древнескандинавского эпоса.

Судившие и выносившие Локи приговор могли что угодно сделать с его телом, но до головы добраться им было невозможно. Именно поэтому Локи получил в наказание вещи, на которые при другой ситуации первым бы записался. Те же цепи, например, которыми бог лжи и обмана был отныне надежно прикован к каменному полу. Да и у змеиного яда гораздо больше применений, чем предполагают достопочтенные асы, и некоторые из них Локи были весьма симпатичны даже в применении к себе. С призванным усилить его страдания Змеем, кстати, Локи быстро подружился - их объединила обреченность и общий идиотизм ситуации. Как оказалось, у Змея тоже было много личных планов, с которыми теперь на ближайшую вечность пришлось попрощаться. Утра как понятия на самом нижнем и самом надежном этаже асгардского подземелья не существовало, поэтому Локи ориентировался исключительно по Змею, который неизменно начинал своё черное дело с ворчливого замечания о том, что делать ему больше нечего, только на обнаженных малохольных богов капать ядом, даром что толку от этого ноль.
Мысли рептилии и то читать было сложнее, чем ясные и прозрачные мысли Тора, который то и дело приходил под дверь. Тор томился и страдал от обостренного чувства вины перед младшим братом и громко доказывал то ли Локи, то ли самому себе, что если бы Локи был послушным сыном и хорошим братом – ничего бы это не было, и сидели бы они сейчас вдвоем «на королевском пиру, окруженные пышногрудыми красавицами и верными боевыми товарищами», и «вкушали бы несравненные яства», и «наслаждались бы покоем и богатством», и «смело шли бы на бой рука об руку, если бы пришлось». На этом фантазия Тора обычно заканчивалась. Локи закатывал глаза и думал о том, что темнота, тишина и компания Змея ему явно нравится больше предложенного варианта, несмотря на сравнительное неудобство. Еще Локи думал о том, что он мог бы лично подсказать асгардскому суду пару подобающих статусу наказаний, по сравнению с которыми цепи, змеи и «мрачное, тяжелое, высасывающее душу невыносимой бесконечностью страданий одиночество» показались бы катанием на детской карусельке. Локи вообще много думал, потому что больше ему в таком положении, собственно, ничего и не оставалось. Проще говоря, самым страшным наказанием для Локи на самом деле оказалась скука – его изощренный мозг бунтовал в стагнации.
Тогда Локи и обратился к своему Музею Воспоминаний. Ему нравилось это сравнение, оно было образным и, пожалуй, лучше всего отражало ту коллекцию образов и персонажей, которые он собрал за всю свою жизнь. Закрывая глаза – что, в принципе, не сильно влияло на и без того царящую вокруг темноту – он отключался от реальности и уходил по лабиринтам подсознания, выбираясь на совершенно другой уровень восприятия и существования. Тут он был бессмертен, всесилен и совершенно никем не сдерживаем. По мере приближения образы вырисовывались всё более ясно – штрихованные портреты из слов и ассоциаций, четкие линии моральных установок, сочные краски пристрастий и тайных желаний. Все, кого касалась его магия, обретали здесь своё выставочное место. Целая вереница игрушек, музей восковых фигур. Он мог видеть их глазами, он мог погружаться в их мысли, он читал их, как открытые книги. Было бы идеально, если бы он мог еще и действовать их руками или хотя бы внедрять конкретные мысли для воплощения собственных деструктивных планов. К сожалению, максимум, что долетало через такое огромное расстояние – легкие телепатические импульсы, на которые большинство даже не обращало внимание. Весьма перспективным казался Селвиг до тех пор, пока не отстранился от научной деятельности с целью отдыха и восстановления нервов и в гордом одиночестве не уехал на тихое и спокойное ранчо в Техасе. Тогда Локи обратил всё своё внимание на Бартона и Коулсона.
Бартон оказался чрезвычайно податливым на воздействие и заманчиво послушным при выполнении приказов, поэтому представлял собой интерес. Локи прочувствовал его до мелочей – к слову, надо бы отметить, что особой эмоциональной глубиной тот и не отличался – поэтому портрет лучника в Музее был до забавного реалистичным, вплоть до взъерошенных волос и каждой вены на руках. Конечно, и думать было нечего подговорить верного ЩИТу Бартона подорвать Пентагон или подстрелить Президента. Локи начал с малого – ненавязчивые советы внутреннего голоса вроде выбора одежды на выход, еды в кафетериях и канала радио в плеере, достаточно нетипичных для Клинта, чтобы удостовериться в своей силе. Бартон послушно запихивал в задний левый карман джинсов красный платок (и черный в правый, когда у Локи было плохое настроение), заказывал себе клубничные молочные безалкогольные коктейли и слушал душераздирающее «and I was like baby, baby, baby noo». Правда, ровно до того момента, как у Соколиного Глаза включались мозги и Локи буквально вышвыривало наружу от упругого импульса «Какого черта я делаю?!». Тогда Локи справлялся с легким приступом мысленной боли и в следующий раз действовал еще деликатнее. Гении промышленного шпионажа, специализирующиеся на внедрении в сны, могли бы ему только позавидовать.
Если с Бартоном было всё более-менее понятно, то Коулсон был отдельным разговором. Так как контакт с ним был, мягко говоря, не эфемерным и магическим, а весьма грубым и физическим, связь получилась странной. Можно даже сказать, из ряда вон выходящей. Первый раз Локи это обнаружил, когда, отчаявшись воздействовать на агента хотя бы в вопросе вида пончиков, случайно ускорил его пульс в два раза. Внешне, правда, это проявилось только в слегка округлившихся от удивления глазах Коулсона, который, видимо, даже не подозревал, что проблема выбора пончиков является для него столь животрепещущей. Заинтересовавшись, Локи в порядке эксперимента устроил агенту целый марафон, произвольно меняя температуру тела, давление, ориентацию в пространстве и другие физиологические параметры. Организм того, даром что всё еще ослабленный после ранения, стойко стоял на страже, не позволяя изменять состояние до критического, однако амплитуда была достаточной, чтобы поставить Коулсона в тупик. На других такое не работало. На Коулсоне не работало его ментальное убеждение, у него даже мысли толком прочитать не получалось.
Локи нашел это забавным.
Например, с какого-то перепугу Бартон надевал на работу легкую едва ли не просвечивающую светлую рубашку. В середине октября. Мерз по дороге и недоумевал, что помешало ему надеть практичный теплый пуловер. А потом гадал, есть ли связь между ним и тем, что выглядящий бледным и невыспавшимся Коулсон беспрецедентно ушел в середине рабочего дня.
Или Бартон во время засады на конспиративной квартире начинал активно заниматься для поддержания мышц в тонусе, и Коулсон прятался за книгой, а потом вообще уходил в ванну. В ванной Коулсон долго смотрел в зеркало, словно пытался воздействовать на себя тем же убедительным взглядом, которым пресекал выходки нерадивых подопечных. Судя по тому, что послушный Локи организм по-прежнему демонстрировал нежелание подчиняться хозяину, взгляд не действовал. «Он хочет тебя» - между тем настойчиво повторял отжимающемуся Клинту внутренний голос, которого, к слову, он раньше за собой не замечал. Да не гони, - отмахивался Клинт от внутреннего голоса, хотя в его голове давно рисовались картинки возможного совместного времяпровождения на конспиративной квартире одна другой краше. – Это я хочу его, а то, чем ты сейчас занимаешься, называется проекцией эмоций. Не удивлюсь, если этот андроид до сих пор девственник, так как в него в принципе не вживили функцию эротического возбуждения и сексуальных потребностей. Легче Кэпа соблазнить.
«Ну, по крайней мере, он реалиссст» - комментировал Змей, уютно свернувшись на груди у Локи – в силу природной любознательности он просто не мог оставаться в стороне. К счастью, для общения с древнейшим пресмыкающимся было достаточно обмена мыслями, что было очень кстати для Локи, рот которого по-прежнему был прочно закрыт.
«Он не реалист, просто ему однажды уже вывернули плечо при схожих обстоятельствах».
Или, например, Коулсон выдавал Бартону четкие инструкции относительно предстоящей операции, и внезапно краснел, бледнел, непроизвольно тянулся рукой к шее. У Бартона большую часть потраченного на инструкции времени в голове независимо от Локи крутилось что-то в стиле «…а потом бы я подсыпал тебе снотворное в твой любимый дабл американо, утащил бы тебя к себе домой, раздел бы, привязал бы к кровати и, подождав, пока ты очнешься, сделал бы всё, чтобы лишить тебя твоего хладнокровного спокойствия, невзирая на все твои протестующие «Бартон, что вы творите?», черт побери, какая у него шея…». Вынырнув из пошлых размышлений, он заинтересованно всмотрелся в ослабляющего галстук шефа.
- С вами всё в порядке, сэр?
- Более чем, - огрызнулся Коулсон, хватаясь за стакан с водой.
«Сядь в еще более откровенную позу, посмотришь, что с ним будет» - ехидно посоветовал Клинту внутренний голос. Идея была настолько абсурдна, что к ней стоило прислушаться.
Лучник демонстративно развалился на стуле, придав лицу самое лукавое выражение из своей коллекции лукавых выражений. Коулсон явно хотел привычно посмотреть на него взглядом, которого даже Старк редко удостаивался, но вместо этого вдруг резко придвинулся к столу и стал перебирать лежащие перед ним бумаги.
- Вы свободны, агент Бартон.
- Но сэр…
- Приступайте к выполнению! – приказал Коулсон, поднимая к глазах чей-то отчет. Пальцы у Коулсона едва заметно дрожали. Мааать моя акробатка, - думал Бартон. - Это что-то новенькое.
«Какой вы опаснейшшший» - уважительно отмечал Змей, неизменно растягивая «с» и «ш».
«И весьма коварный» - охотно подтверждал Локи.

Бартон, неся в руках бумажные пакеты с мягкими булочками, привычно зашел к Коулсону в кабинет как к себе домой:
- Шеф, я долго выбирал, что вам больше понравится, но так и не выбрал, поэтому, следуя вашему примеру, купил и то, и… - он осекся уже почти у стола, обнаружив, что шефа нет. Судя по безукоризненному порядку среди бумаг, он сегодня тут и не появлялся. В принципе, в этом не было ничего из ряда вон выходящего, однако тревога толкнулась в сердце, заставив его пройти до кабинета Ситвелла и сунуться внутрь.
- Простите, а…
- В медцентр, Бартон, - ответил смуглый Ситвелл, не поворачивая бритую голову от развернутого над столом экрана. На экране мерцала какая-то супернавороченная версия пакмана.
- В смысле?..
- Агент Коулсон в медцентре, там вам объяснят всё лучше, чем это сделал бы я. Проверьте коридор в восьмом квадрате, - приказал агент в рацию, поправляя очки. Пакман послушно заскользил по дорожкам в нижний левый угол карты.
Высокий врач с убранными в хвост длинными светлыми волосами перехватил Бартона еще на подходе к палате со свежеотпечатанной табличкой «Агент Коулсон» и придержал за локоть, мягко закрывая за собой дверь.
- Я вам не советую этого делать.
В голосе у врача явственно чувствовался режущий ухо уэльский акцент.
- Что, так всё плохо? – похолодел Бартон.
- Ужасно. Он в таком паршивом настроении, что я только чудом не аннигилировался под этим выразительным взглядом.
- А я принес булочки…
- Булочки точно аннигилируются. У него обнаружился странный синдром – мускулатурная дистрофия нижних конечностей, абсолютно беспричинная, если судить по тестам, которые мы успели провести. Это не похоже на спазм, на закупорку вен или на инсульт мышц, постоянной боли нет, хотя нервные окончания в полном порядке и рефлексы в норме, просто как будто… не знаю, мозг отдал команду телу в обход всем законам анатомии и физиологии. Конечно, легче всего это списать на последствия травмы, в чем я не уверен. Потому что я вообще, черт возьми, ни в чем не уверен.
- Насколько это страшно? – задал ничего не понявший Бартон главный интересующий его вопрос.
- Он не может самостоятельно передвигаться.
- Вообще?! – сердце рухнуло куда-то к пяткам, Клинт вцепился в пакет.
- Пока да, только с чьей-нибудь помощью, - бессердечно подтвердил медик. – Насколько это временное явление, я тоже сказать не могу. Такой сюрприз, сами понимаете, мешает работе, хотя я уже выслушал предложение принести ему отчеты сюда, чтобы он разбирал бумаги лежа. Удивительный человек.
Бартон вдруг почувствовал, как низко и недостойно настоящего Коулсона всё то, что проходит в его голове под тегом «Coulson». Он часами просиживал возле больничной койки, когда тот без сознания балансировал на грани жизни и смерти после полученного от Локи ранения. Глядя на бледное лицо, лучник испытывал совершенно не вписывающиеся в его палитру прямолинейных эмоций чувства вроде непривычно трепетного желания защитить, никогда-никогда больше не приставать с непристойными предложениями и беспрекословно служить верой и правдой до скончания веков. Всё это сталкивалось и смешивалось в голове, от чего Бартон стал воспринимать Коулсона как нечто святое, недосягаемо безупречное и неприкосновенное. Потом неприкосновенное пошло на поправку, затем вновь занялось привычными делами, командуя Бартоном направо и налево, и все возвышенные эмоции плавно отошли на задний план, вернув в голову и тело Клинта простые и понятные желания, замешанные на бытовом раздражении и чисто физической привязанности.
И вот опять.
- И что теперь делать?
- Понятия не имею, - врач повесил планшет с историей болезни на дверь. – Я с таким впервые сталкиваюсь, но тут вам и Хаус не поможет. Исходя из того, что по всем показателям перед нами абсолютно здоровый человек, я бы посоветовал отвезти его куда-нибудь в тихое и спокойное место на свежий воздух, подальше от этой адской работы, хотя бы на неделю. Может быть, это просто нервное.
- Он будет против, - скривился Бартон, вспомнив, как проткнутый жезлом читаури Коулсон вышел на службу еще на стадии «строгий постельный режим».
- Ну, выбор у него небольшой – либо сидеть без дела здесь, либо сидеть без дела где-нибудь на Великих Озерах. Там всяко приятнее. Прошу меня извинить, - врач отсалютовал и с проворством опытного ниндзя растворился в глубине больничного коридора.
Бартон подошел к окну и, прижавшись носом к стеклу, заглянул в палату сквозь щель в жалюзях. Сидящий на кровати Коулсон в полосатой пижамке даже отсюда выглядел мрачнее тучи. Да, будь это мускулатурная дистрофия чего угодно другого, этого трудоголика нельзя было бы тут удержать никакими силами, но теперь у него действительно не оказалось выбора.
Ты обязан ему по гроб жизни, съездить с ним на неделю в качестве помощника – самое малое, что ты можешь сделать, - заговорила внутренним голосом совесть. Иногда Клинту начинало казаться, что голос у совести подозрительно знакомый, но уловить всё никак не удавалось. Что-то отдаленно напоминающее Ганнибала Лектера.
«Что? Коулсон, неспособный свернуть мне шею при малейшем нарушении личного пространства? Коулсон, которого надо будет крепко держать для помощи при ходьбе? Неделю наедине с Коулсоном без всякой работы?! Неее-ненене. Меня вышвырнут после этого из ЩИТа. Я же не железный».
Хоть раз в жизни подумай не только о себе, - строго приказала совесть.
Вздохнув, Бартон взялся за дверную ручку и приготовился к худшему. Проклятая совесть была как всегда права, осталось убедить в этом шефа.

«Это слишком жестоко» - заметил Змей, наблюдая за тем, как Бартон осторожно доказывает Коулсону, что взять раз в пять лет недельный отпуск – это не страшно, особенно если пришедший навестить помощника директор обещает в противном случае насильно продержать в медкорпусе до полного выздоровления и еще полгода держать на бумажной работе, близко не подпуская к оперативным заданиям. Последний аргумент, судя по лицу Коулсона, оказался весьма убедительным.
«Не переживай, он ничего не чувствует».
«То есть теоретически ты можешь полноссстью его обездвижить на неопределенное время?»
«Легко. …ну, на самом деле, не так легко, но и так неплохо».
«Уточни, чего ты этим добиваешься?»
«Как минимум он не сбежит. И еще я хочу сломать к йотунам его систему моральных ценностей и приоритетов. И потом, посмотри, как ему отвратительна собственная беспомощность. Меня лично это зрелище чрезвычайно радует».
«Напомни мне не злить тебя».

Бартон помог Коулсону сесть на переднее сиденье взятого напрокат Фольксвагена, сам бодро обежал машину и прыгнул за руль. Несмотря на сияющее солнце, в Миннесоте было прохладнее – жители Дулута в подавляющем большинстве уже ходили в пальто и шапках, портовый воздух бодрил на каждом глубоком вдохе.
- Я понятия не имею, почему я согласился на ваше сопровождение, - в десятый раз повторил Коулсон, в бежевом кашемировом свитере и джинсах очень похожий на Ричарда из «Новых приключений старой Кристины».
- Ну сейчас уже точно поздно передумывать. Бросьте, сэр, я когда-нибудь вас подводил?
Бартон вырулил со стоянки и, не особо обращая внимания на правила дорожного движения, погнал по пустой трассе в сторону коттеджного поселка на берегу Верхнего озера.
- Вот об этом я и говорю, - проворчал Коулсон, провожая взглядом очередной горящий красным светофор. Джип подбросило на лежачем полицейском, ремни впились в грудь.
- Бартон!
- Что-то вы раньше не имели привычки жаловаться на мой способ вождения, - не преминул заметить Клинт, которого из-за обилия солнца, открытого пространства, насыщенного кислородом воздуха и целой недели отдыха в перспективе как раз тянуло выжать из машины максимум, не оглядываясь ни на что вокруг, и просто наслаждаться скоростью и свободой.
- Потому что раньше дело всегда касалось преследования преступников или сверхсрочной доставки на базу элементов с непредсказуемым механизмом распада.
- Мы что, ни разу не катались просто так?!
- Я бы и не стал нарушать эту славную традицию… - пробормотал Коулсон, хватаясь за ручку – машина вылетела на открытое пространство. Великолепная панорама до горизонта залитого солнечным светом озера на миг раскинулась во все лобовое, затем джип занесло, и он с трудом вписался в крутой поворот. Сглотнув, Коулсон повернул голову направо, надеясь найти в зрелище мелких подсвеченных волн недостающее терпение. Впереди линия берега плавно опускалась практически вровень с водой, над побережьем кружили крупные чайки. У кромки воды стояли три-четыре машины любителей осенней рыбалки. Всё вокруг дышало таким покоем и безмятежностью, что Бартон с его дикой манерой езды и с льющимися из динамиков магнитолы аккордами “The Doors” казался еще более несуразным, чем обычно. А казаться еще более несуразным – это очень, очень трудно.
Предназначенный им коттедж стоял в гордом отдалении от других построек, незаметный с трассы, окруженный могучими соснами, выходящий прямо к песчаному пляжу. Ну просто рай для в кои-то веки решившего отдохнуть секретного агента с тягой к уединению и северной природе. Когда Бартон повел его по подметенной дорожке ко входу, Коулсон поймал себя на уже ставшим привычном ускорении пульса. Поначалу он еще пытался списать это на подсознательное нежелание своего организма находиться в зависимом положении, но теперь, когда он с присущей ему легкостью договорился со своей гордостью, это выбивалось за рамки логики. Жалко, с пульсом договориться не удавалось.

Коулсон оккупировал широкий удобный диван, стоящий напротив большого французского окна с видом на озеро – в первую очередь потому, что Бартон старательно подтащил комод и кресла таким образом, чтобы Коулсон мог самостоятельно добраться до ванны, что, несмотря на все сделки с гордостью, по-прежнему оставалось главным. Кроме того, на диване было одинаково уютно лежать, сидеть и даже есть, если пододвинуть журнальный столик. Клинт, вошедший в роль заботливого коллеги и помощника, увлекся перепланировкой, таская предметы мебели и царапая ножками паркет.
- Если вы захотите сами пойти на балкон, вот тут вот шкаф, какая-то здоровенная декоративная, но весьма устойчивая кошка, а там поручни, и я сейчас еще кресло-качалку туда притащу.
- Бартон…
- А если на кухню, то вот тут вот спинка дивана, потом кресло, там косяк, барная стойка… Только я всё сам буду готовить.
- О боже, только не это.
- Я умею!
- Да, я помню ту лазанью. У Наташи до сих пор фобия итальянской еды.
- Прекратите дуться, вы сюда расслабляться приехали. Если понадобится, я вас доведу куда угодно, в любое время суток, только скажите. Сварить вам кофе?
Коулсон с тяжким взглядом откинулся на спинку дивана. Он старался ограничить неприказное общение с Клинтом в виду особой проблематичности такового, но теперь, видимо, придется привыкать.
- Свари.
С Бартоном было опасно находиться рядом в такой ситуации. В ситуации, когда он совершенно не контролировал собственное тело, хотя по-прежнему надеялся обойтись без профессиональной помощи врачей. Если поначалу это было еще терпимо, неожиданно напавшая и захватившая его ноги слабость была уже далеко не шуткой. Зато, по крайней мере, наконец прояснила бесполезность медицинских осмотров, успокоив его совесть. У Коулсона, страшно сказать, даже стали возникать пошлые мысли про гадалок, сглазы и родовые проклятья (первый раз после того, как он чуть не запорол стрелковые нормативы из-за кратковременно ухудшившегося зрения, второй – после того как чуть не свалился от внезапного головокружения прямо на руки немало удивленного Фьюри). Вообще это было страшно. Он перестал быть уверен в чем бы то ни было, он не знал, когда его накроет в следующий раз, и одно утешение было в том, что с тех пор, как почти отказали ноги, других заметных ухудшений не происходило. Он даже мог бы выдержать кого угодно, но только не Бартона. У Бартона в голове постоянный бразильский карнавал тараканов, а еще – цепкий взгляд и такая ужасная манера улыбаться, как будто он мысленно уже поимел собеседника в трех позициях.
«Это будет сложнее, чем я думал» - признал Локи.
«Я по-прежнему не понимаю, зачем тебе это нужно».
«Потому что я могу это сделать, глупое пресмыкающееся. Уверяю тебя, всё или почти всё в девяти мирах делается исключительно по этому принципу».

Когда Клинт с двумя смешными пузатыми чашками в руках забрался на диван с ногами, он обнаружил одевшего очки Коулсона по уши в айпаде в развернутом на весь экран документе с гербом ЩИТа на фоне.
- Что вы делаете?
- Работаю, - Коулсон не глядя протянул руку за кофе, не отрываясь от мелких строчек.
- Сэр! – Бартон отдернул кружку, чуть не пролив половину на диван.
Коулсон поднял ясные глаза.
- Что?
Кружка зависла над полом. «О да. Вот он. Этот взгляд. Черт возьми, ну как он так делает, что мне рефлекторно хочется съежиться и уползти в угол?»
Даже не думай, - наставительно заметил недремлющий внутренний голос. - Пора избавляться от этих детских рефлексов.
Клинт представил, как медленно пододвигается, протягивает руки и снимает с Коулсона эти забавные очки в черной оправе. Аккуратно складывает и кладет на журнальный столик прямо на этих вот изумленных такой наглостью глазах. А потом забирает этот проклятый планшет и тоже куда-нибудь убирает, а потом пододвигается еще ближе и…
- Агент Бартон, вы что-то хотели сказать?
Клинт поморгал и, осознав, что уже начал приподниматься, сел на место. До снимания очков было как до России. Хотя нет, скорее как до Корусанта, потому что до России еще можно добраться.
- Я хотел сказать, что если вы сейчас же не прекратите работать, я нажалуюсь директору.
Коулсон поджал губы. Да. Серьезная заявка на успех.
- У вас есть какие-нибудь игры? – лучник беспардонно забрал планшет и пробежался ловкими пальцами по сенсорному экрану. Коулсон явственно почувствовал нарастание уровня абсурдности ситуации. – О! Fruit Ninja! Если уж вам так сложно отказаться от благ цивилизации, давайте сыграем?
Абсурдометр со звоном достиг максимальной отметки и вышел из строя. Коулсон вдруг почувствовал себя очень легко и по-детски глупо, как будто кто-то вышестоящий наконец приказал ему расслабиться и просто получать удовольствие.
- Так уж и быть. Но только если ты отдашь мне мой кофе.

«Поверить не могу, им действительно интересно!» - если бы у Локи были свободны руки, он бы обязательно ими всплеснул. – «Они наедине в запертом доме на мягком диване, и что они делают? С упоением рубят пальцами нарисованные фрукты?!»
«Дай уточнить. Тебя всерьез удивляет, что два взрослых человека получают искреннее удовольствие от игрушшшки?»
«Не проводи аналогий, у меня, в отличие от них, вариантов не много. Хотя…»
«Нет, молчи, я даже знать не хочу».
«Уверен?»
«Уверен! Извращщенец…»

На следующее утро Клинт, которому из-за нежелания Коулсона покидать диван досталась целиком двуспальная кровать, проснулся ни свет ни заря и, убедившись, что шеф еще спит, вышел на пробежку. Коулсон отказался покидать диван даже после того, как Клинт сказал, что на кровати гораздо удобнее. Когда Клинт еще на всякий случай заметил, что сам при этом собирался спать как раз на диване, решительность Коулсона была заметно поколеблена, но в итоге он всё равно заснул головой на мягком подлокотнике среди диванных подушек, трогательный до невозможности. Лучник, который то и дело просыпался среди ночи, неизменно подходил, поправлял плед и умилялся, до чего разным может быть Коулсон. Умиление, правда, слегка ослабело после того, как внезапно проснувшийся шеф из положения лежа как-то так вывернул протянутую к нему в темноте руку, что Бартон смог только сдавленно пикнуть. Осознав, Коулсон отпустил Бартона и извинился. Потом извинился еще раз, и даже беспрецедентный третий раз, когда разобиженный Клинт выдал сентенцию про то, что его никто не ценит и благими намерениями выложена дорога в ад. И еще Коулсон посоветовал больше среди ночи не подходить, потому что спросонья он и так себя не особо контролирует, а сейчас и подавно.
Локи мысленно потирал руки за невозможностью потереть настоящие. От такой концентрации передающихся ему противоположных и совершенно несочетаемых эмоций казалось, что каждая личная проблема одной маленькой социальной ячейки стоит не меньше, чем апокалипсические метания всего человечества.
День выдался пасмурным, на небе растянулось комковатое полотно низких облаков, беспокойно качали макушками вековые сосны. Воздух был откровенно холодным даже по сравнению с предыдущим днем, и печатающий один за другим следы на влажном песке пляжа Бартон думал о том, что надо найти еще пару пледов, развести огонь в камине и проверить систему отопления. С этими мыслями он как раз пробегал мимо дома третий раз, когда вдруг кинутый наспех взгляд на французское окно в гостиную заставил его резко затормозить, поднимая кроссовками буруны песка. За окном стоял Коулсон.
- Вот тебе и свежий воздух… - пробормотал Клинт, кидаясь к дому.
Когда он на полной скорости влетел в гостиную, Коулсон уже сидел на диване с лицом человека, в чьем лотерейном билете с выигрышным не совпадала последняя из двадцати трех цифр.
- Мне что, показалось?.. – шумно дыша, уточнил Бартон.
От разгоряченного Бартона пахло осенней хвоей и холодным пресным ветром. Коулсон растерянно развел руками, даже не пытаясь сохранить привычную невозмутимость.
- Я просто забыл и встал, как обычно вставал с утра. Простоял не больше минуты.
- Значит, это всё-таки психологическое. Пока ты не задумывался о ногах, всё прекрасно функционировало, а потом ты вспомнил и свалился, да?
- Я не уверен, что я не сначала свалился, а потом вспомнил. Но в любом случае, похоже, ты прав, это действительно из области психосоматики. Поразительно. Меня всегда удивляли подобные случаи самоубеждения в медицине, особенно когда человек сам этого не желает.
Бартон, который самостоятельно придумал основную процентную составляющую своих медицинских знаний, медленно побрел в ванну, на ходу снимая спортивную куртку. В дверях замер, пронзенный внезапной мыслью.
«А он точно этого не желает?..»
Глупо, конечно. Но глупым были и новые реакции Коулсона на его присутствие. Бартон быстро зашел в ванную и привалился спиной к двери. Если всё это вопреки всему, что он говорил, было только для того, чтобы оказаться тут вдвоем? Может быть, вариант просто предложить провести время вдвоем даже не рассматривается его безупречно упорядоченным сознанием? А может быть, он даже сам не отдает себе отчет в том, что хочет этого, и во внезапной дистрофии виновато исключительно его подсознание?
Когда речь шла о Коулсоне, Бартон никогда не мог до конца разобраться в возможных двойных днах логики его поведения. За каждым двойным дном обнаруживалось третье, затем четвертое, и выстроить объемную полноценную модель Коулсона у Бартона никак не получалось.

«Ха!» - ликующе провозгласил Локи. – «Вот в чем и был мой коварный план».
«Признайся, ты просто потерял над ним контроль».
«Бог Лжи и Обмана никогда не теряет контроль».
«То есть да».
«Это было всего на полминуты, и смотри, какие результаты!»
«Еще через пару дней он окончательно перессстанет тебе подчиняться. Это не лучник, его мозг просто вышвырнет тебя».
«Да ты оптимист, я посмотрю».
«Просто я сохраняю нейтральную позицию».
«В любом случае, пара дней у меня еще есть».

Бартон готовил купленную у рыбаков треску и исподтишка наблюдал за Коулсоном, пытаясь понять, какого рода помощь тому нужна. Если психологическая, то они просто теряют время, потому что меньше, чем в психологии, Бартон разбирался только в строении космических телескопов. В принципе, и там, и там его знания ограничивались фрейдистскими теориями.
Коулсон был похож на ученого двадцать первого века, который волею случая увидел край плоской земли и даже кусочек слона, на котором эта земля стоит. Казалось бы, временное облегчение должно было обрадовать, так как явно было ступенью на пути к выздоровлению, но пораженный мыслью о психологической подоплёке Коулсон стал еще мрачнее. Он всё реже говорил, как будто боялся, что слова за него тоже будет произносить кто-то другой, большую часть времени читал или просто смотрел на безразличную к его проблемам гладь самого крупного в мире пресного озера. Клинт с беспокойством косился на такого непривычного шефа и утверждался в мысли, что придуманным такое быть не может.
«Ну и что мне с ним делать?»
Отвлеки его, - услужливо подсказал внутренний голос.
Предложить собрать пазлы? Найти караоке? Станцевать на столе? Рассказать про секретные документы, в которых рассказывается о захвате зомби руководящих постов в СовБезе ООН?
Подробно и в красках рассказать всё, что и в какой последовательности он давно хочет с ним сделать, пользуясь тем, что сбежать не получится?
Уж это его точно отвлечет.
- Сэр, вам нужно выйти на свежий воздух.
Усадив Коулсона на кресло на улице, Клинт стал до того заботливо укрывать его пледами, что не выдержавший агент пообещал скинуть Бартона вместе с ними с террасы вниз – «Поверьте мне на слово, ноги мне для этого не понадобятся». С озера дул холодный ветер, периодически кидая в лицо микроскопические брызги от с шумом рушащихся о песок волн. Пахло йодом и хандрой, отчаянно хотелось курить. Не самая позитивная погода.
Сидя на широком поручне, Бартон смотрел на безэмоциональное лицо Коулсона и на мелькающую в его глазах вселенскую печаль и пытался понять, почему ему так хочется доказать свою надежность человеку, который уже имел больше случаев убедиться в этом, чем кто бы то ни было еще на этой планете.
Что ты делаешь лучше всего?
Чем ты можешь похвастаться?
Чем ты восхищаешь?
Отвлеки его. Вытащи из футляра.
Футляр…
Уловив хоть что-то из странного водоворота мыслей и эмоций, Клинт быстро сбегал за луком и колчаном, с которыми не мог расстаться даже на отпуске.
- Что вы собираетесь делать, агент Бартон?
- А на что это похоже?
- Зная вас, я не удивлюсь, если вы сейчас начнете рассказывать про способы проникновения в запертые коттеджи с помощью тетивы и сосновой шишки.
- Вообще я собирался рассказывать про то, что бы я стал делать, если бы вдруг настал конец света.
- Я почти угадал.
Когда Бартон брал в руки лук, он неизменно преображался так, что начинало казаться, будто это – наиболее естественное продолжение человеческой руки, а все люди вокруг – просто нелепые мутанты. Менялась сама координация движений, на автомате включая в безупречную систему лук и все оказывающиеся в его руках стрелы. Менялось выражение лица и глаз, менялся даже образ мышления. Будто переключался регулятор агрессии и азарта, и Клинт превращался в безукоризненное оружие, отличающееся от механического только тем, что у него никогда не бывало осечек и промахов.
Правда, в этот раз кто-то чуть переборщил с регулятором агрессии, и стрелять по деревьям вокруг показалось глупым и нелепым. Привычно прищурившись, Клинт поводил направленной в толщу сосновых крон стрелой, выбирая цель.
- В ста метрах отсюда на ветке сидят две каких-то мелких пичуги. Я могу снять любую.
- Удивил, - хмыкнул Коулсон. – Ты что, уже расслабился в связи с отпуском? Хвалишься тем, что можешь попасть в птичку со ста шагов?
Бартон нахмурился, азарт быстро догнал агрессию. Ладно, птичка со ста шагов…
Короткий резкий вдох, чарующе вздрогнула тетива, передавая импульс телу. Коулсон проводил взглядом двух всполошившихся птиц – суетливо покружившись над деревом, те быстро юркнули в чащу леса.
- Агент Бартон, что я вижу?..
- Пока еще ничего, - Клинт положил лук и, перекинув ноги, спрыгнул с другой стороны террасы. Высунул голову: - Вам не холодно?
Коулсон покачал головой, Бартон подмигнул и скрылся из глаз, зашуршав по настилу из опавших сосновых иголок. Только теперь Коулсон задумался, а почему ему, собственно, не холодно. Ветер дул пронизывающий, это ощущалось кожей, но не было никакого намека на понижение температуры, и вряд ли дело только в пледах.
Ему было не просто не холодно, ему было комфортно сидеть и ждать Бартона, не думая о том, как бы побыстрее сбежать обратно в дом.
«Какая неожиданная доброта ссс твоей стороны» - прошипел давно забывший о своих обязанностях Змей Локи на самое ухо, обвиваясь вокруг шеи.
«Он должен понять, что внезапное непослушание его организма не идет ему во вред».
«Ты надеешься, что тогда он просто примет возбуждение от близоссти лучника как данность? Онемение конечностей не идет ему во вред? Я окончательно потерялся в дебрях твоей извращщщенной логики».
«Поэтому я бог, а ты нет».
«Напомни, кто из нас двоих в кандалах в асссгардском подземелье осужден на вечные страдания?»
«Отстань. Я делаю что хочу».
Над поручнем показались руки, Бартон с легкостью подтянулся и залез внутрь. Во взъерошенных волосах застряли иголки, как будто он залезал на деревья или лежал на земле.
- Агент Бартон, возможно, для вас это окажется сюрпризом, но парой метров дальше есть удобная лестница.
Вместо ответа Клинт сунул в колчан возвращенную стрелу и гордо протянул ему ладонь. На ладони тускло отсвечивало круглым боком маленькое металлическое колечко не больше полутора сантиметров в диаметре, разомкнутое с одной стороны.
Бартон сбил с лапки птицы орнитологическое кольцо.

В камине трещали сосновые поленья, отчего в нагретом воздухе витал горьковатый запах смолы. Отблески плясали по стенам, по хаотично переставленным предметам мебели, по обращенным к огню лицам, по задернутым занавескам и потолку с деревянными балками в шведском стиле. Бартон сидел на ковре и, прислонившись спиной к дивану, играл на гитаре, найденной во время непроизвольной вылазки на чердак.
Это было стопроцентное попадание. Попадание в ситуацию, в настроение, во время суток и года.
Ловкие пальцы, поначалу по привычке обращающиеся со струнами как с тетивой, теперь касались инструмента именно с той силой и резкостью, которая делала получающийся звук по-душевному теплым и родным, как играли в далекой юности у костров. Коулсон пытался вспомнить, когда он с тех пор слышал вот так вот вблизи чью-то игру. Сосредоточиться толком не получалось – он будто отключился от реальности, сидел, откинувшись, не двигаясь и не отрывая взгляд от рук лучника. Так смотрят, задумавшись, в одну точку, когда мозг устраивает себе временную передышку посреди насыщенного рабочего дня, или когда мысленно отсекаешь всё вокруг, оставаясь в своем защищенном пространстве, и направленный наружу взгляд скорее обращен внутрь самого себя. Просто сейчас взгляд оказался направленным на руки Бартона. И от тепла ли, от музыки или от хронического недосыпания, Коулсон просто завис, как будто замедлились все биологические процессы. Дышал через раз, плавая на зыбкой границе между реальностью и забытьём. Не хотелось шевелиться. Не хотелось думать.
Изгиб гитары уютно прикорнул к широкой груди Клинта, локоть правой надежно обнимал деревянный корпус цвета жженой умбры. Пальцы на грифе прижимали струны с безукоризненной четкостью, не задевая лишние, не ослабляя нужные, хотя гриф был явно узок для его широкой ладони. Кисть изгибалась с легкостью, перебор плавно переходил в бой, виртуозно меняя настроение, но неизменно сохраняя чистоту звучания и ритм. Поразительно сочеталась показная ненавязчивость и легкость с отсутствием хотя бы одной фальшивой ноты. От каждого изменения тональности – аккорд, аккорд, разрешение – почему-то сжималось сердце.
Некоторые песни Бартон пел – каждый раз начиная с легкой застенчивостью. Голос у Бартона, не будучи профессионально поставленным, оказался из тех голосов, которые даже банальную попсовую вещь способны превратить в песню о смыслах жизни своим абсолютно бытовым звучанием, как будто существовавшим на задворках сознания всю твою жизнь. Этими голосами отвечают вам собеседники в ваших воображаемых разговорах и читаются стихи. То ли Клинт так хорошо подбирал репертуар, в котором все без исключения песни шли ему, как идет определенный цвет или покрой одежды, то ли он просто делал таковыми любые песни.
Не было ни прошлого, ни будущего, осталось одно большое растянувшееся в огненных отблесках и в запахе смолы настоящее, как будто попало в каплю янтаря.
Коулсон хотел сказать, что, если Бартон устал, лучше бы ему прекратить. Но почему-то не сказал. Просто продолжал смотреть на смуглые умелые руки, легко управляющиеся с послушным инструментом.
Бартон на самом деле думал прекратить еще где-то полчаса назад, но почему-то не прекратил. Пальцы левой уже ныли с непривычки – обычно он играл только для себя, когда надо было отвлечься, или для прелестной восьмидесятилетней соседки, когда надо было отвлечь её от праведного гнева за беспорядок на лестнице, полуночные шатания и невынесенный мусор. Но каждый раз, когда он думал закончить, он ловил себя на четком желании играть еще, еще, не останавливаться и не допускать даже минутной тишины.
Просто Локи слушал и думал о том, что это, пожалуй, первая встреченная им вещь, оправдывающая существование человечества.

- Я не знаю ничего из этого, - признался Коулсон в одну из мимолетных пауз, когда наконец смог вынырнуть из охватившего его безволия.
- Неудивительно, - усмехнулся Бартон, голос звучал хрипловато. – Half Moon Run, Damien Rice, Iron & Wine, John Frusciante и прочие экспериментаторы, ты их по радио не услышишь. Особенно если учесть, что ты даже радио не слушаешь. Постой-ка, когда ты вообще последний раз слушал музыку?
- С тобой в машине по пути сюда.
- А до этого?
- Клинт.
- Ладно, обещаю по приезду сделать тебе подборку и устроить музыкальный ликбез.
Коулсон потянулся, разминая затекшие руки и шею, сел ровнее.
- Где ты так научился играть?
Бартон кинул на него быстрый взгляд, слишком быстрый, чтобы быть замеченным. Через секунду он вновь задумчиво смотрел в огонь, отстраненный и безобидный.
Скажи.
- Меня научил мой первый парень.
В повисшей тишине треск поленьев показался просто оглушительным.
Не молчи.
Быстро, чтобы не успеть пожалеть о сказанном, Бартон заговорил снова:
- В остальном, правда, он не отличался разнообразием, зато был великолепным музыкантом. Струнные, клавишные, духовые – он умел на всех, такой прямо цирковой номер. Красив как Антиной, говорил с акцентом и обожал ругаться испанским матом во время секса. Я, правда, тогда освоил только гитару. Всему остальному научился уже позже, когда мне стало больше везти с… учителями. В них недостатка не было, к тому же, я схватываю на лету. Потом играл с группой таких же самоучек, мы разъезжали в расписанном фургоне и считали копейки от выступления до выступления – какие-то придорожные кафешки, лица как будто везде одинаковые. Вот эти ребята уже были совершенно никудышными музыкантами, зато значительно талантливее во всем остальном. Ты даже не представляешь, сколько возможностей открывается, когда у вас на четверых один фургончик и из-за бензина нет денег на комнаты на ночь даже в самом захудалом отеле. Дальше рассказывать?
- Нет.
Молчание, шелест ткани. Засеченное краем глаза движение.
- Избавь меня от подробностей.
Бартон с трудом оторвал взгляд от пляшущего огня и посмотрел на сидящего Коулсона. Что-то было не так. Подушка. Плед.
Клинт отложил гитару в сторону и, встав на ноги, сделал два шага к дивану. Нет, неровный свет не обманывал.
- У тебя стоит.
«Какие еще тебе нужны доказательства?»
На покрасневших щеках агента оранжевый свет огня казался еще более насыщенным. В потемневших глазах металось отраженное пламя.
- Точно не хочешь, чтобы я рассказал еще? – Бартон, чувствуя, как крыша слетает ко всем чертям, наклонился ближе и потянул в сторону ненужную подушку. – Про парней из Гарлема? Про чемпиона мира по легкой атлетике? Или про то, как я как проклятый больше ни о ком и думать не могу с тех пор, как встретил тебя? Четыре года? Четыре долбанных года, а?
Коулсон перехватил Бартона за плечи, удерживая на расстоянии. Не больше двадцати сантиметров между и обжигающая кожа даже сквозь ткань футболки.
- Не делай меня виноватым.
- Скажи мне, что нет. Давай. Скажи, глядя в глаза и не прикрываясь руками.
- Нет, - твердо сказал Коулсон, не отводя взгляда. Бартон какое-то время смотрел сверху вниз, потом резко отпрянул и отошел к темнеющему в проеме задернутых занавесок окну, чуть не снеся по пути декоративную кошку. Закинул руки за голову, проклиная весь мир, Коулсона, его и так трижды проклятые им моральные установки и отдельно себя.
Непроглядная темнота за окном надежно укрывала, уводила от всех остальных, кто когда-то был и когда-то еще будет, и снимала всякую ответственность. Тут не было никого, кроме них двоих, даже несмотря на незримое и неосязаемое присутствие кого-то еще, от которого Бартону никак не удавалось избавиться.
- Я не знаю, кого ты пытаешься обмануть.
- Клинт, со мной что-то не так, - от низких пробирающих ноток в таком знакомом голосе у Клинта по спине будто пробежал электростатический разряд. - Это не моя реакция, это…
- Да, это Локи коварно завладел твоим телом! – в сердцах воскликнул Бартон, поворачиваясь.
- Я понятия не имею, кто завладел моим телом, я вообще не знаю, что со мной творится!
Да это чушь, просто чушь, - подтвердил лихорадочные мысли лучника внутренний голос.
- Ты не знаешь, что с тобой творится, - медленно повторил Бартон, задумчиво рассматривая Коулсона. Тот сидел, вцепившись в подушку до побелевших костяшек, дышал часто, прикрывая глаза, как будто надеялся, что это сейчас пройдет.
«Нет, серьезно?»
На лбу выступили капельки пота. Многообещающий бугор под пледом и не думал спадать.
- Я тебе объясню.
Босиком по ковру он решительно вернулся к дивану, опустился на колени и, с легкостью разведя послушные ноги, снизу вверх скользнул грудью вдоль тела. Затыкая рот прежде, чем он скажет еще что-нибудь невыносимо гетеросексуальное.
Если бы рухнул потолок, Коулсону было бы значительно легче. От такой близости горячей кожи и губ как будто включились разом все сенсоры и датчики. Возбужденное до предела тело реагировало быстрее, чем он соображал – он всё еще надеялся отстраниться, хотя подозревал, что с той жадностью, с которой он отвечал на поцелуй, с той силой, с которой пальцы против воли цеплялись за сильные плечи, это будет сложно. Это будет просто нереально. А если и удастся, он точно будет выглядеть полным шизофреником.
Может быть, ты уже полный шизофреник?
Удовольствие расплывалось яркими пятнами на внутренней стороне сетчатки. Бартон, отстранившись, стащил с него пуловер с такой ловкостью, как будто специально тренировался в ожидании удачного момента. Откидываясь на мягкий подлокотник, Коулсон поймал ускользающую мысль о том, что он не заметил, когда они успели повернуться вдоль. Больше, как он ни старался, адекватных мыслей без слова “fuck“ не находилось. Никогда не отличавшаяся чувствительностью кожа теперь вздрагивала от каждого прикосновения – губы, шея, плечи, ключицы, кто-то как будто подсказывал невыносимому лучнику, что и в какой последовательности нужно делать, чтобы абсолютно лишить его возможности соображать! Кто-то, кто явно знает его тело лучше его самого.
Не отдавая себе отчет, он опустил руки, прижимая к себе лежащего сверху Бартона, с резким вдохом двинул бедрами. Да, это сейчас нужно, как первая помощь больному, как кислород утопающему. Это как рефлексы, чистая физиология.
Физиология, вышедшая из-под контроля едва ли не впервые за всю жизнь.
От волос Клинта пахнет каким-то цитрусовым шампунем, запах улавливается буквально секунду – голова ушла вниз, оставляя его наедине с перекрещивающимися балками полутемного потолка и собственными разрывающими на части эмоциями. Где-то там затерялся стыд. От стучащей в висках крови расслышать, что говорит стыд, нереально, зато ритм подается прекрасный, и картинки под этот ритм рисуются еще более прекрасные.
Кто угодно, это мог быть кто угодно.
Кто угодно – и поэтому ты не можешь оторвать взгляда от его рук и шеи? Кто угодно – и поэтому ты поехал именно с ним на край земли, хотя прекрасно знал, чем это чревато? Он грубый и порывистый, резкий, угловатый, он сумасшедший и преданный до исступления. Он твой. Он с самого начала был твой, и теперь никаких сомнений ДА СКОЛЬКО ЖЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ…
- …МОЖНО ВОЗИТЬСЯ С РЕМНЕМ?
- Он у тебя что, вместо пояса девственности, с такой застежкой?!
- Дай сюда. В следующий раз сразу расстегну сам.
- Какое это хорошее слово – «в следующий»…
- Не отвлекайся.

«Я удивлен, что ты в сссилу своей вредности не испортил им всё удовольствие в самый деликатный момент, особенно когда он осознал, что ноги в полном порядке».
«Я хотел».
«И что тебе помешшшало?»
«…соврать бы, но ты всё равно не отстанешь. Исключительно то, что я его больше не контролировал».
«То есть?..»
«Это была самостоятельная работа».

@темы: творчество своё, Боженятко и Ко., House of BowTie