Die Hölle muss warten
Господи, кто тут как я, идите, читайте, страдайте, жалейте Мерлина, поливайте нервы уксусом, просто это надо прочитать.
читать дальше the Kingsman is dead; long live the Kingsman
Уже усиленно регреттирую все, что дальше будет в этом посте. Хотя все это мучает меня уже так давно, и я не просыхаю третий день подряд, так что я обязан был просто был обязан обязан боже такое чувство будто я сейчас умру. Я ужасно устал от этого текста, он завел меня в какое-то мучительное болото мучительных мук, он вынул из меня все кишки, и я, блядь, очень надеюсь, что это -- не последнее, что я напишу по кингсмену и в целом вообще.
Хотел сделать это цельным текстом, но проебал начало и конец, мне просто нужно было написать что-то, где Мерлин и Эггси страдают после событий фильма, но короч эта хуйня завела меня в ебаные дали и получилось несколько разрозненных кусков с побитым таймлайном и сомнительного качества драматизмом.
Жяст пусть полежит здесь.
the Kingsman is dead; long live the Kingsman
Фандом: Kingsman TSS 2015
Персонажи/Пейринг: Мерлин, Эггси, Галахад/Мерлин имплайд, односторонний Эггси/Галахад
Рейтинг/Размер: кстати без него, вообще там слэшик и просто новый фильм джармуша на две с лишним тысячи слов
Облако тегов: хуевая попытка пофиксить, какое-то ебане все, Мерлина пидорасит, Эггси чувствует себя мудаком, Гарри приходит ко всем в головы и ебет мозги, драма, ангст, письма с того света, невнятное, очень все хуево, хуево, хуево, тайлер, прекращай бухать и отоспись уже, а то как Мерлин прям
Фик проспонсирован Ланеганом, Анклом, Эдди Веддером, Мэссив эттак, тремя бутылками вина, каким-то ебаным количеством "кровавых песков" и "отверток", еще одной бутылкой водки, домашней панна коттой, колесами и пативэном, неделей без сна, рыцарями без траха и урепка, еще раз Марком Ланеганом и, конечно же, вами, мой дорогой, любимый, охуенный фандом
so low that you might miss me
ah yeah
slowly fades the light
wait for the spring
the Kingsman is dead; long live the Kingsman
+ + + * Мэллори -- ага, Рэйф Файнс из последнего Бонда, глава Ми-6
* том Уайта — The Once And Future King
* Гарри пишет о концерте Live Aid `85, той части, что прошла на стадионе Уэмбли в Юкей
* а еще о неловкой ситуации с Рейганом, почти в тот же день едва избежавшим досрочного смещения с поста президента США
* John Keats, On Death в переводе Г. Подольской
URL записи
24.02.2015 в 20:08
Пишет сам себе тайлер:читать дальше the Kingsman is dead; long live the Kingsman
Уже усиленно регреттирую все, что дальше будет в этом посте. Хотя все это мучает меня уже так давно, и я не просыхаю третий день подряд, так что я обязан был просто был обязан обязан боже такое чувство будто я сейчас умру. Я ужасно устал от этого текста, он завел меня в какое-то мучительное болото мучительных мук, он вынул из меня все кишки, и я, блядь, очень надеюсь, что это -- не последнее, что я напишу по кингсмену и в целом вообще.
Хотел сделать это цельным текстом, но проебал начало и конец, мне просто нужно было написать что-то, где Мерлин и Эггси страдают после событий фильма, но короч эта хуйня завела меня в ебаные дали и получилось несколько разрозненных кусков с побитым таймлайном и сомнительного качества драматизмом.
Жяст пусть полежит здесь.
the Kingsman is dead; long live the Kingsman
Фандом: Kingsman TSS 2015
Персонажи/Пейринг: Мерлин, Эггси, Галахад/Мерлин имплайд, односторонний Эггси/Галахад
Рейтинг/Размер: кстати без него, вообще там слэшик и просто новый фильм джармуша на две с лишним тысячи слов
Облако тегов: хуевая попытка пофиксить, какое-то ебане все, Мерлина пидорасит, Эггси чувствует себя мудаком, Гарри приходит ко всем в головы и ебет мозги, драма, ангст, письма с того света, невнятное, очень все хуево, хуево, хуево, тайлер, прекращай бухать и отоспись уже, а то как Мерлин прям
Фик проспонсирован Ланеганом, Анклом, Эдди Веддером, Мэссив эттак, тремя бутылками вина, каким-то ебаным количеством "кровавых песков" и "отверток", еще одной бутылкой водки, домашней панна коттой, колесами и пативэном, неделей без сна, рыцарями без траха и урепка, еще раз Марком Ланеганом и, конечно же, вами, мой дорогой, любимый, охуенный фандом
so low that you might miss me
ah yeah
slowly fades the light
wait for the spring
the Kingsman is dead; long live the Kingsman
the Kingsman is dead; long live the Kingsman
1
— Гарри Харт здесь ни при чем, — повторяет про себя Мерлин всякий раз, когда видит Эггси, снующего вокруг, задающего вопросы, взрывающего все подряд — или угрожающего взорвать, шутливо, играючи подкидывая опасную зажигалку, совсем как Гарри, нестерпимо надоедливого, молодого. Мерлин мысленно зачитывает каждую строчку своих эссе по психологии, в которых ясно и четко доказывал теорию о несостоятельности ассоциативного мышления — мол, экстраполяция лишь подменяет понятия, аналогии искажают смысл, признание похожего уничтожает способность мыслить. Он старается работать над новой цепочкой, в которой нет места тоске, нет места отрицанию смерти, нет места для жажды невозможного. Цепочкой, в которой Эггси не старается во всем походить на Харта, и не преуспевает в этом, и не заставляет Мерлина задушенно стыдиться собственных воспоминаний. В которой Мерлин не хочет так отчаянно прижать Эггси к себе и хотя бы на мгновение вообразить, что Гарри жив.
Душное лето сменяется бесцветной туманной осенью. Гарри Харт не возвращается из мертвых.
Никто не возвращается из мертвых. Здесь — другое кино.
2
На Хэллоуин Эггси едет с матерью и сестрой на Филиппины и разрешает там парочку политических скандалов. Потом они лежат на восхитительном пляже на одном из островов; мама светится от счастья, купает сестренку вдалеке, рассматривает с ней рыбок в чистейшей океанской воде. Он смотрит на наконец-то довольную мать и думает: как она пережила смерть отца? Эггси смутно помнит тот рождественский вечер — роскошная елка, томящаяся в духовке утка, накрытый стол и томительное ожидание праздника.
Только вместо папы на пороге стоял другой человек, и каменная маска скорби на его лице говорила сама за себя. Эггси вдруг понял: они так и не похоронили Гарри. Американцы не выдали тело, бардак из-за взрывов закрыл все границы в тот месяц, и они даже не успели хоть что-нибудь предпринять.
От внезапно нахлынувшей боли в животе его скрючивает на песке и начинает тошнить; жаркое солнце вдруг становится невыносимо ослепляющим, но, зажмурившись, Эггси видит только расстроенного Харта в его доме в тот самый день, когда тот так бездарно просрал все то хорошее, что Гарри сделал для него.
Разве ты не видишь, что я пытаюсь отплатить добром твоему отцу?!
В тот вечер Эггси сбегает в город и теряется в одном из баров, совсем не по-джентльменски напиваясь до невменяемого состояния. Что-то ломается в нем, рушится, так, словно все это время он жил во сне.
3
Гэри Анвин становится похожим на прежнего Галахада все больше с каждым днем; очки-запонки-оксфорды-костюм-зонт — мальчишка из кожи вон лезет, чтобы оставить себе хотя бы условную память о человеке, которого никогда не знал. Мерлин лишь забирает из дома Гарри затертый томик Китса.
Смена режимов, властей и целых кабинетов, смерти высокопоставленных чиновников по всему миру от загадочных термических бомб — все это приносит с собой новые проблемы. Каждый день работая до изнеможения — засыпая на ходу, за отчетами и документами, за чашкой кофе, забывая выключить интерком после беседы с Мэллори, забывая разжать пальцы, когда Ланселот берет бумаги из его рук, — Мерлин говорит: это всего лишь работа. Работа должна быть сделана. Гарри Харт здесь ни причем. Гарри Харт всего лишь…
Ланселот смотрит на Мерлина с подозрением, но тактично молчит, ненавязчиво забирая себе часть рутинной работы. Эггси берет на себя удар общественности и полевую работу, выполняя ее почти безупречно — во всяком случае, в меру своей неопытности. Мерлин не спит — разве что только дремлет, забываясь беспокойной мутной дымкой; мир видится словно через запотевшее стекло. Он не хочет засыпать.
— Я не знаю, чем буду заниматься, когда все это закончится, — растерянно бормочет он одним поздним вечером, когда Лондон накрывает глухая снежная пелена. Эггси замирает с кофейником в руках — он ожидал нечто вроде «две ложки сахара, пожалуйста». Он не знает, куда ему деться, и поправляет ставший неуютным вдруг воротник рубашки.
Кресло Артура все так же пустует; впервые Эггси замечает это только сейчас. Мерлин сидит на своем старом месте, спиной к экрану — оторвавшись от горы бумаг, он устало и неотрывно смотрит прямо перед собой, туда, где раньше сидел Галахад. Кажется, он так и сидел здесь все это время — недели и месяцы с тех пор, как они сумели предотвратить всемирную катастрофу.
Ровным шагом Эггси огибает стол и присаживается напротив Мерлина, знакомым жестом поправляет очки: это должно подействовать. Валентайн снова и снова наставляет на них пистолет — душное лето, деревня в Кентукки, семьдесят девять смертей.
— Вам нужно поспать, — Эггси старается говорить размеренно и вкрадчиво, но голос дрожит: он столько раз украдкой наблюдал за тем, каким потерянным тот казался, но боялся подойти. В стороне от них стоит графин с водой; Эггси наполняет стакан и протягивает его Мерлину. Часы в холле глухо отбивают час ночи.
Мерлин переводит взгляд на Галахада — он помнит этот костюм, точь-в-точь как у Гарри — пальцы сжимают ручку добела, на бумаге расплывается жирное чернильное пятно, — нет, так быть не может, ведь Гарри… — моргает, выдыхает, покачивает головой: морок спадает, и перед ним всего лишь Эггси.
— Все в порядке.
В разреженном молчанием воздухе витает знакомая металлическая горечь, оседает на кончике языка, и они оба чувствуют это — застрявшие, как мухи в янтаре, перед церковью в Кентукки, видящие мир глазами Гарри Харта, сокрушенные, уставшие, изнеможенные.
— Ничего не в порядке, — возражает Эггси. Прядь волос выбилась из прически и теперь свисает на лоб, мешается; он неловко и поспешно заправляет ее за ухо — словно боялся, что Мерлин заметит.
Заметит, что он недостаточно хорош для того, чтобы занять место Галахада.
В тишине слышно тиканье часов на каминной полке: гарри-харт-гарри-харт-гарри-харт.
Мерлин насилу сбрасывает с себя оцепенение и берет протянутый стакан, ненароком задевая пальцы Эггси; тот вздрагивает и подается назад, будто обожженный током. Мерлин делает первый глоток, но рука предательски дрожит — все виновата проклятая усталость — и стакан выскальзывает и с оглушительным звоном разбивается на паркетном полу.
Валентайн снова спускает курок. Мерлин и Эггси встречаются взглядами и знают — оба каждую ночь видят один и тот же сон.
Душное лето, деревня в Кентукки, восемьдесят смертей.
4
Во сне Галахад приходит к Мерлину и смеется, и отчитывает, и требует, и говорит что-то, что Мерлин не хочет запоминать; Гарри поднимает бокалы за бронзовый век рыцарей, устраивает званые ужины по случаю окончания Оксфорда и стреляет в собственного пса; Гарри ловит Мерлина в полумраке бесконечных коридоров родового поместья и целует, прижимая к себе.
Гарри жалуется на его, Мерлина, сентиментальность и все эти годы хранит свой карандашный портрет; во сне Мерлин снова дарит ему этот портрет — так, скудный набросок, сделанный на лекции по истории искусств, один только благородный профиль и упрямые завитки волос.
Во сне Гарри еще жив. Мерлин не хочет просыпаться; проснувшись в поту и с ревущей в груди тоской, клянется себе больше не засыпать.
Эггси он отсылает куда подальше — так выходит, конечно, что ему достаются дела в Аргентине, Камбодже, на Фарерских островах, на Камчатке и ни разу — в Лондоне. "Это в интересах всего мира", — уверяет себя Эггси и не может избавиться от чувства, что ему нагло и навязчиво лгут. Весь мир здесь ни при чем.
Ведь людям плевать на весь мир, когда они любят, и уж тем более плевать, когда они оплакивают свою любовь.
5
Анвин тщательно следит за собой: с каждым новым сеансом связи его выговор как будто становится четче и выразительнее, костюмы сидят как влитые, и между часами, манжетой рубашки и рукавом пиджака ровно по полтора сантиметра.
(Разница только в том, что Гарри Харт был таким всегда, а Гэри Анвин только пытается быть тем, кем ему быть не суждено.)
— Я знаю, что ты отделал своего отчима на виду у всего бара, — говорит ему Мерлин по громкой связи. Эггси хмыкает на том конце линии; где-то с его стороны слышны глухие выстрелы. Очки он разбил еще на крыше отеля, и теперь у них остался только интерком.
— Ты устроил грязную драку для того, чтобы похвастаться собой?
— Нет, конечно, я…
— На тебя идут двое, преследуют еще четверо. Сворачивай в левый коридор, там пожарная лестница, ведет прямо на автостоянку. Так поступать нельзя.
— Может, это неподходящее время для нотаций? Обычно это заканчивается…
У Эггси сбивается дыхание — он ныряет на неосвещенную лестницу пожарного выхода и переходит на бег, перепрыгивая через целые пролеты сразу.
— Ты — не Гарри. Ты никогда не станешь им.
Эггси оступается на последней ступеньке и, не удержав равновесия, со всей силы рушится на бетонный пол — и не может сдержать крика вместе с тем, как хрустит сломанная кость в руке. Пули настигают его — и через две секунды Мерлин слышит в интеркоме только шум и никаких признаков жизни.
И открывает глаза — в собственной квартире, в измятой постели и с истошно бьющимся сердцем.
6
Они все были под стать друг другу: серьезный, строгий Мерлин выглядел так, словно только что вернулся с войны; живой и радостный Ланселот — словно никогда на войне не был; уже сильно постаревший Артур — словно он затеял и эту войну, и все остальные — минувшие и грядущие.
Галахад стоял с краю и смотрел прямо в камеру, и среди них он смотрелся так, словно война — это он сам.
Эггси не знает, зачем он это сделал; пожалуй, идея забраться в дом к Гарри Харту была самой глупой из всех, что когда-либо приходили ему в голову. Он не знал, что будет искать там; вряд ли он надеялся найти живого и здорового Галахада после того, как ему прострелили голову где-то на задворках Соединенных Штатов Америки.
Войти в дом оказалось гораздо проще, чем он предполагал: никакой сигнализации, никаких ловушек для незваных гостей, словом, никаких мер предосторожности — словно Харт ничего не боялся в своей жизни.
Эггси обходит комнаты одну за одной: прихожая, гостиная, библиотека. На кухонном столе лежит посеревшая от времени недочитанная газета. Возле раковины — перевернутая вверх дном чашка из тонкого фарфора и оставленный нож. В кабинете Эггси находит раскрытый на середине том Уайта — страницы, как и все вокруг, покрылись толстым слоем пыли. Все в доме выглядело так, словно человек, который жил здесь, вдруг был вынужден срочно уйти, бросив свои дела. И не вернулся.
В спальню Эггси заходит в последнюю очередь — долго сомневаясь, он стоит перед дверью, сжимая в руке найденную в библиотеке совместную фотографию рыцарей "Кингсмэн", но в конце концов толкает дверь и входит в темную комнату.
В глаза бросаются рубашки, аккуратно развешанные на приоткрытой дверце шкафа; недочитанная книга на прикроватной тумбе и стакан, в котором когда-то была вода; край покрывала отогнут — будто в последний раз Гарри не успел до конца заправить кровать.
Эггси осторожно открывает один за одним ящики комода, перебирает костюмы в шкафу, ищет что-то — записную книжку, письмо, зацепку, хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь надежду — вдруг Гарри просто недавно вышел и вот-вот вернется, и словно не было резни в Кентукки, не было никакого Валентайна, не было резких слов и удушающего стыда, не было того дня, когда Эггси видел Гарри в последний раз.
Ноги вдруг подкашиваются, и Эггси падает на кровать, чувствуя, как комок чистой боли подступает к горлу и мешает дышать. Может, если бы страх и стыд не парализовал его в тот день, Эггси смог бы остановить Гарри, не пустить его на то задание, не позволить ему оказаться в той церкви в тот день, не допустить его смерти?
Подушка едва уловимо пахнет знакомым одеколоном, и это оказывается последней каплей. Перед кем бы Эггси стал стыдиться своих слез?
Гарри здесь уже нет и никогда не будет.
7
— Отрицание не приносит никакой пользы, — замечает Харт как бы между делом, присев напротив Мерлина за рыцарским столом. — Или это все снова твои проклятые сантименты?
Мерлин вздрагивает и открывает глаза: в кабинете никого нет.
Телевизор приглушенно работает где-то за спиной Мерлина; сквозь белый шум в голове он улавливает новости о больших распродажах в рождественский сочельник. Гарри дарил ему пластинки Нины Симон и Джонни Кэша. За окном валит стеной мокрый снег, — он его даже не замечал, никогда не замечал, почему все такое белое? сказывается отсутствие сна, но Мерлин привык к монотонному выполнению работы, которую делает лучше всего, и уже не хочет спать.
В кабинет входит Анвин, — подтянутый, церемонно-спокойный, почти-настоящий рыцарь. Повадки зверя, обтянутые в твидовый пуленепробиваемый костюм высшего качества – все они стали такими, все: люди на портретах в этом кабинете, люди на фотографиях с уничтоженных досье, люди, отдавшие свою жизнь ради мифического Грааля. Эггси так и не прошел официальное посвящение: все традиции оказались попраны со смертью последних, кто их чтил, и все молча приняли его право занять место Галахада. Гарри хотел бы этого.
Рыцарь мертв; да здравствует рыцарь!
— Расскажите мне о Гарри Харте, — просит Эггси; взгляд его полон той же знакомой горечи, что каждый день смотрит на Мерлина в зеркале.
Мерлин медлит, слушает белый шум, смотрит прямо на Эггси, пытается понять, правда ли — правда ли Эггси так похож на Гарри или это им только придется выяснить? ему бы не хотелось снова привязываться к кому-то, только не теперь, когда одно только имя бьет по вискам уже долгие месяцы — "Га-ла-хад", вбивается в висок, удар-удар-удар.
И он начинает говорить.
8
Мерлин безошибочно находит на полке нужную книгу с затертым, изломанным корешком и заложенными страницами. Внутри лежат сложенные листы, исписанные ровным, аккуратным почерком — чернила от абзаца к абзацу меняются, где-то выцветают, где-то чуть размокли от сырости.
Эти неотправленные письма Гарри писал, похоже, на протяжении нескольких лет.
"… Мы были молоды — и были бессмертны. Мы чувствовали себя всесильными, все мы — вспомни Мордреда, вспомни Персиваля, вспомни Гавейна. Мы верили в Грааль. Мы верили, что смерть никогда не найдет нас.
Это же нас и сгубило.
Мысль о скоротечности жизни приходит не в двадцать, когда ты еще зеленым юнцом проходишь отбор в "Кингсмэн", и не в тридцать, когда спасаешь Тэтчер, и даже не в сорок, когда за твою жизнь назначают суммы, сопоставимые с бюджетом целой страны. Мерлин, я был беспечен и так упивался собственным успехом, что повел себя по отношению к тебе как последний ублюдок — и этого никогда себе не смогу простить.
То, что ты не застрелил собаку, не делает тебя плохим агентом, Мерлин. Это делает тебя лучшим из всех нас — ты всегда был человечен к тем, кто этого заслуживает, ты сохранил в себе то, что делает джентльмена джентльменом, и я уверен — ты переживешь всех нас.
"Все твои проклятые сантименты?" Все еще хочу вырвать себе язык за то, что тогда произнес эти слова. Я не понимал тебя. Мой гнев, моя страсть когда-нибудь погубят меня.
Я хочу попросить у тебя прощения — именно сейчас, когда ты найдешь это письмо в книге Китса, которую ты подарил мне на Рождество девяносто первого. (Впрочем, я надеюсь, ты никогда не найдешь это письмо. Надеюсь, у тебя попросту не будет надобности его искать, и я когда-нибудь смогу сказать тебе все это при личной встрече.)
Я прихожу к мысли, что мой путь должен был окончиться еще тогда, на Востоке, когда Гавейн спас мне жизнь. Гавейн был так юн; у него ведь родился сын, у него была впереди вся жизнь. Он был твоим лучшим учеником. (Я ведь нашел его сына — координаты на обороте. Думаю, тебе стоит рекомендовать его, если… если ты найдешь это письмо раньше времени.) Прошло пятнадцать лет с тех пор, и я —
...
Отпуск в Венгрии прошел паршиво, из меня вытащили три пули, и в качестве извинений я затребовал проигрыватель и "The Final Cut" (твоя любимая ведь? я не так хорош в этом, мои вкусы в музыке все еще на уровне ископаемых, хотя я вспоминаю тот концерт в восемьдесят пятом и все еще считаю, что Меркьюри был лучшим и не потому, что только на его выступление я в итоге успел. (Знаешь ли, Рейган заставил всех изрядно поволноваться (и то, как он подтерся Двадцать пятой поправкой, было подло); зато в личном самолете президента на обратном пути были лучшие эклеры в моей жизни.) В количестве скобок виновато количество морфия. Безделье утомляет и портит почерк.
Скучаю по тебе нестерпимо. Китс тоже здесь: "Эндимион" лечит, скоро вернусь в Лондон и допишу это письмо.
…
Мерлин, ты был прав. Нет никакого Грааля. После гибели Ланселота старина Артур ведет себя странно, дело становится все подозрительнее с каждым днем. Я оставлю для тебя бумаги там же, где и всегда. Я не знаю, сколько времени мне еще отведено, но чувствую, что конец близок. Когда-нибудь я оступлюсь в последний раз. Я уже допустил слишком много ошибок, и у меня осталось так мало —
…
Да правда ли, что умереть — уснуть,
Когда вся жизнь — мираж и сновиденье,
Лишь радостью минутной тешит грудь?
И все же мысль о смерти — нам мученье.
Но человек, скитаясь по земле,
Едва ль покинуть этот мир решится;
Не думая о горестях и зле,
Он в этой жизни хочет пробудиться.
…
Присмотри за Эггси.
Когда-нибудь он спросит. Расскажи ему все.
Навсегда твой,
- - -"
fin
1
— Гарри Харт здесь ни при чем, — повторяет про себя Мерлин всякий раз, когда видит Эггси, снующего вокруг, задающего вопросы, взрывающего все подряд — или угрожающего взорвать, шутливо, играючи подкидывая опасную зажигалку, совсем как Гарри, нестерпимо надоедливого, молодого. Мерлин мысленно зачитывает каждую строчку своих эссе по психологии, в которых ясно и четко доказывал теорию о несостоятельности ассоциативного мышления — мол, экстраполяция лишь подменяет понятия, аналогии искажают смысл, признание похожего уничтожает способность мыслить. Он старается работать над новой цепочкой, в которой нет места тоске, нет места отрицанию смерти, нет места для жажды невозможного. Цепочкой, в которой Эггси не старается во всем походить на Харта, и не преуспевает в этом, и не заставляет Мерлина задушенно стыдиться собственных воспоминаний. В которой Мерлин не хочет так отчаянно прижать Эггси к себе и хотя бы на мгновение вообразить, что Гарри жив.
Душное лето сменяется бесцветной туманной осенью. Гарри Харт не возвращается из мертвых.
Никто не возвращается из мертвых. Здесь — другое кино.
2
На Хэллоуин Эггси едет с матерью и сестрой на Филиппины и разрешает там парочку политических скандалов. Потом они лежат на восхитительном пляже на одном из островов; мама светится от счастья, купает сестренку вдалеке, рассматривает с ней рыбок в чистейшей океанской воде. Он смотрит на наконец-то довольную мать и думает: как она пережила смерть отца? Эггси смутно помнит тот рождественский вечер — роскошная елка, томящаяся в духовке утка, накрытый стол и томительное ожидание праздника.
Только вместо папы на пороге стоял другой человек, и каменная маска скорби на его лице говорила сама за себя. Эггси вдруг понял: они так и не похоронили Гарри. Американцы не выдали тело, бардак из-за взрывов закрыл все границы в тот месяц, и они даже не успели хоть что-нибудь предпринять.
От внезапно нахлынувшей боли в животе его скрючивает на песке и начинает тошнить; жаркое солнце вдруг становится невыносимо ослепляющим, но, зажмурившись, Эггси видит только расстроенного Харта в его доме в тот самый день, когда тот так бездарно просрал все то хорошее, что Гарри сделал для него.
Разве ты не видишь, что я пытаюсь отплатить добром твоему отцу?!
В тот вечер Эггси сбегает в город и теряется в одном из баров, совсем не по-джентльменски напиваясь до невменяемого состояния. Что-то ломается в нем, рушится, так, словно все это время он жил во сне.
3
Гэри Анвин становится похожим на прежнего Галахада все больше с каждым днем; очки-запонки-оксфорды-костюм-зонт — мальчишка из кожи вон лезет, чтобы оставить себе хотя бы условную память о человеке, которого никогда не знал. Мерлин лишь забирает из дома Гарри затертый томик Китса.
Смена режимов, властей и целых кабинетов, смерти высокопоставленных чиновников по всему миру от загадочных термических бомб — все это приносит с собой новые проблемы. Каждый день работая до изнеможения — засыпая на ходу, за отчетами и документами, за чашкой кофе, забывая выключить интерком после беседы с Мэллори, забывая разжать пальцы, когда Ланселот берет бумаги из его рук, — Мерлин говорит: это всего лишь работа. Работа должна быть сделана. Гарри Харт здесь ни причем. Гарри Харт всего лишь…
Ланселот смотрит на Мерлина с подозрением, но тактично молчит, ненавязчиво забирая себе часть рутинной работы. Эггси берет на себя удар общественности и полевую работу, выполняя ее почти безупречно — во всяком случае, в меру своей неопытности. Мерлин не спит — разве что только дремлет, забываясь беспокойной мутной дымкой; мир видится словно через запотевшее стекло. Он не хочет засыпать.
— Я не знаю, чем буду заниматься, когда все это закончится, — растерянно бормочет он одним поздним вечером, когда Лондон накрывает глухая снежная пелена. Эггси замирает с кофейником в руках — он ожидал нечто вроде «две ложки сахара, пожалуйста». Он не знает, куда ему деться, и поправляет ставший неуютным вдруг воротник рубашки.
Кресло Артура все так же пустует; впервые Эггси замечает это только сейчас. Мерлин сидит на своем старом месте, спиной к экрану — оторвавшись от горы бумаг, он устало и неотрывно смотрит прямо перед собой, туда, где раньше сидел Галахад. Кажется, он так и сидел здесь все это время — недели и месяцы с тех пор, как они сумели предотвратить всемирную катастрофу.
Ровным шагом Эггси огибает стол и присаживается напротив Мерлина, знакомым жестом поправляет очки: это должно подействовать. Валентайн снова и снова наставляет на них пистолет — душное лето, деревня в Кентукки, семьдесят девять смертей.
— Вам нужно поспать, — Эггси старается говорить размеренно и вкрадчиво, но голос дрожит: он столько раз украдкой наблюдал за тем, каким потерянным тот казался, но боялся подойти. В стороне от них стоит графин с водой; Эггси наполняет стакан и протягивает его Мерлину. Часы в холле глухо отбивают час ночи.
Мерлин переводит взгляд на Галахада — он помнит этот костюм, точь-в-точь как у Гарри — пальцы сжимают ручку добела, на бумаге расплывается жирное чернильное пятно, — нет, так быть не может, ведь Гарри… — моргает, выдыхает, покачивает головой: морок спадает, и перед ним всего лишь Эггси.
— Все в порядке.
В разреженном молчанием воздухе витает знакомая металлическая горечь, оседает на кончике языка, и они оба чувствуют это — застрявшие, как мухи в янтаре, перед церковью в Кентукки, видящие мир глазами Гарри Харта, сокрушенные, уставшие, изнеможенные.
— Ничего не в порядке, — возражает Эггси. Прядь волос выбилась из прически и теперь свисает на лоб, мешается; он неловко и поспешно заправляет ее за ухо — словно боялся, что Мерлин заметит.
Заметит, что он недостаточно хорош для того, чтобы занять место Галахада.
В тишине слышно тиканье часов на каминной полке: гарри-харт-гарри-харт-гарри-харт.
Мерлин насилу сбрасывает с себя оцепенение и берет протянутый стакан, ненароком задевая пальцы Эггси; тот вздрагивает и подается назад, будто обожженный током. Мерлин делает первый глоток, но рука предательски дрожит — все виновата проклятая усталость — и стакан выскальзывает и с оглушительным звоном разбивается на паркетном полу.
Валентайн снова спускает курок. Мерлин и Эггси встречаются взглядами и знают — оба каждую ночь видят один и тот же сон.
Душное лето, деревня в Кентукки, восемьдесят смертей.
4
Во сне Галахад приходит к Мерлину и смеется, и отчитывает, и требует, и говорит что-то, что Мерлин не хочет запоминать; Гарри поднимает бокалы за бронзовый век рыцарей, устраивает званые ужины по случаю окончания Оксфорда и стреляет в собственного пса; Гарри ловит Мерлина в полумраке бесконечных коридоров родового поместья и целует, прижимая к себе.
Гарри жалуется на его, Мерлина, сентиментальность и все эти годы хранит свой карандашный портрет; во сне Мерлин снова дарит ему этот портрет — так, скудный набросок, сделанный на лекции по истории искусств, один только благородный профиль и упрямые завитки волос.
Во сне Гарри еще жив. Мерлин не хочет просыпаться; проснувшись в поту и с ревущей в груди тоской, клянется себе больше не засыпать.
Эггси он отсылает куда подальше — так выходит, конечно, что ему достаются дела в Аргентине, Камбодже, на Фарерских островах, на Камчатке и ни разу — в Лондоне. "Это в интересах всего мира", — уверяет себя Эггси и не может избавиться от чувства, что ему нагло и навязчиво лгут. Весь мир здесь ни при чем.
Ведь людям плевать на весь мир, когда они любят, и уж тем более плевать, когда они оплакивают свою любовь.
5
Анвин тщательно следит за собой: с каждым новым сеансом связи его выговор как будто становится четче и выразительнее, костюмы сидят как влитые, и между часами, манжетой рубашки и рукавом пиджака ровно по полтора сантиметра.
(Разница только в том, что Гарри Харт был таким всегда, а Гэри Анвин только пытается быть тем, кем ему быть не суждено.)
— Я знаю, что ты отделал своего отчима на виду у всего бара, — говорит ему Мерлин по громкой связи. Эггси хмыкает на том конце линии; где-то с его стороны слышны глухие выстрелы. Очки он разбил еще на крыше отеля, и теперь у них остался только интерком.
— Ты устроил грязную драку для того, чтобы похвастаться собой?
— Нет, конечно, я…
— На тебя идут двое, преследуют еще четверо. Сворачивай в левый коридор, там пожарная лестница, ведет прямо на автостоянку. Так поступать нельзя.
— Может, это неподходящее время для нотаций? Обычно это заканчивается…
У Эггси сбивается дыхание — он ныряет на неосвещенную лестницу пожарного выхода и переходит на бег, перепрыгивая через целые пролеты сразу.
— Ты — не Гарри. Ты никогда не станешь им.
Эггси оступается на последней ступеньке и, не удержав равновесия, со всей силы рушится на бетонный пол — и не может сдержать крика вместе с тем, как хрустит сломанная кость в руке. Пули настигают его — и через две секунды Мерлин слышит в интеркоме только шум и никаких признаков жизни.
И открывает глаза — в собственной квартире, в измятой постели и с истошно бьющимся сердцем.
6
Они все были под стать друг другу: серьезный, строгий Мерлин выглядел так, словно только что вернулся с войны; живой и радостный Ланселот — словно никогда на войне не был; уже сильно постаревший Артур — словно он затеял и эту войну, и все остальные — минувшие и грядущие.
Галахад стоял с краю и смотрел прямо в камеру, и среди них он смотрелся так, словно война — это он сам.
Эггси не знает, зачем он это сделал; пожалуй, идея забраться в дом к Гарри Харту была самой глупой из всех, что когда-либо приходили ему в голову. Он не знал, что будет искать там; вряд ли он надеялся найти живого и здорового Галахада после того, как ему прострелили голову где-то на задворках Соединенных Штатов Америки.
Войти в дом оказалось гораздо проще, чем он предполагал: никакой сигнализации, никаких ловушек для незваных гостей, словом, никаких мер предосторожности — словно Харт ничего не боялся в своей жизни.
Эггси обходит комнаты одну за одной: прихожая, гостиная, библиотека. На кухонном столе лежит посеревшая от времени недочитанная газета. Возле раковины — перевернутая вверх дном чашка из тонкого фарфора и оставленный нож. В кабинете Эггси находит раскрытый на середине том Уайта — страницы, как и все вокруг, покрылись толстым слоем пыли. Все в доме выглядело так, словно человек, который жил здесь, вдруг был вынужден срочно уйти, бросив свои дела. И не вернулся.
В спальню Эггси заходит в последнюю очередь — долго сомневаясь, он стоит перед дверью, сжимая в руке найденную в библиотеке совместную фотографию рыцарей "Кингсмэн", но в конце концов толкает дверь и входит в темную комнату.
В глаза бросаются рубашки, аккуратно развешанные на приоткрытой дверце шкафа; недочитанная книга на прикроватной тумбе и стакан, в котором когда-то была вода; край покрывала отогнут — будто в последний раз Гарри не успел до конца заправить кровать.
Эггси осторожно открывает один за одним ящики комода, перебирает костюмы в шкафу, ищет что-то — записную книжку, письмо, зацепку, хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь надежду — вдруг Гарри просто недавно вышел и вот-вот вернется, и словно не было резни в Кентукки, не было никакого Валентайна, не было резких слов и удушающего стыда, не было того дня, когда Эггси видел Гарри в последний раз.
Ноги вдруг подкашиваются, и Эггси падает на кровать, чувствуя, как комок чистой боли подступает к горлу и мешает дышать. Может, если бы страх и стыд не парализовал его в тот день, Эггси смог бы остановить Гарри, не пустить его на то задание, не позволить ему оказаться в той церкви в тот день, не допустить его смерти?
Подушка едва уловимо пахнет знакомым одеколоном, и это оказывается последней каплей. Перед кем бы Эггси стал стыдиться своих слез?
Гарри здесь уже нет и никогда не будет.
7
— Отрицание не приносит никакой пользы, — замечает Харт как бы между делом, присев напротив Мерлина за рыцарским столом. — Или это все снова твои проклятые сантименты?
Мерлин вздрагивает и открывает глаза: в кабинете никого нет.
Телевизор приглушенно работает где-то за спиной Мерлина; сквозь белый шум в голове он улавливает новости о больших распродажах в рождественский сочельник. Гарри дарил ему пластинки Нины Симон и Джонни Кэша. За окном валит стеной мокрый снег, — он его даже не замечал, никогда не замечал, почему все такое белое? сказывается отсутствие сна, но Мерлин привык к монотонному выполнению работы, которую делает лучше всего, и уже не хочет спать.
В кабинет входит Анвин, — подтянутый, церемонно-спокойный, почти-настоящий рыцарь. Повадки зверя, обтянутые в твидовый пуленепробиваемый костюм высшего качества – все они стали такими, все: люди на портретах в этом кабинете, люди на фотографиях с уничтоженных досье, люди, отдавшие свою жизнь ради мифического Грааля. Эггси так и не прошел официальное посвящение: все традиции оказались попраны со смертью последних, кто их чтил, и все молча приняли его право занять место Галахада. Гарри хотел бы этого.
Рыцарь мертв; да здравствует рыцарь!
— Расскажите мне о Гарри Харте, — просит Эггси; взгляд его полон той же знакомой горечи, что каждый день смотрит на Мерлина в зеркале.
Мерлин медлит, слушает белый шум, смотрит прямо на Эггси, пытается понять, правда ли — правда ли Эггси так похож на Гарри или это им только придется выяснить? ему бы не хотелось снова привязываться к кому-то, только не теперь, когда одно только имя бьет по вискам уже долгие месяцы — "Га-ла-хад", вбивается в висок, удар-удар-удар.
И он начинает говорить.
8
Мерлин безошибочно находит на полке нужную книгу с затертым, изломанным корешком и заложенными страницами. Внутри лежат сложенные листы, исписанные ровным, аккуратным почерком — чернила от абзаца к абзацу меняются, где-то выцветают, где-то чуть размокли от сырости.
Эти неотправленные письма Гарри писал, похоже, на протяжении нескольких лет.
"… Мы были молоды — и были бессмертны. Мы чувствовали себя всесильными, все мы — вспомни Мордреда, вспомни Персиваля, вспомни Гавейна. Мы верили в Грааль. Мы верили, что смерть никогда не найдет нас.
Это же нас и сгубило.
Мысль о скоротечности жизни приходит не в двадцать, когда ты еще зеленым юнцом проходишь отбор в "Кингсмэн", и не в тридцать, когда спасаешь Тэтчер, и даже не в сорок, когда за твою жизнь назначают суммы, сопоставимые с бюджетом целой страны. Мерлин, я был беспечен и так упивался собственным успехом, что повел себя по отношению к тебе как последний ублюдок — и этого никогда себе не смогу простить.
То, что ты не застрелил собаку, не делает тебя плохим агентом, Мерлин. Это делает тебя лучшим из всех нас — ты всегда был человечен к тем, кто этого заслуживает, ты сохранил в себе то, что делает джентльмена джентльменом, и я уверен — ты переживешь всех нас.
"Все твои проклятые сантименты?" Все еще хочу вырвать себе язык за то, что тогда произнес эти слова. Я не понимал тебя. Мой гнев, моя страсть когда-нибудь погубят меня.
Я хочу попросить у тебя прощения — именно сейчас, когда ты найдешь это письмо в книге Китса, которую ты подарил мне на Рождество девяносто первого. (Впрочем, я надеюсь, ты никогда не найдешь это письмо. Надеюсь, у тебя попросту не будет надобности его искать, и я когда-нибудь смогу сказать тебе все это при личной встрече.)
Я прихожу к мысли, что мой путь должен был окончиться еще тогда, на Востоке, когда Гавейн спас мне жизнь. Гавейн был так юн; у него ведь родился сын, у него была впереди вся жизнь. Он был твоим лучшим учеником. (Я ведь нашел его сына — координаты на обороте. Думаю, тебе стоит рекомендовать его, если… если ты найдешь это письмо раньше времени.) Прошло пятнадцать лет с тех пор, и я —
...
Отпуск в Венгрии прошел паршиво, из меня вытащили три пули, и в качестве извинений я затребовал проигрыватель и "The Final Cut" (твоя любимая ведь? я не так хорош в этом, мои вкусы в музыке все еще на уровне ископаемых, хотя я вспоминаю тот концерт в восемьдесят пятом и все еще считаю, что Меркьюри был лучшим и не потому, что только на его выступление я в итоге успел. (Знаешь ли, Рейган заставил всех изрядно поволноваться (и то, как он подтерся Двадцать пятой поправкой, было подло); зато в личном самолете президента на обратном пути были лучшие эклеры в моей жизни.) В количестве скобок виновато количество морфия. Безделье утомляет и портит почерк.
Скучаю по тебе нестерпимо. Китс тоже здесь: "Эндимион" лечит, скоро вернусь в Лондон и допишу это письмо.
…
Мерлин, ты был прав. Нет никакого Грааля. После гибели Ланселота старина Артур ведет себя странно, дело становится все подозрительнее с каждым днем. Я оставлю для тебя бумаги там же, где и всегда. Я не знаю, сколько времени мне еще отведено, но чувствую, что конец близок. Когда-нибудь я оступлюсь в последний раз. Я уже допустил слишком много ошибок, и у меня осталось так мало —
…
Да правда ли, что умереть — уснуть,
Когда вся жизнь — мираж и сновиденье,
Лишь радостью минутной тешит грудь?
И все же мысль о смерти — нам мученье.
Но человек, скитаясь по земле,
Едва ль покинуть этот мир решится;
Не думая о горестях и зле,
Он в этой жизни хочет пробудиться.
…
Присмотри за Эггси.
Когда-нибудь он спросит. Расскажи ему все.
Навсегда твой,
- - -"
fin
+ + + * Мэллори -- ага, Рэйф Файнс из последнего Бонда, глава Ми-6
* том Уайта — The Once And Future King
* Гарри пишет о концерте Live Aid `85, той части, что прошла на стадионе Уэмбли в Юкей
* а еще о неловкой ситуации с Рейганом, почти в тот же день едва избежавшим досрочного смещения с поста президента США
* John Keats, On Death в переводе Г. Подольской
URL записи
-
-
29.02.2024 в 05:01Посетите также мою страничку
nvspwiki.hnue.edu.vn/index.php?title=Th%C3%A0nh... visa оформление карты
33490-+