Осажденные

[Йож во фраке]

Лежит тут.

Посвящается  arafrael и рукам Грегга, ПАТАМУ ЧТО

Название: Осажденные
Автор:  Йож во фраке
Фандом: Мстители
Пейринг: Коулсон/Бартон
Рейтинг: NC-17
Жанр: почти ПВП
Размер: 2459 слов.
Описание: представьте себе вселенское предназначение, прибавьте к этому искреннюю любовь, помножьте на неугасающее желание и возведите в степень физической и психологической зависимости друг от друга – и это будет одной сотой того, что испытывается здесь и сейчас.

Говорят, мы узнаем своих по запаху.

Говорят, мы узнаем своих по запаху.
Вроде бы даже сейчас, после долгой и трудной эволюции в финальный вариант homo sapiens, мы всё еще остаемся зверьми.
Вроде бы ты можешь даже не чувствовать этого – не отдавать себе отчет в том, что чувствуешь – но подсознание сильнее. Ты улавливаешь незримый сигнал какими-то глубинными сенсорами, рецепторами, и еще не понимая, что случилось, чуешь – вот оно.
Поджимается что-то в печенках.
По коже пробегает волна мурашек.
Уши торчком, взгляд как у хищника.
По большому счёту, после этого уже безразлично, как выглядит человек, как он говорит, двигается, ходит, где он живет, какой у него любимый цвет и что он ест на полдник – никакими органами чувств ты не узнаешь о нем больше. Он – твой, а остальное уже совершенно неважно.
Он – твой до мозга костей.

- От тебя пахнет порохом.
Пропитавшаяся морозным воздухом куртка – только с улицы, там ветер, дождь и порванное ноябрьское небо – отправилась на крючок; отправилась неаккуратно, потому что чужие сильные руки уже обхватили за талию, а в шею сзади уткнулся теплый лоб. Горячие губы коснулись кромки кожи у воротника, согревая выдохом.
Неаккуратно отправившаяся куртка с шумом сорвалась и упала прямо на свежедоставленный эксклюзивный чехол для лука. Отказаться от специально сконструированного лучшими техниками ЩИТа со Старком во главе, днями перерывать тематические сайты, взломать сайт детройтской базы Интерпола, чтобы через него сделать заказ по госценам? Коулсон уже давно ничему не удивлялся.
Клинт почему-то ненавидит включать свет в прихожей, говорит, что он напоминает ему ярмарочные огни зазывал, поэтому тут темно, только из полукруглого окна над входной дверью выглядывает уютный свет уличного фонаря. Целуя шею, Клинт расстегнул пиджак и забрался теплыми влажными руками под рубашку, под майку, оглаживает живот, и так хочется просто перенести вес, откинуться чуть назад, на плечо, и закрыть глаза. Всего на минуту. Совсем немного, его нельзя баловать.
Нормальные люди приносят домой набитые едой пакеты из «Fred Meyer», они приносят домой запах пороха и чью-то очередную смерть.
Они приносят домой усталость и кровь под ногтями, которую не вычистишь никаким мылом.
- Что с тобой делали?
- Семилетняя девочка переехавшей в Гарлем семьи нашла в подвале нового дома гранату минимизированного мудрёно-нейтронного действия. Дом ушел на двадцать метров в глубину, из-за фона у всех в радиусе пятисот метров лопнули барабанные перепонки, у пятерых не выдержало сердце, на девочке – ни царапины.
Голос с холода звучал хрипловато, Коулсон кожей почувствовал, что Клинт среагировал, едва заметно вздрогнул – раз, другой, потом с тихим шипением втянул воздух и прижался еще сильнее. Царапнув ногтями по коже, гуляющая по животу ладонь сжалась в кулак и направилась прямым ходом под ремень.
Коулсон открыл глаза.
- Клинт.
Черт его знает, ловится это в интонациях или всё тем же шестым чувством. Как это понимается, что вот при этом «Клинт» еще можно делать что угодно, и смеяться, и подмигивать самым пошлым образом, а вот при этом «Клинт» - всё, стоп, брейк, ни шагу дальше.
Если вам когда-нибудь понадобится взять пару уроков по приручению хищников или природных стихий – обратитесь к Коулсону. Он в этом деле спец.
Бартон с почти незаметным вздохом убрал руки и отступил на шаг, согретой его телом спине стало отвратительно холодно. Повесив куртку обратно, Коулсон присел и снял ботинки, практически наощупь. Просто если это не остановить сейчас – они закончат удушливо-обжигающим сексом прямо на полу, в тесном промежутке между шкафом для обуви и стенкой, без смазки, потому что на этой стадии оторваться друг от друга хотя бы на секунду кажется в буквальном смысле физически невозможным.
- Мне казалось, тебе тогда понравилось, - понимающе ухмыльнулся прислонившийся к стене Клинт.
- Мне понравилось, но твои синяки проходили потом неделю, - наставительно ответил Фил, аккуратно ставя ботинки на положенное место (утром почистить; натереть, когда выдастся время; отмыть; не забыть). – Честное слово, Клинт, я закажу сюда этот идиотский ночник, который ставят детям у кровати, и прихожая будет специально для тебя сиять всеми созвездиями зодиаков. Лампы созданы для того, чтобы они горели.
Клинт, наполовину освещенный льющимся из гостиной светом, пожал плечами, улыбнулся совершенно подкупающе:
- Синяки – фигня.
Стена прихожей, которую лучник подпирал спиной, тоже знала много интересного. Она знала и уткнувшиеся в неё ладони, и упирающиеся колени, и распятое, дрожащее, намертво прижатое тело, и хриплые разложенные по неразборчивым нотам стоны, за право обладания аудиозаписью которых порностудии выстроились бы в ряд и выложили бы целое состояние.
- Для тебя да, а для меня каждая несоответствующая естественному окрасу твоей чудесной шкурки деталь становится маленькой трагедией, - преодолев искушение поиздеваться над стеной еще раз, Коулсон направился в гостиную, на ходу освобождая узел галстука, снимая пиджак, окончательно вытягивая рубашку из брюк. - Поэтому больше всего мне нравится, когда вокруг нас в такие моменты нет ничего травмоопасного.
Следующий по пятам Клинт фыркнул.
- Сказал человек, который в прошлый раз вытащил из-под подушки Глок.
- Он не был заряжен.
- То-то я об этом знал.
Щурящийся от света Коулсон замер, не донеся снятый и устроенный на плечиках пиджак до шкафа (еще один безнадежно испорчен; можно попробовать отстирать; завтра; не забыть). Повернулся к маячащему за спиной Клинту:
- Ты действительно допускаешь мысль о том, что я могу угрожать тебе заряженным оружием?..
- Нет, - ни секунды не раздумывая, ответил тот. В калейдоскопных глазах гнездилось что-то темное, ускользающее, отзывающееся искрами по загривку.
- Уж я надеюсь, - пробормотал Коулсон, чувствуя, что катастрофически быстро теряет позиции.
Повесить пиджак. Ты собирался повесить пиджак в шкаф. Соберись.
- Но ты не мог не заметить, что тогда я кончил от одного его вида!
С потерей зрительного контакта голос Клинта моментально приобретает прежнюю легкомысленную несерьезность, присущую тем, кому всё достается совсем не так легко, как они хотели бы, но которые почему-то всё равно считают себя баловнями судьбы.
Расстегнув манжеты, Коулсон прошел к кухне, босые ноги в носках привычно отмерили по ковру семь шагов до барной стойки. Черт его знает, чья эта кровь под ногтями. Надо выпить, хотя бы немного.
У той девочки, с гранатой, были странные глаза – не черные, не красные, не одержимые, просто совершенно обычные детские глаза, горящие такой яростью и какой-то первобытной остервенелой жаждой, что…
Надо выпить.
Хеннеси описал в бокале дугу, кубики льда приятно стукнулись о стекло.
- А как ты провел свой законный выходной?
Клинт присел, поднимая разбросанные по полу журналы.
- Ммм, я проспал до полудня, приготовил себе яишенку, полил твою опунцию, дочитал «Американских богов», пропылесосил диван, посмотрел какой-то идиотский концерт по кабельному, приготовил салат с сыром, попытался в очередной раз нарисовать твой портрет и хей, хорошие новости – ты на нем больше не похож на не просыхавшего две недели Линкольна-кокаиниста.
- Что… это? – Коулсон указал рукой со стаканом в направлении телевизора. В поставленном на паузу телевизоре один обнаженный мускулистый мужчина будил другого обнаженного мускулистого мужчину.
Клинт шлепнул стопку журналов на столик, они тут же расползлись и соскользнули обратно на пол.
- Это я скачал нам на вечер кино.
- О.
- Нет, это не то, что ты думаешь! Оно приличное, там что-то про лезущих на Японию годзилл и гигантских человекоподобных роботов.
- Очень свежо, - фыркнул согревшийся осознанием выпитого Коулсон, стягивая с себя рубашку. Встряхнув, повесил на барный стул (кинуть в стирку; отбеливатель; может быть, отойдет; не забыть). Черт побери, на майке тоже красные разводы. Кажется, он загубил целый комплект одежды в этом проклятом Гарлеме.
Когда всё заканчивается, надо думать об одежде или о царапинах или какой-нибудь такой же мелочи, потому что иначе сойдешь с ума. Про убитых и раненых думать нельзя, нельзя ни в коем случае – этого тебе никто не расскажет, этому учишься почти сразу.
Отвлекшись на майку, Коулсон не сразу понял, что оно всё-таки случилось – щелкнул этот маленький переключатель где-то глубоко внутри Клинта, переводя его из режима «хочу», в котором он пребывал бОльшую часть времени вместе, в режим «надо ОЧЕНЬ СРОЧНО НАДО».
- Фил.
Коулсон замер, с одного слога узнав этот голос – низкий, тихий, как будто это и не слово вовсе, а какой-то целенаправленный всплеск феромонов. Ах, ну да. Руки. Руки и обтягивающая тело окровавленная майка.
- К черту кино.
Клинт налетел стремительно, как пикирующий на жертву сокол. Повернул, прижал к стойке – целуя так, словно только об этом и мечтал весь прошедший день, всю прошедшую жизнь. В такие моменты Коулсону отчаянно хотелось материться – Клинта было слишком много, Клинт был слишком горячим, слишком требовательным, слишком сводящим с ума своим нетерпением и одной единственной пульсирующей в глазах, в губах, в пальцах, на кончике языка, в каждой клеточке тела мыслью – ты. мне. нужен.
Я люблю тебя.
Я хочу тебя так, что еще немного – и я свихнусь.
Я отдаю тебе себя целиком,
я отдаю тебе своё тело,
свою душу,
свою жизнь.
Иногда Коулсону кажется, что он живет только этими жгучими минутами, когда они сталкиваются зубами и языками, борясь за доминирование и инициативу, когда пальцы жадно разглаживают плечи, спину, впадину позвоночника, как будто боятся оторваться даже на секунду.
Во рту соленый привкус – кажется, повредил едва стянувшуюся разбитую губу.
Клинт в момент скинул с себя футболку и потянул с Коулсона майку (отправить с рубашкой; отбеливатель; отжим; не забыть, блять, Клинт, ТВОЮ МАТЬ).
Кажется, сзади неудобно врезается барная стойка, а, впрочем, неважно. Желание стучится в ушах, бьется с пульсом по всему телу, Клинт целуется как влюбленная по уши шлюха и, не отрываясь, расстегивает тяжелый ремень.
- Клинт, дай мне пять минут, - отстранившись, тихо выдохнул Коулсон.
- Не пущу.
- Мне надо хотя бы помыться.
- Нет.
Туман «взять», «отыметь», «получить», «подчинить» окутывает все изнутри и снаружи, мешает думать и говорить.
- Ты сам сказал, что от меня пахнет порохом.
- И кровью. И потом. И бензином, - ноздри Клинта дрогнули, он наклонился еще ближе, скользнул языком по коже у уха. Провел влажную дорожку по шее, по плечу, спустился на бицепс, чуть прихватил кожу зубами. Посмотрел снизу вверх и улыбнулся, странно, не по-человечески. – Мне нравится.
Так близко, Коулсон практически слышит, как бьется, разгоняясь, его сердце.
Коулсон практически слышит, что их сердца бьются в едином ритме.
Выпрямившись, он взял Клинта за плечи и толкнул в сторону спальни. Ладно. Плевать. На всё плевать.

Нет, это не секс. Секс – это просто половой акт, производимый одним, двумя или несколькими людьми. В идеале – по всеобщему согласию, ко всеобщему удовольствию.
А это… Представьте себе вселенское предназначение, прибавьте к этому искреннюю любовь, помножьте на неугасающее желание и возведите в степень физической и психологической зависимости друг от друга – и это будет одной сотой того, что испытывается здесь и сейчас.
Распростертый на так и не убранном с утра одеяле Клинт так идеально подходит его телу, как будто они просто два чудом нашедшихся соседних кусочка пазла, тех, знаете, где небо и монотонный голубой цвет, которые так легко перепутать.
- Хочу тебя. Черт, как я тебя хочу, - у лучника такие черные глаза, что вряд ли он сам понимает, что говорит. «Хочу тебя» мечется в сознании Фила огненными сполохами, и без того стоящий до боли член дергается вопреки физическим возможностям.
- Твою мать, Клинт, - выдохнул он, отстранившись на расстояние вытянутых рук, упертых кулаками в подушку по обе стороны от взъерошенной головы. Если бы для желания существовал прибор наподобие тепловизора, они оба представляли бы сейчас одно большое пышущее жаром красное пятно.
Протянув руку к стоящему на тумбочке гелю, он благополучно сбил его на пол из-за того, что Клинт не вовремя двинул бедрами, пытаясь потереться о его возбужденный член. Зашипев от досады, Коулсон наклонился к краю, свесился вниз и дотянулся пальцами до синего тюбика. Кто-то внутри диктовал «быстрее, быстрее», в горле пересохло.
- Нет, не надо, - взмолился Клинт, когда Фил выдавил гель на указательный и безымянный. – Серьезно, я не выдержу, убери, не надо. Давай так.
Сглотнув, Коулсон дрожащими руками смазал член. Спорить он был не в состоянии. Мало, надо больше.
- Хватит, нормально, давай так, - голос Клинта похож на голос одержимого, на голос наркомана в ломке.
- Ты знаешь, что у тебя охуенные руки? У тебя охуенные руки.
Положив руки на бедра разведенных ног, Коулсон втолкнулся внутрь и закусил губу, чтобы не застонать. Толчок, еще толчок, тело почти машинально падает вперед, наваливается сверху, обхватывая, прижимая, завладевая полностью.

Ближе быть невозможно. Рядом, вокруг, внутри, мой, мой от макушки до пяток, мой до самого последнего вздоха.
Он уже не контролирует своё тело, оно двигается само, резко, сильно, вбиваясь до конца в ритме, который даже с натяжкой нельзя назвать щадящим. Уткнувшись в горячую влажную от пота шею, прикусывая кожу, почти машинально – поймать руки, прижать к подушкам, сплести пальцы. Клинт, не выдержав, рычит, тихо и отчаянно. Клинт, не выдержав, стонет и прижимается к нему внутренней стороной бедер разведенных ног.
Кажется, что кровь вот-вот закипит от удовольствия.
- Фил, я люблю тебя. Ох! Ч-черт… я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя, я буду любить тебя до последней секунды, до последней БЛЯ-ЯТЬ!
- Что? – тихо спрашивает Коулсон на ухо, повторяя последнее движение.
Клинт выгибается, Клинт взмывает, Клинт опадает, Клинт материться.
- Господи…
- Что, Клинт?
- Твою мать…
- Ты будешь любить меня…
- …до последнего проклятого вздоха, до последней проклятой капли крови, ТВОЮ МАТЬ! - сильнее по той же точке, чуть сменить угол, войти до конца и замереть.
И держать, потому что он пытается вырваться.
И заткнуть рот поцелуем, потому что иначе можно оглохнуть.

Клинт кончает без рук, это входит в привычку. У него немного вариантов – Фил прочно держит его руки, и это тоже входит в привычку. Он только запрокидывает голову так красиво, так отчаянно, беззащитно оголяя крепкую шею, и шипит сквозь зубы, до боли сжимая сцепленные пальцы. Он вымотан, разрушен, разобран и опустошен, он горячий и мокрый и соленый на вкус, он трогательно шарит ослепшими глазами, захлебывается и шепчет «люблю тебя», почти на автомате.
Смотря в эти глаза, Коулсон кончает с очередным особенно-глубоким-толчком и обрушивается сверху, обнимая Клинта слабеющими руками. В ушах отдается «люблю тебя», горячие ладони на спине прижимают его еще крепче. У обоих дрожат губы. Поцелуй получается слабым, почти невинным, но таким чувственным, что после него можно умереть прямо здесь и сейчас.
- Как ты это делаешь?..
Регулярный вопрос – регулярный ответ.
- Я талантливый.
Я просто люблю тебя.
Вот и всё.

В спальне тоже темно, но в спальне не хочется зажигать света. Они знают друг друга наизусть, до последней родинки, до самого маленького шрама. Они знают, как меняется цвет глаз, как краснеют припухлые губы, как проступают оставленные на запястьях вопреки всем уверениям синяки и как отпечатывается на гладкой коже прижатый ствол. Они знают, как блестит от пота кожа, как рвется под пальцами хрупкая ткань простыни. Свет здесь – лишний свидетель.
Пустая пачка из-под сигарет отправляется на пол, звонко и респектабельно щелкает сувенирная зажигалка. Запах дыма напоминает обоим сухую выжженную азиатскую землю, пули взрывают фонтанчики пыли, расстреливают в упор вереницу глиняных горшков. Осколки глины летят во все стороны, от пронзительных криков тошнит.
Дым уходит наверх извивами, руки за голову, лежать и смотреть в темнеющий потолок. Потом они смогут встать, смогут дойти до душа, до кухни, смогут поесть и усесться на диван, чтобы посмотреть фильм про японских годзилл, один головой на коленях другого, они смогут дойти до спальни и заснуть, сплетя ноги и руки, а завтра…
А «завтра» нет.
Вся их жизнь состоит из сегодня-в-котором-никого-из-нас-не-убили.
Еще один день – повезло.

Знаете, у своих есть одно свойство – они не предают. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
Если свои признают друг друга, то это навсегда. Это действительно – до последнего проклятого вздоха.
До последней проклятой капли крови.

@темы: творчество своё, House of BowTie