Die Hölle muss warten
И почему меня так пробило.
Особенно на финале.
( Le Cygne de feu,
)
Арсений Альвинг, "Новогодний гость":
Валерию Брюсову
Ты гость мой странный, ты мне неведом.
Скажи ж — кто ты?
Нанес визит мне перед обедом,
До темноты.
Жакет застегнут. Цветок в петлице.
Лет тридцать пять...
Но над висками уж серебрится
Седая прядь...
Уста — улыбки, движенья — ритмы,
А взоры — дно.
На мой вопрос он говорит: «Мы
Родня давно...»
читать дальше
Особенно на финале.
( Le Cygne de feu,

Арсений Альвинг, "Новогодний гость":
Валерию Брюсову
Ты гость мой странный, ты мне неведом.
Скажи ж — кто ты?
Нанес визит мне перед обедом,
До темноты.
Жакет застегнут. Цветок в петлице.
Лет тридцать пять...
Но над висками уж серебрится
Седая прядь...
Уста — улыбки, движенья — ритмы,
А взоры — дно.
На мой вопрос он говорит: «Мы
Родня давно...»
читать дальше
Ну вроде как сам дьявол или черт. Или отсылки к Фаусту.
Так что с учетом кошачьего хвоста, я уж и не знаю, что имелось в виду изначально...
Каждому по хвосту.
И меня каждый раз пробивает ближе к концу. Великолепно.
Ага.
Никто не уйдет обделенным очаровательным личным хвостом.
А так-то конечно, хвостов выбирай не хочу, вон петушиные и жар-птицы можно кому предложить, а то и русалки, если вспомнить о Бальмонте.
Представь, какая сказка и трагедия. Жила-была русалка Ба. Плескаясь в волнах и играя как дитя, мечтала о солнце и небе. Особенно о небесах, облаках. Полете... Страдала-металась, что у нее нет крыльев, чтобы парить, но бился ее хвост строптиво о волны и, заглядываясь на брызги морской воды в отблесках солнца, она забывала о горе, вновь смеялась. Завороженный ее звонким смехом, пришел к ней как-то морской черт Брю. Влюбился как дурак и сам на себя за это рассердился, а Ба и не заметила, завороженная и увлеченная красотой мира. Черт смотрел и смотрел на русалку. Никогда не видел он красоты мира, будучи красив и умея соблазнить даже бесовку, а вот разглядывал ее смеющеюся - и видел. Всю - и в ней. Не мог подарить ей небо. Мог подарить ей крылья. Но ведь тогда бы она исчезла от него, зачем ей старый лукавый черт морских глубин. Ах, вот он и вспомнил про свое лукавство. Поставил Ба условие. Ба дерзко рассмеялась, мол, какие условия, весь мир мой, и ты мой. А крыльев нет. Согласилась. Закричала, когда хвост превратился в человеческие ноги. Тогда узнал черт, что такое соучастие. Уже не кричала, а тихо хрипела, когда на спине прорезались крылья. На лопатках чертился узор шрамов, в глазах застыли слезы, черт держал ее за волосы и впервые познал, что такое наслаждение болью. И как невозможна власть. Русалка взлетела в небо. Морской черт как никогда искренне рассмеялся. Это было невероятное зрелище - дитя, знающее красоту, познавшее боль и обретшее свободу. Его гордостью задрожали волны - ведь нет таких больше на свете, русалок с крыльями, одна Ба. Его бессилием вздыбились волны - ведь он ее создал, чтобы отпустить. А может и не создавал. Ведь также звонко, как сейчас в небе, Ба смеялась до него. Он только дал ей править на всем просторе небесной красоты. Брю прищурился, было еще Условие. И вольная смеющаяся русалка в быстро мелькающих вперед столетиях его соблюдала. Не держала обещаний, дарила чудеса без повода, а уговор с морским чертом не забывала. А тот верил, что дело не в чести, что черту честь, в такое он не верил - лишь в то, что страсть давала им захлебнуться морской водой (казалось бы, родная стихия, где так естественно дышать), что у русалки было и другое солнце - не только в бликах на воде и царственный брат ее теперь на небосклоне, а в груди одного черта билась, стучала, отплясывала дико горящая морская галька, что, в конце концов, он видел в ее голубых чистых глазах всю красоту и неба, и мира, а для черта это что-то да значило.
И для окончательной визуализации - черт тот еще морской змей. Сплетенные морской змей и русалка в пучинах волн. И чешуя поблескивает на солнце, когда мощный хвост разбивает волну и на несколько кратких мгновений оказывается над водой.